ОГПУ против РОВС. Тайная война в Париже. 1924-1939 гг. - Гаспарян Армен Сумбатович Страница 7

Но одною верою всего объяснить нельзя: вера удерживает христианина от безнадежной скорби (Сол. 4, 13), а не от скорби вообще. Понять настроение императора, кажется, поможет нам собственное его чистосердечное признание. Однажды он сказал Министру иностранных дел Сазонову: «Я стараюсь ни над чем серьезно не задумываться, — иначе я давно был бы в гробу». Значит, стоическое спокойствие государя было результатом не одной крепкой веры, но и сознательной, в целях сохранения здоровья, тренировки.

Но государь и всегда оберегал свой покой, стараясь отстранять все, что могло взволновать его, нарушить его душевное равновесие. Стоило понаблюдать его беседы с представлявшимися ему, чтобы совершенно убедиться в этом. Своего собеседника он ставил в строго определенные рамки. Разговор начинался исключительно аполитичный. Государь проявлял большое внимание и интерес к личности собеседника: к этапам его службы, к подвигам и заслугам, если они были, к его семейному положению и месту его службы; вспоминал личные встречи с ним или с частью, где он служил, с его сослуживцами и т.д. Но стоило собеседнику выйти из этих рамок — коснуться каких-либо недугов текущей жизни, как государь тотчас менял или прямо прекращал разговор».

Следствием отречения Николая II стал развал армии. Безусловно, свою роль сыграл и «Приказ №1». Но именно потеря государя императора стала в глазах фронтовиков крушением монархии. Как писал барон Врангель, «власть государя и ее обязательства не могли быть ничем заменены». Русский солдат с готовностью отдавал жизнь за царя, но из этого не следовало, что он с той же готовностью отдаст ее за Львова. Тем паче что до фронтовиков доходили слухи о том, что у рабочих теперь восьмичасовой рабочий день, а крестьяне готовятся делить землю, дарованную республиканскими завоеваниями. Британский посол в Париже Берти записал тогда в своем дневнике: «Нет больше России. Она распалась, и исчез идол в лице Императора и религии, который связывал разные нации православной верой».

В довершение всего с отречением Николая II русская политика утратила нравственное начало, равно как и верность своему слову, благородство и искренность. То есть весь тот базис, на котором строилось правление не только последнего императора. За стяжательство, лживость и подлость, которые с этого момента стали символом русской политической мысли, несут прямую ответственность те, кто, уничтожив третий Рим, возвел на вершину «тварей дрожащих, право имеющих» из-под пера Достоевского…

Кровь, пролитая Скоблиным за Родину, была лучшим подтверждением верности им присяге и долгу. Утвердившись в этой мысли, Николай Владимирович взялся обустраивать свою жизнь по всем правилам тактики. Он прекрасно понимал, что с наскока Париж не захватить, ведь, как совершенно справедливо заметил полковник Левитов: «Париж — мировой город, кого только в нем нет, и потому жизнь там бьет ключом, все покупается и продается оптом и в розницу, кумиром являлся его величество франк».

Прежде всего, на гонорары от концертов Плевицкой был куплен участок земли во французском департаменте Вар. Вызвав из Болгарии своего закадычного друга, командира первого Корниловского ударного полка полковника Карпа Гордеенко, Скоблин снял ферму.

Однако потомственный горожанин не был морально подготовлен к сельскому хозяйству. Разумеется, блестящая певица Плевицкая, хотя сама и вышла из крестьянской семьи, считала ниже своего достоинства пасти на досуге коров или кормить кур. Всю тяжесть работ взвалили на Гордеенко, который был еще меньше готов к этому. Вот если бы ему поручили взять позиции большевиков или повесить комиссара — результат был бы другой. Атак, полковник изнывал от усталости и еще больше от тоски по настоящему делу.

Гордеенко, выражаясь языком Алексея Толстого, был «отчетливый рубака» и умел произвести неизгладимое впечатление на людей. Известный журналист Раковский запомнил его на всю жизнь: «Потоки площадной брани, расправы плетьми, сбрасывание с борта всех, кто не корниловец, — вот атмосфера, в которой происходила погрузка Корниловской дивизии. Недопустимей всех вел себя командир 1-го полка полковник Гордеенко, сбросивший в море трех офицеров и одного лично ударивший прикладом по голове».

Нет ничего удивительного, что его терпение быстро лопнуло. Он все чаще стал выговаривать Скоблину, что не может работать один за всех. Кончилось все грандиозным скандалом. Гордеенко, выпустив традиционное для него трехэтажное ругательство, в этот раз по адресу певицы, предпочел покинуть «колхоз имени Плевицкой». Свято место пусто не бывает. На его место был немедленно рекрутирован младший брат Скоблина Феодосий и один из офицеров Корниловского полка. Но дела новоявленных фермеров лучше от этого не пошли. Со временем Скоблин с огромным облегчением продал эту землю, предпочтя жить рядом с Парижем, не утруждая себя думами об урожае. Благо, и без этого было о чем размышлять.

ГЛАВА 2.

III отдел РОВС в Болгарии. Капитан Фосс. Контрразведка белых армий на Юге России. Генерал Шатилов. Обязанности чинов «Внутренней линии». Капитан Ларионов 

1 сентября 1924 года, согласно приказу генерала Врангеля, армия была преобразована в Русский общевоинский союз (РОВС). Соответственно части, которые находились в Болгарии, перешли в подчинение начальника III отдела РОВС генерала Федора Федоровича Абрамова. В годы Гражданской войны он был начальником Первой Донской конной дивизии, потом инспектором кавалерии Донской армии. Уже в Крыму, на последнем этапе Белой борьбы, принял командование над Донским корпусом. Вместе с ним он и эвакуировался в лагерь Чаталджа, находившийся в Турции. Переехав потом в Болгарию, как и все ожидал возобновление борьбы с большевиками. Вместо этого, получил приказ барона Врангеля возглавить отдел РОВС. Он располагался в просторном доме № 17 на улице Оборище в Софии. Все было хорошо, вот только здание было очень уж старым и жило единственной надеждой на скорый капитальный ремонт. Но средств для этого у чинов Русской армии не было, да и привыкли они в Галлиполи к спартанской обстановке. Поэтому и переносили треснувшую штукатурку на удивление спокойно. Благо, улица была тихая, перед домом сад, пусть и заросший, но напоминающий о русской полыни.

Обстановка в доме вовсе не походила на штаб армии: деревянные столы с видневшимися чернильными пятнами, хромые стулья, простые крестьянские скамейки для посетителей. Посреди этого оазиса аскетизма, как назвал управление РОВС один из марковских офицеров, располагался кабинет начальника канцелярии капитана Клавдия Александровича Фосса. Именно он и войдет в историю всей русской эмиграции как создатель и идеолог «Внутренней линии», вступить в которую можно было добровольно, а вот выйти из нее — невозможно. Только смерть освобождала «линейца» от верности.

Кто же он был, этот капитан Фосс? В годы Гражданской войны — чин артиллерийской бригады Дроздовской дивизии. Участник похода Яссы — Дон, что было весьма значимым для любого чина Русской армии. Владел пятью языками: русским, болгарским, французским, немецким, английским. Был глубоко верующим человеком. Очень скромный, он никогда не позволял себе повысить голос. И все же этих качеств было явно недостаточно, чтобы Абрамов назначил именно его начальником канцелярии, если рядом были заслуженные генералы-дроздовцы Манштейн и Туркул. Сказалась любовь Клавдия Александровича к конспирации. Он быстрее многих понял и принял изменившиеся методы борьбы с большевизмом и с огромным энтузиазмом отдался новому делу. Для начала организовал тайную организацию «Долг Родине», куда и взялся вербовать верных Белому движению офицеров. Структура ее в целом повторяла Союз национальных террористов генерала Кутепова: тайные тройки, начальники которых знали лишь своего командира и двух подчиненных. Всем вступавшим гарантировали, что скоро им представиться возможность бороться с оружием в руках против коммунистов.