Мы из ЧК - Толкач Михаил Яковлевич Страница 15

Павел отпрыгнул в сторону, выхватил из кармана горсть махорки и швырнул ее в глаза старому Клещу. Согнулся Богдан, уронив дубину. Но из-за тына ударил выстрел. Бочаров успел перескочить заплот и, петляя и пригибаясь, побежал в лощину. Сзади грохнул еще один выстрел. Павел охнул и присел — пуля угодила в ногу. Оглянулся, но никого не обнаружил. Чекист сообразил, что махновцы боятся шуму: на станции под парами стоял бронепоезд с десантом бойцов ВЧК.

Сполз Павел в ложбину, закатил отсыревшую штанину: кровь сочилась из лодыжки. Стянул он с себя нижнюю рубаху, разорвал ее и перебинтовал ногу. С трудом доковылял до заплота, выворотил кол и, опираясь на него, смело двинулся во двор Клеща. Он не мог бросить на произвол судьбы свою Оксану.

Никто не задержал его и не окликнул: двор был пуст! Кто-то охал в садочке. Павел с наганом в руке вывернулся из-за угла и, увидев сгрудившихся людей, во весь голос заорал:

— Руки вверх!

Толпа шарахнулась в стороны. На земле лежала Оксана. Перед ней на коленях стоял Богдан Клещ, вцепившись пальцами в свои лохматые волосы, и бессмысленно бормотал:

— Дочка… Оксана… Дочка…

Пуля бандита пришлась девушке в затылок.

…Пашка ввалился в комнату, опираясь на сучковатый кол. Бросил его в угол. Сухими воспаленными глазами посмотрел на меня.

— Что с тобою? — кинулся я к другу. Поддержал, усадил к столу.

В Сибири колчаковцы, поймав его на разведке у полковой батареи, всыпали полсотни шомполов — он скрипел зубами и матерился. Петлюровец полоснул шашкой по голове — отмолчался. И вдруг теперь плечи его затряслись. Павел уронил голову на стол.

Я осторожно вышел, плотно прикрыв двери. Мужские слезы — редкие, но горючие. Они не терпят свидетелей.

ЧИСТКА. ГОЛУБАЯ КРОВЬ

В большом зале гостиницы «Астория» шла чистка партийной ячейки дорожно-транспортной ЧК.

На мягком продавленном диване полулежал Вася Васильев. Рука на перевязи — зацепила пуля в стычке с махновцами. Рана небольшая, но вредная — никак не заживала! Павел Бочаров и Никандр Фисюненко — в первых рядах. Там же и Платонов. А перед столом — Юзеф Бижевич и Вячеслав Коренев. Их перевели в Сечереченск. Бижевич уже прошел чистку — он бледен и разгорячен.

За председательским столом — рабочий с прокуренными рыжеватыми усами. Толстыми корявыми пальцами перелистывает бумажки в папке. Очки подняты на лоб. Опускает их, когда нужно посмотреть записи.

К столу комиссии вызвали Семена Григорьевича Леонова. Он встал лицом к залу. Высокий, черный, словно грач, с огромными черными усами.

Сиплым голосом председатель расспрашивает о родителях, о прежней работе в киевском арсенале, о политической подготовке, о поведении в ЧК…

Я смотрю на Леонова с восхищением. И не потому, что он теперь мой начальник в отделе борьбы с бандитизмом. Под его руководством чекисты вели жесткую битву на перегонах и станциях от Диевки до Сухаревки. Самый трудный участок: глубокие выемки, овраги, поросшие кустарником, — раздолье для грабителей. Бандиты караулили поезда на подъёмах. На ходу вскакивали на тормозные площадки и взламывали вагоны…

— Кто прошел? — Я даже вздрогнул от голоса Иосифа Зеликмана. Они с Морозовым с дежурства завернули на чистку.

— Как же вы, товарищ Леонов, Ивана Лебедева не уберегли? — слышится сипловатый говорок рабочего.

Это трагическая история. Махновцы остановили поезд на перегоне — хотели быстро уехать, удирая от настигавших чекистов. Кинулись к машинисту. А на паровозе был Иван Лебедев, пожилой механик.

— Чого треба? — надвинулся он на бандитов, влезших в будку. В руках у него был молоток на длинной ручке.

— Повезешь дружину батьки! — крикнул махновец, суя обрез под нос Лебедеву. Тот отвел руку и сел на стульчик машиниста, молча закурил.

— Жить хочешь, то поедешь! — злобился махновец, тыча машиниста стволом обреза.

В будку поднялся Платон Нечитайло, именовавший себя Черным Вороном. Звероподобный, обросший бандит закричал:

— Почему стоим? Поехали!

Иван Лебедев вертел в руках молоток:

— Ехало не везет.

А внизу бесновались махновцы:

— Трогай, шкура!

— Повесить красную сволочь!

Машинист высунулся из окна будки, глянул на родные поля. Солнце только вставало. Легкая позолота лежала на крышах мазанок отдаленного хутора. А из-за левады, распластавшись над землей, летели к железной дороге красные всадники. В лучах раннего солнца пламенел стяг над конниками. Лебедев усмехнулся и указал молотком:

— Вон смерть ваша!

Нечитайло выстрелил в машиниста. Тот уронил голову на подлокотник. А на бандитов навалились конники, и пошла страшная сеча…

Обо всем этом рассказывал Леонов в притихшем зале. Рабочий тяжело вздохнул, теребя рыжеватый ус.

— Жаль Ивана. Мальчонками пришли с ним в мастерские. Две девочки остались. И жена… Все собирался в партию. Так и не успел…

Винить Леонова в этой скорбной истории не было основания. И мы понимали, что председатель вспомнил о ней, прочитав в папке рапорт на Леонова за эту операцию.

Борьбе с бандами Семен Григорьевич отдавался без остатка. Была ли у него личная жизнь, никто не знал. Он или в ЧК на допросах, или на операции, или выслеживает матерого налетчика…

Его всегда видели мы в буденовке и длинной кавалерийской шинели до пят с малиновыми бархатными «разговорами» поперек груди. Сапоги начищены до блеска. Он не признавал сумок и портфелей — вся канцелярия за обшлагом шинели. Позднее Леонов сменил буденовку на кубанку с малиновым верхом. И если все чекисты, как правило, старались не выделяться среди населения, быть менее заметными, то Леонов походкой солдата, одеждой бойца, смелым поведением большевика подчеркивал: «Я чекист!..»

— Старшенькая Ивана, Нюся, без работы ходит. Не берут — малая, дескать. Взрослым работы не хватает. Помогли бы. — Рабочий с укором смотрит на Леонова. — А семья бедует — кусок хлеба не каждый день.

— Помогу… Это оплошка. — Леонов переступал с ноги на ногу, тяжело сопел, словно нес огромную тяжесть.

— Кому дать слово? — Рабочий нагнул голову, высматривая поверх очков желающих выступить.

Я поднял руку.

— Выходи сюда! — сипнул председатель чистки.

Я волновался, но велико желание мое было сказать теплое слово о боевом товарище.

— Недавно я вместе с Леоновым. Но это же герой! Вот махновцы пустили под откос поезд. И на подводах казенное добро — на хутора. Выехали мы на место налета. Дело было под утро — клюют чекисты носами. А Семен Григорьевич — весь внимание. И только застучали буфера вагонов на остановке, Леонов на ходу распахнул двери теплушки и вихрем — под откос! Длинная шинель его, как крылья, разметнулась. Маузер над головой. Граната в другой руке.

— Сто-о-ой!

Бандиты издали увидели великана нашего в малиновой кубанке и в страхе побежали:

— Цыга-а-ан!

И не попытались сопротивляться. Вот какой наш Леонов!..

Когда я спускался в зал, ребята хлопали мне. Каждый мог припомнить не один пример храбрости Леонова.

Председатель комиссии по чистке, разглядывая сквозь очки содержимое папки, спросил:

— За что вам дали выговор, числящийся в учетной карточке?

Вопрос — словно внезапно разорвавшаяся бомба: Леонов и выговор! Сперва я подумал, что рабочий ради шутки так сказал. Но председатель, пощипывая усы, смотрел серьезно, выжидающе.

Семен Григорьевич ответил басисто, с хрипотцой:

— За неосторожное обращение со спиртными напитками…

И надолго замолчал, рассматривая свои грубые пальцы со следами металла. Никто из сидящих в зале не принял всерьез его объяснение: чекисты в Сечереченске не замечали Леонова даже выпившим!

Васильев приподнялся, осторожно поддерживая раненую руку и с места заговорил:

— Послушайте. Вот операция с Совой. Он ее разработал. Главарь шайки по кличке Сова — бывший петлюровский офицер — технически образован. Поезда останавливает аккуратненько. Житья не стало! Леонов послал меня в банду — я маленько умею притворяться. «Просись на квартиру к самогонщице в Амур-Песках», — научил Леонов. Мы знали, что бандиты берут у нее горилку. Словом, устроился я. Ну и застукали! Сову наповал. Остальных живьем взяли. Погода морозная — пропустили по стаканчику. А Семен Григорьевич — ни капли!