Мы из ЧК - Толкач Михаил Яковлевич Страница 6

По тесному, заставленному ящиками и мешками коридору пробирались два мальчика. Беловолосый, в веснушках, с облупившимся носом паренек проталкивался первым. А худой, с копной нечесаных волос и зверковатыми глазами держался за его руку.

— Вурки! — крикнул бритоголовый селянин, прижимая к животу торбу.

— Вертай обратно! — орал с верхней полки красноносый парень с выпуклыми глазами и грозил волосатым кулаком.

Мальчишек, наверное, не раз встречали подобным образом — они сосредоточенно двигались меж узлов к двери. Их задержал Васильев.

— Далеко, братцы?

— Пусти! — Веснушчатый вырвал свою руку.

Фисюненко проснулся и улыбался из-под брыля.

— Есть хочешь, Миша?

— Я не Миша.

— Ну, значит, Гриша.

— Он Сашка! — сказал мальчик с нечесаными волосами.

Вдвоем они старались поскорее выбраться из тесного круга людей.

Фисюненко подал Саше кусок лепешки, а бритоголовый селянин — краюху хлеба.

— Эх, мальцы! Жить бы с мамкой да пить парное молочко. — Васильев глубоко вздохнул, оглядывая теплым взглядом мальчиков.

— Облава! Бежим, Вася! — Сашка кинулся к выходу. За ним его приятель.

В нашем купе заволновались, увидев у входа красноармейца и носатого мужчину в железнодорожной форме, спрашивающего документы.

Бритоголовый хуторянин задвинул что-то подальше на полку и закрыл глаза, будто бы крепко спал. Патлатый парень с выпуклыми глазами и красным носом шмыгнул к двери, сердито ругаясь:

— Комиссары треклятые!

— Документики, граждане! — К нам заглянул носатый. Глаза острые, обшаривающие. Кустистые брови вразлет. Голос привычно нагловатый. Повертев в руках мою справку с неясной фиолетовой печатью, носатый подозрительно оглядел меня:

— Куда следуете, гражданин?

Сзади меня тотчас очутился красноармеец с винтовкой. Отвечаю заранее заученное: хочу устроиться на работу. Родители умерли, а родственников растерял. Жить же надо.

— Кажуть, в Пологах есть вакансии…

Контролер заглянул под полки и в багажник, милостиво разрешил:

— Езжай.

Только он завернул в коридор и начал проверку соседнего купе, а ему характеристика:

— Голодранец!

— Черного Ворона на тебя бы! — Бритоголовый, как рассерженный бугай, глядел вслед проверяющим.

— Режут ее помаленьку, власть красную! — Голос сверху принадлежит длинному человеку под серой солдатской шинелью. Глаза поблескивают в полутьме, как у пьяного, а холеные щеки отекли.

«Царский золотопогонник!» — со злостью думал я, вспоминая, как два дня назад вот такой же тип убил наповал нашего чекиста и пустил себе пулю в лоб. Я не мог и представить себе в тот час, сколько раз в жизни потом скрестятся наши дорожки с этой серой шинелью, стеклянными глазами.

В вагоне разговоры о Махно. «Батько» обосновался в своем родном селе Гуляй-Поле. Налетает и жжет. Убивает и вешает. Грабит и насильничает. А прискачут красные конники — всюду пашут землю, ухаживают за скотиной, лузгают семечки — обычные селяне. Попробуй разберись, кто из них бандит, а кто честный крестьянин.

Мы едем в Пологи, село рядом со «столицей» махновских головорезов: участились налеты на железную дорогу. Бандиты облюбовали железнодорожный узел: добыча верная! И ездить от Гуляй-Поля недалеко. Есть свои наводчики: прибыл поезд с ценным грузом, сигнал — и махновцы тут как тут! Выведать бандитский актив — вот наша задача.

На перроне в Пологах Васильев прошептал:

— Проверяет Мухин документы, а у меня поджилки трясутся. Он видел меня в дорожной ЧК. Думаю, узнает, ляпнет на весь вагон: «Здорово»! Вот была бы конспирация!..

— Не узнал, как видишь, — успокоил его я. — А Мухин этот чекист?

— Нет. Железнодорожный контролер. А в ЧК сообщает, если заметит что подозрительное.

— До встречи! — крикнул нам Фисюненко, надвигая брыль на лоб, и зашагал кривой улочкой, обрамленной затравяневшим тыном. Ушел и Вася устраиваться на жительство.

Вечерело. Солнце проглядывало из-за веток яворов, что изломанным строем стояли по-над Кривым Шляхом — главной улицей Полог. Над дорогой висело серое полотнище пыли, поднятой скотиной. Коровы мычали возле своих дворов. Пахло свежим сеном и дымком вечерних костров.

За углом я увидел сгорбленную старуху, прутом шугавшую ленивых, объевшихся за день гусей. Они с сытым гоготом косили головы на хозяйку и не торопясь, по-генеральски, вышагивали прижимаясь к осевшему тыну, оплетенному хмелем.

— Добрый вечир, маты! Часом не знаете, хто пустит на квартиру? — Я старался говорить по-украински.

Бабуся подняла безбровое лицо, сощурив маленькие, глубоко посаженные глазки:

— Видкиля, хлопец? Чого тоби треба? — И приложила щитком ладонь к уху.

Выслушав мою просьбу, она указала хворостиной белую мазанку с яркими цветами на ставнях:

— Ось хата Луки Пономаренко. Вин, мабуть, мае хватеру.

— Дякую, бабуся! Спасибо.

А в это время в соседнем дворе того самого Пономаренко завопила женщина:

— Ратуйте! Караул!

Из ворот выскочил знакомый мне по вагону Сашка. Поддерживая рваные штанишки, он оглядывался. Вот и Вася выкатился! Они что было мочи кинулись бежать. А вслед — низенькая, проворная украинка.

— В сад забрались! Лови-и!

Бабуся, хитро сощурив глаза, вдруг бросила под ноги Саше хворостинку. Со всего маху тот растянулся, проехав по траве. Вася споткнулся — и туда же! Коршуном налетела Пономаренчиха на мальчишек:

— Хвулиганье! Голодранци! — И загорелой рукой давай шлепать Васю. Бабка держала за волосы Сашку.

Я не стерпел:

— Хватит, бабоньки! Отпустите хлопчиков.

Бабуся переметнулась на меня, размахивая руками, затараторила:

— И ты из ихней шайки! Хворобы на вас немае!

А парнишек и след простыл. Я — за мешок. В воротах, из которых только что вылетели Саша и Вася, в нерешительности остановился.

— Иди, чого же! — Пономаренчиха подтолкнула меня в спину, считая, что изловила главного налетчика на сады.

В просторной хате под божницей сидел сам хозяин и пил квас. Прикрикнул на ворчавшую жену:

— Та годи!

Она сплюнула и ушла во двор. Пономаренко долго и пристрастно выспрашивал меня: где жил, что видел, зачем приехал в Пологи, где родственники, кого знаю в Сечереченске.

А солнце уже закатилось, и хату наполнили густые сумерки. Сердитая хозяйка зажгла каганец в углу на припечке.

Хозяин неожиданно для меня заключил:

— Нема кватыри! Ходют всякие. Соби тесно.

Я чертыхнулся:

— Чего же тянул! Пойдешь теперь к другому в темноте — собаками затравит.

— А як же? Затравит! — спокойно поддакнул Лука.

У порога, закидывая мешок с пожитками за плечо, я неуверенно переспросил:

— Может, поладим?

Хозяин откликнулся:

— Почекай трохи! Ты що робыть можешь? Клуню видремонтируешь?

— На железную дорогу хотелось…

— Почекай.

Пономаренко лохматил нечесаную бороду, припоминая, кто в Пологах мог бы пустить ночевать. Я понял: хитрит! Так оно и оказалось.

— Бодай тэбе козел! Ночуй в клуне. Та не спалы!

Лука даже пообещал замолвить слово, если начальник станции не захочет принимать меня на работу.

Устроился я на старой соломе в дальнем закутке. Дождался пока хозяева угомонятся и поспешил на условленное место к ребятам. Они уже дожидались меня.

— Хитрые как дьяволы эти крестьяне! — возмущался Васильев.

— Твои хохлы! — подначивал Фисюненко.

Начальник местных чекистов — Юзеф Леопольдович Бижевич принял нас довольно холодно. Мы уже слышали, что он заносчив и честолюбив. Бижевич ощупал каждого своими холодными глазами.

— Мальчишек шлют!

Это нас обидело. Конечно, в глазах Бижевича мы были необстрелянными юнцами. Ведь он не знал нас. Правда, опыта сыскного, как говорится, ни на грош. Но у нас было одно огромное достоинство: молодость, безгранично верная революции!

— Вот вы, Васильев, — Бижевич ткнул пальцем в Васю, как в неживой предмет, — уже провалились!

Мы недоуменно переглянулись.