В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - Окулов Андрей Владимирович Страница 18

Новый директор издательства пришел к нам и велел освободить комнату до вечера: «А то приедут родственники, а в комнате покойного живут какие-то люди…» О том, куда мы отправимся без документов, денег и знания языка, он не беспокоился. «Мы — не благотворительная организация», — заявит' он позже. Много лет спустя он скажет мне, что решение было не его и нечего на него обижаться.

Обиды здесь ни при чем. Но нужно было что-то делать…

На наше счастье, во Франкфурт неожиданно приехал Игорь Потемкин, ювелир, наш знакомый по Вене, тоже из Питера. Он прожил на Западе всего несколько лет, но знал, что в Германии есть способ не остаться на улице. Он отвез нас в надлежащий «Социальамт» (Отдел социального обеспечения), на своем ломаном немецком объяснил ситуацию, и в ближайшее время нас поселили в маленьком пансионе в городке Эйнштайн, в горах Таунус, километрах в тридцати от Франкфурта-на-Майне.

Казалось, неужели этого не мог сделать никто из тех, кто жил здесь годами? Не подумали как-то, да и не обязаны они были это делать. Действительно, не обязаны…

После войны в Германии нехватка мужского населения, выбитого на фронтах, была столь велика, что в парламенте вполне серьезно обсуждалась возможность введения в стране… двоеженства! Но выход был найден другой: для восстановления разрушенной страны начали приглашать иностранцев. Даже лозунг появился: «Auslaender rein, wir schaffen es nicht allein!» — «Иностранцы — к нам, одни мы не справимся!»

И поехали на стройки и фабрики турки, итальянцы, греки… Кто-то зарабатывал деньги и возвращался, кто-то — оставался насовсем. Потом, когда «немецкое экономическое чудо» создало на развалинах Третьего рейха одно из самых богатых государств Европы, иностранцы повалили сюда безо всяких приглашений. Демократическая конституция давала право на политическое убежище в этой стране тем, кого на родине преследуют по политическим мотивам. Но кто и как будет определять, действительно человек является политическим беженцем или приехал в ФРГ за лучшей долей? Социальные гарантии были таковы, что в количестве всевозможных пособий, на которые имели право социально необеспеченные, шустрые иностранцы часто могли разобраться лучше, чем германские подданные.

С одной стороны, бесчисленные иммигранты создавали головную боль властям и вызывали откровенное раздражение у добропорядочных бюргеров. С другой… Высокий уровень жизни обратно пропорционален уровню рождаемости. Возможность хорошо зарабатывать никак не способствует тому, чтобы отец семейства стремился к увеличению оного. Как мне сказал один германский знакомый: «Чем заводить ребенка, я лучше еще один мотоцикл куплю…» У обеспеченного слоя дети в основном ассоциируются с новыми расходами. Сначала — пропитание и одежка, потом — хорошее образование. И никакие налоговые льготы этих расходов не компенсировали. А в странах «третьего мира» дети — это те, кто будет содержать родителей в старости… В Германии же старики чаще всего уходят жить в «Альтенхайм» — Дом престарелых. Конечно, он не похож на советский, здесь и отдельные комнаты, и постоянный медицинский уход. Ведь за содержание — платят, и немало. Все стерильно.

Вот только стариков в стране становилось все больше и больше. А немцев, из налогов и взносов которых им нужно было платить пенсию, — все меньше. В стране два миллиона безработных (на начало восьмидесятых), а заниматься неквалифицированным трудом немцы не хотят. Выгоднее получать пособие, иначе — дисквалифицируешься и лучшей работы уже не найдешь. У станков, на стройках и на улицах — повсюду работали иностранцы. Налоги с них взимали, пенсионные взносы — тоже. Так что, при всей нелюбви к чужакам, их приходилось терпеть.

Конечно, это пе касалось неонацистов: поджоги общежитий иностранцев и нападения на «азилянтов» (подавших прошение об убежище) не были редкостью и в начале восьмидесятых годов. У них был другой лозунг, который они скандировали во время драк с полицией: «Deutschland den Dcutschcn, Auslacndcr — raus!» — «Германия — для немцев, иностранцы — вон!»

Городок Эппштайн, зажатый в долине между трех гор. Как его гордо называют местные жители: «Жемчужина Швейцарии в Нассау». Раньше он входил в это герцогство. А до этого — был владением архиепископа города Майнц. Потом — еще чьим-то… Здесь в Средние века столько владений было, что карта пестрит, как лоскутное одеяло. И все эти княжества воевали друг с другом, объединялись, раскалывались…

Аккуратные домики на склонах гор. Ручеек в долине. Над всем этим возвышаются развалины замка, принадлежавшего когда-то тому самому майнцскому архиепископу. Маленький музейчик: предметы средневекового быта. Внизу — скромная католическая церковь. Рядом «Штанивольфабрик» — фабрика по производству фольги. В центре городка — старинное кладбище. Прямо возле дороги — каменная статуя солдата в каске, знакомая нам но множеству советских фильмов. Это — памятник горожанам, погибшим на полях сражений Первой мировой. Рядом — плита с фамилиями и лаконичной надписью: «Числятся пропавшими». Это — погибшие во Второй мировой. Горы поросли зелеными-зелеными деревьями. Хотя что это за горы? Самая высокая гора в Таунусе, Гроссес-Фельдберг, чуть выше восьмисот метров. Там детишки любят воздушных змеев запускать — ветра хватает в любую погоду.

На вершине одной из зеленых гор — гостиница, «фахверк», многобалочная. Рядом — ослепительно белая беседка с колоннами. Внизу, возле станции, на склоне следующей горы — квадратная башня. На карте городка она обозначена как Нойвилль-Турм. Загадочное место. Я как-то попытался подойти к ней поближе, но башня оказалась огороженной, за оградой на цепи, возле поленницы дров, остервенело лаяла немецкая овчарка… Башня была обитаемой. Кто здесь жил тогда и кто живет теперь, так и осталось для меня загадкой. Как многое, многое вокруг. Ведь это был совсем другой мир, к которому нужно было долго привыкать.

Лангенхайнер-штрассе. Улица, которая начинается внизу долины, возле ручья, резко идет вверх, а потом — еще раз вверх, и кончается возле двух желтоватых зданий. Это «Альтенхайм», Дом престарелых. Один этаж в нем был отведен для иммигрантов, тех, кто попросил политического убежища, но еще не получил его. То есть для таких, как мы. Здесь жили чех, поляк, корейцы, еще кто-то.

Две комнаты. Войти можно было по коридору, но вторая дверь выходила прямо в лес! Ею-то мы в основном и пользовались. Лес сбегал по крутому склону, утыканному камнями. Стволы деревьев от сырости были покрыты какой-то зеленой плесенью. Я как-то попытался влезть на одно из деревьев — измазался капитально. Да, климат здесь влажный. И снег зимой лежит недолго. Это нам вскоре предстояло увидеть…

Первой фразой, которую я выучил по-немецки, была: «Ich moechte mein Asylbescheinigung verlaengem» — «Я хотел бы продлить мое прошение о политическом убежище». Именно эта бумажка и была долгое время моим единственным документом в Германии. Права на работу нет. Можно только сидеть и ждать. Оплачивать курсы немецкого — тоже нечем. Бесплатные предоставляются только по достижении определенною срока пребывания.

В пансионате кормили бесплатно, на карманные расходы выдавали 70 марок в месяц. Даже во Франкфурт липший раз съездить проблематично. Тем более что ожидающие решения «азилянты» не имели права покидать отведенный им для проживания населенный пункт. Конечно, никто за нами не следил, но на такие деньги не особенно разъездишься…

Оставалось бродить по горам да лесам. Знакомиться с природой Западной Германии. По горам бегали косули, их я видел не раз. Лесные ягоды немцы не собирали, грибы — тоже. Боялись: а вдруг ядовитые? Они привыкли покупать их в магазине. Так что этого добра было видимо-невидимо. Мать варенье варила, грибы сушили. Один раз зашли на поляну, устланную гнилыми стволами поваленных деревьев. Все они заросли опятами так, что в воздухе стоял густой грибной дух. Мы вчетвером не могли их собрать. Знакомый подогнал машину, так что пришлось грузить грибы в большие картонные коробки из-под книг. Машину гоняли два раза… А потом думали: куда девать такое количество грибов? Вот она, российская запасливость.