Серебряная лоза - Олли Бонс Страница 99

Всю дорогу до болот Ковар молчал, откинув край покрывала, и глядел на свою дочь. Тёмные глаза, как у него, и золотистый пушок на голове. Она возилась, выпрастывая кулачки, но не плакала. Он бы всё отдал, чтобы она была счастлива.

— Эдгард…

— Я знаю, знаю. Буду проезжать, присмотрю. Прослежу, чтобы не голодали.

Ковар знал уже, что в одном молодом семействе на болоте недавно родился малыш. Эдгард видел сохнущие пелёнки и слышал плач. Может быть, та мать согласится стать кормилицей? Они прихватили козье молоко, но надолго его не хватит, а Эдгард не сможет трудиться доставщиком каждый день.

На дне корзинки было достаточно денег, чтобы заплатить кормилице. А о вещичках, с такой любовью созданных Гретой, они в суматохе позабыли. Второй раз вернуться не выйдет.

— Мы на месте, — сообщил Эдгард.

Слишком уж быстро он это сказал.

Хвостатый вышел под дождь, оскальзываясь на размокшей земле. Ни души — все по домам, оно и понятно. Мерзкий день, серый, как сумерки, или уже и вправду наступили сумерки?

Отвязал свободную бочку, нашёл шест, положил рядом. Вернулся за корзинкой. За своей дочерью.

Он бы хотел глядеть на неё ещё немного, пока плыл, но дождь заставил опустить покрывало.

И вот, не помня себя, хвостатый отворил дверь родного дома. Спроси его, постучал ли он, он не смог бы сообразить.

Мать и отец обернулись разом, а комнату освещал светляк, его светляк. Отец нахмурился, но перед тем Ковар отчётливо видел радость на его лице. Мать всплеснула руками и кинулась к нему, но обнять помешала корзинка. Завирушка вопросительно поглядела на эту корзинку, выставленную сыном вперёд, как щит.

— Ваша внучка, — только и сказал Ковар.

Это было и всё, что он мог сообщить. По лицу текло — то ли вода с волос, то ли слёзы, но руки были заняты, и он лишь глядел беспомощно на мать, а она — на него. Такая маленькая, постаревшая, непривычная, а отец сутулится теперь, и хижина эта крошечная. А всё-таки скажут ему сейчас: «Останься», и сможет ли он уйти?

Но вот мать шагнула вперёд, решительно отняла корзинку и поставила на стол. Откинула уголок покрывала и замерла. Замер и отец, отложив в сторону нож, которым перед тем что-то вырезал из бруска — ложку, наверное. Склонился над столом, и они с матерью почти соприкоснулись головами.

И Ковар отступил, прикрыв за собой дверь. Молоко он оставил снаружи, найдут. А если примется объяснять, если заговорит, то уже не уйдёт.

И пока плыл к берегу, он боялся и ждал, что его позовут. Думал, вот-вот распахнётся дверь, на пороге возникнут мать или отец, окликнут, и что тогда?

Но никто не вышел и не окликнул. И он всё стоял на том берегу и глядел на родительский дом, пока Эдгард силой его не уволок. Но он и тогда тянулся, выворачивая шею, даже когда за стеной дождя скрылись и островок, и хижина, и всё болото, и пустынный берег.

— Приехали, — сказал Эдгард ещё раз. — Выходи.

Тут только Ковар сообразил, что они уже в городе. И пропуск его лежит на коленях — ах, вот что Эдгард всё тянул из его кармана. И механический экипаж стоит у знакомого переулка.

— Иди, — повторил Эдгард, — и разгребай, что натворил. Да помни, второй раз с подобным помогать не стану. Выпороть бы тебя, чем думал только?

Было лучше, когда он молчал. Хвостатый рванулся наружу. Он впервые за долгое время стучал в дверь, забыв, что должен таиться, и когда Марта открыла, поспешил к лестнице, едва не сбив старуху с ног.

Грета стояла наверху. Она была очень бледна, и видно было, очень слаба. У неё даже не достало силы ударить его как следует, пока он нёс её к кровати.

— Как ты мог? — только и повторяла она, как сломанный механизм. — Как ты мог?

Он делал всё, чтобы её утешить. Говорил, что их дитя взяли чудесные, добрые люди, уехавшие уже на восток. Там они будут заботиться о ребёнке, как о родном.

— Останови их, прошу, нагони! — молила Грета. — Я этого не вынесу, пожалуйста, я не вынесу! Верни мне моё дитя!

Но он даже не сказал ей, девочка это была или мальчик. Пусть даже образ в её душе не поселится, всё легче страдать.

Когда он задремал, уставший, думая, что Грета тоже спит, она вскочила, бросилась собирать вещи. Хотела ехать не медля, обойти все Восточные равнины, но найти эту семью и своё дитя. Она выдвинула полку, где хранились те крошечные чепчики и кофточки, с такой любовью приготовленные и брошенные, чтобы никогда не быть надетыми, и лишилась чувств.

— Даже этого у него не будет, — бормотала она потом. — Он даже не узнает, что у него есть мать, которая ждала его и любила. А имя, какое имя дадут нашему ребёнку? Какое я пожелаю, ты говорил? Ты уже тогда знал, да? Уже тогда решил? Как же ты мог!

Может быть, если бы он остался, он смог бы её убедить, передать свою уверенность, что этот выбор, хотя и тяжёлый, всё-таки самый лучший. Но он отсутствовал во дворце слишком долго, и потому с тяжёлым сердцем наконец вынужден был уйти.

А когда пришёл опять, понял, что для любых объяснений уже слишком поздно.

Глава 44. Настоящее. О том, как Марта прыгнула с Вершины

Летающая машина опустилась почти у каменной площадки, между обрывом и маленькой крепостью стражников. Каверза, присев у крыла, держала ружьё наготове. Марта скользнула вниз за её спиной, а затем спрыгнула и Хитринка. Уж теперь отступить от намеченного никак не выйдет. Время, когда ещё можно было сменить решение, непоправимо упущено.

Стражники что-то кричали, но слова смешивались в один невнятный шум. Наверное, призывали сдаться. Над крышей экипажа просвистела пуля, и Каверза немедленно ответила.

— Марта, шевелись! — крикнула она, оглянувшись назад на мгновение.

Но девчонка, как назло, застыла столбом. Решимость, которая в ней была, внезапно куда-то делась.

— Стойте! Стойте, не стреляйте! — уже отчётливо прозвучал крик. Кто-то подбирался к ним со стороны дома-крепости, скрытый пока за летающим экипажем.

— Марта, давай же! — подтолкнула Хитринка. — Времени нет!

Она добралась до хвоста машины, огляделась, чтобы увидеть, в какой