Вожди и разведка. От Ленина до Путина - Дамаскин Игорь Анатольевич Страница 21

Признаться, в ту пору я, видимо, тоже брал под сомнение эту телеграмму, поэтому приказал вызвать Воронцова в Москву для личного доклада. Однако еще раз обсудил с адмиралом Исаковым положение на флотах и решил принять дополнительные меры предосторожности».

19—20 июня Балтийский, Северный и Черноморский флоты были приведены в состояние готовности номер два.

Воронцов прибыл в Москву 21 июня. Кузнецов пишет в своих мемуарах: «В 20.00 пришел Воронцов, только что прибывший из Берлина.

В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии. Повторил: нападения надо ждать с часу на час.

— Так что же все это означает? — спросил я его в упор.

— Это война! — ответил он без колебаний.

…Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала Тимошенко:

— Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне».

Тимошенко и Жуков ознакомили Кузнецова с телеграммой в пограничные округа о том, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.

Кузнецов спросил, разрешено ли в случае нападения применять оружие и, получив положительный ответ, приказал заместителю начальника Главного морского штаба контр-адмиралу Алафузову: «Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть к готовности номер один. Бегите!

Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался еще на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь, в ночь на 22 июня. А она уже наступила.

Позднее я узнал, что нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к Сталину. Следовательно, уже в то время, под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение: привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю».

В отличие от своих коллег Кузнецов не ограничился направлением телеграммы командующим флотами, а немедленно связался с ними по телефону и повторил ее содержание. Наверное, на флоте связь с командирами эскадр, баз, боевых кораблей и береговых батарей налажена лучше, чем в сухопутных войсках с командирами дивизий, полков и отдельных частей, ибо все флоты были немедленно приведены в состояние готовности номер один.

По-разному начиналась война. Еще раз предоставим слово Кузнецову:

«Сразу же главной базе был дан сигнал «Большой сбор». И город (Севастополь) огласился ревом сирен, сигнальными выстрелами батарей. Заговорили рупоры городской радиотрансляционной сети, передавая сигнал тревоги. На улицах появились моряки, они бежали к своим кораблям…

…Постепенно начали гаснуть огни на бульварах и в окнах домов. Городские власти и некоторые командиры звонили в штаб, с недоумением спрашивали:

— Зачем потребовалось так спешно затемнять город? Ведь флот только что вернулся с учения. Дали бы людям немного отдохнуть.

— Надо затемняться немедленно, — отвечали из штаба.

Последовало распоряжение выключить рубильники электростанции. Город мгновенно погрузился в такую густую тьму, какая бывает только на юге. Лишь один маяк продолжал бросать на море снопы света, в наступившей мгле особенно яркие. Связь с маяком оказалась нарушенной, может быть, это сделал диверсант. Посыльный на мотоцикле помчался к маяку через темный город.

В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие неприкосновенными до этого рокового часа. На аэродромах раздавались пулеметные очереди — истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохранительные чехлы со своих пушек. В темноте двигались по бухтам катера и баржи. Корабли принимали снаряды, торпеды и все необходимое для боя. На береговых батареях поднимали свои тяжелые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота.

В штабе торопливо записывали донесения о переходе на боевую готовность с Дунайской военной флотилии, с военно-морских баз и соединений кораблей.

В 3 ч. 07 м. немецкие самолеты появились над Севастополем. В 3 ч. 15 м. командующий флотом вице-адмирал Октябрьский доложил о налете.

«…Вот когда началось…. У меня уже нет сомнений — война!

Сразу снимаю трубку, набираю номер кабинета Сталина. Отвечает дежурный:

— Товарища Сталина нет, и где он, мне неизвестно.

— У меня сообщение исключительной важности, которое я обязан немедленно передать лично товарищу Сталину, — пытаюсь убедить дежурного.

— Не могу ничем помочь, — спокойно отвечает он и вешает трубку.

А я не выпускаю трубку из рук. Звоню маршалу Тимошенко. Повторяю слово в слово то, что доложил вице-адмирал Октябрьский…

Еще несколько минут не отхожу от телефона, снова по разным номерам звоню Сталину, пытаюсь добиться личного разговора с ним. Ничего не выходит. Опять звоню дежурному:

— Прошу передать товарищу Сталину, что немцы бомбят Севастополь. Это же война!

— Доложу, кому следует, — отвечает дежурный.

Через несколько минут слышу звонок. В трубке звучит недовольный, какой-то раздраженный голос:

— Вы понимаете, что докладываете? — Это Маленков.

— Понимаю и докладываю со всей ответственностью: началась война.

Казалось, что тут тратить время на разговоры! Надо действовать немедленно: война уже началась!

Маленков вешает трубку. Он, видимо, не поверил мне. Кто-то из Кремля звонил в Севастополь, перепроверял мое сообщение».

В первую ночь войны советский Военно-Морской Флот боевых потерь фактически не имел.

«Но, — пишет Кузнецов, — упоминая о ряде недоработок, — в ту пору у нас обнаружилось немало и других ошибок, так что не станем списывать все за счет «неправильной оценки положения Сталиным». Ему — свое, нам — свое».

Однако далеко не везде положение оказалось столь благополучным, как на флоте.

Миллионы советских солдат были убиты или попали в плен в первые месяцы войны. Миллионы матерей рыдали, раскрывая официальные письма с «похоронками». Горе коснулось почти всех семей в нашей стране. Не обошло оно и Иосифа Виссарионовича. Его сын, Яков, командир батареи, оказался в немецком плену, где и погиб. Существует версия, что по линии разведки предпринимались попытки вызволить его из плена. Однако о документальных подтверждениях этого факта неизвестно…

…Но все же где-то советские пехотинцы, выходя из окружения, вступали в бой, пытаясь остановить врага, где-то артиллеристы выкатывали пушчонку и ценой своих жизней хоть на какое-то время задерживали движение танковой армады, где-то саперы подкладывали мины.

Среди выходящих из немецкого окружения были и сотрудники брестской радиоточки, призванной поддерживать связь с агентурной группой Шульце-Бойзена и Харнака, находившейся в Берлине. Недавно умерший известный разведчик-нелегал Михаил Владимирович Федоров, выбиравшийся в июне 1941 года из аналогичной точки в Белостоке, вспоминал: «…как выбраться из деревни? Решили под видом местных жителей поодиночке или вдвоем с косами, граблями или вилами выходить всей группой в сторону леса, как бы на полевые работы. Переоделись в гражданскую одежду из того, что нашлось у хозяев под рукой и в сундуках. Мне достались брючата явно короткие, и я походил на рыбака с засученными штанишками… Личное оружие, патроны к которому израсходовали, спрятали на одном заброшенном хуторе…».

Естественно, что в таких условиях радиосвязь с разведгруппой в Берлине, ориентированной на Брест и Минск, прервалась.

Когда назначали эти точки, исходили из того, что врага будем бить «на его собственной территории», и никто из руководства разведки не задумался над вопросом: «А что, если придется отступать?» А если и задумался, то боялся выходить с предложением о создании резервных пунктов радиосвязи в глубоком тылу или хотя бы в Москве. Ведь известно, как отреагировал Сталин на предложение известного чекиста-взрывника Старинова о создании резервных партизанских баз на территории СССР. Только чудо спасло Старинова от расправы, и он дожил до ста лет!