Чёрный хребет. Книга 3 - Алексей Дроздовский Страница 9

Всегда считал себя культурным человеком, который любую мысль может выразить нормальным языком. Но иногда случаются ситуации, где мгновенные эмоции берут верх над самообладанием и наружу выходит нечто подобное.

– Кто именно? – спрашиваю.

– Рикке и Амауд.

Дважды гадство. Рикке недавно вышла замуж за Медрега и вот как сложилась их семейная жизнь. Ну а Амауд... она всегда была уверена, что её ждёт ужасная судьба. Дождалась... Я привёл всех их из башни и каждую воспринимаю как сестру, поэтому любая смерть сильно бьёт по моему сердцу.

Однако стоит быть благодарным, что другие уцелели. Без огромного численного перевеса, благодаря Фаргару, погибших могло быть в десятки раз больше. Даже бессмертная армия не смогла устоять, когда на одного бойца приходится три противника и один из них бронирован.

Чем дольше длится наш разговор, тем отчётливее я вижу в глазах Хоба подозрение. Его рука непроизвольно перехватывает копьё поудобнее. Он ещё не понимает в чём дело, но инстинктивно входит в защиту.

– Хоб, ты в последнее время не замечал за мной странностей?

Вместо ответа парень лишь прищуривается.

Это действительно странный вопрос от человека, который по ночам голышом расхаживает за частоколом. Если и есть во всём Дарграге человек, который заподозрит неладное, то это Хоб. Не потому, что он невероятный детектив и мастерски складывает детали происходящего, а потому, что во всём сразу видит плохое. Он и Зулла – вот два человека, которых обмануть труднее всего.

– Гарн, – говорит. – Так почему ты за частоколом посреди ночи?

– Я только что вернулся из-за хребта. Из Гуменда.

Парень в непонимании вскидывает брови.

– Хочешь знать, что делала бордовая жемчужина всё это время? – спрашиваю. – Недавно я это узнал. Оказалось, что кратковременные зависания моего разума – всего лишь неудобство по сравнению с тем, что она совершила далее.

Рассказываю парню всю историю сражения с Гумендом, как его воспринимал я. Что мой мозг отключался прямо посреди битвы, как я провалялся всю её на земле, а затем перемещался по Гуменду рывками, поскольку провалы в памяти становились всё чаще. На моменте, где я встретил своего двойника, Хоб взял копьё двумя руками.

– Ты мне не веришь? – спрашиваю.

– С чего ты взял?

– Ты стоишь с оружием так, будто собираешься спрыгнуть вниз и проткнуть меня.

Осознав себя в боевой стойке, Хоб отставил копьё в сторону. Всё равно оно бесполезно, пока ты стоишь в дозоре. Здесь нужно пользоваться луком или арбалетом.

Рассказываю парню, как двойник меня закопал и отправился в Дарграг притворяться мной, пока я возвращался в этот мир с того света. Умолчал лишь о том, что я пришелец из другого мира, занявший тело изначального Гарна. Этот секрет я никому не расскажу и он останется тайной навеки.

Подал историю так, будто изначально был один Гарн, а затем стало двое. И это, отчасти, правда.

– Вот я и спрашиваю, – повторяю. – Ты замечал за мной какие-либо странности. В движениях, разговоре, взглядах.

– Замечал, конечно. Ты ещё спросил, как нам удобнее всего будет сжечь Фаргар...

– И что ты ответил?

– Что это нужно было сделать, как только мы победили, а не сейчас, когда они снова способны драться... Погоди минуту, я всё ещё не могу понять. Ты хочешь сказать, что прямо сейчас в деревне спит ещё один Гарн? Вас двое таких? Два совершенно одинаковых человека?

– Только внешне одинаковых, – говорю. – Один из нас – тот человек, которого ты знал последние годы, а другой – тот, кто перерезал мне горло и закопал в землю. Поэтому тебе самому выбирать, как относиться к каждому из нас.

– Вдруг, всё не так, как ты говоришь, – отвечает Хоб. – Может, это настоящий Гарн спит в деревне, а ты – его завистливая копия.

– Вспомни, как я себя вёл и как говорил во время возвращения из Гуменда. Это было моё обычное поведение?

Парень продолжает смотреть на меня, но его зрачки бегают из стороны в сторону, словно он вспоминает события прошедших дней. Как бы ни был двойник похож на меня – невозможно скопировать личность другого индивидуума. Каждый человек отличается друг от друга: разная разговорчивость, разное чувство юмора, разный смех, разные интонации в голосе. Ты можешь оказаться в шкуре другого, но ты никогда не сможешь скопировать его поведение, как бы сильно ни старался.

– Да, пожалуй ты прав, – говорит Хоб, расслабляясь. – Если вас на самом деле двое, то ты – настоящий. Когда мы возвращались обратно тебя прямо трясло от радости. И это после битвы, где погибли наши.

– Я бы не обрадовался, даже если бы все мы уцелели, – отвечаю. – Меня заботят даже жизни врагов, как ты мог догадаться.

– Что будем делать?

– Для начала мне нужно пробраться в деревню, – говорю.

Хватаюсь за деревянное бревно частокола и карабкаюсь наверх. Только в этот момент Хоб замечает белую летучую мышь, висящую на внутренней стороне моего предплечья. Парень делает короткий взмах, собираясь убрать паразита, присосавшегося к моему телу, однако я уклоняюсь от его руки.

– Тише, – говорю. – Это Хума.

– Убирайся! – выкрикивает летучая мышь и переползает сначала на плечо, а затем в волосы на затылке.

– Хума? – спрашивает Хоб.

– Мой новый перепончатый друг.

Хоб чешет голову в замешательстве. Похоже, я первый человек на обоих сторонах хребта, что взял себе такого странного питомца. В деревне если животное не приносит пользу – его либо убивают, либо прогоняют. Дармоедов никто держать не собирается.

Прячусь за небольшой стеночкой дозорного поста, пока Хоб сидит на лавке и смотрит в поднимающуюся темноту. Ещё минут десять и вокруг ничего нельзя будет разобрать. Парню придётся сидеть всю ночь, вслушиваясь в окружающие звуки, поскольку глаза станут бесполезны. В этих условиях очень легко задремать: расслабишься на секунду и сам не заметишь, как провалишься в сон. Поэтому многие дозорные предпочитают стоять, а не сидеть. Так меньше шанс отключиться.

– Что ты собираешься делать? – спрашивает Хоб. – С другим Гарном.

– Прикончить урода. Я тщательно обдумал все варианты и пришёл к выводу, что этот ублюдок должен сдохнуть.

Хоб кивает в нерешительности.

– Ты его хочешь пощадить? – спрашиваю. – Эта мразота танцевала над моим телом, пока я умирал.

– Да, но...

– Но что? Ты проникся к нему сочувствием только потому, что он