В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - Окулов Андрей Владимирович Страница 80

По своему опыту могу сказать — я остался под немецкой оккупацией в Днепропетровске. Как я должен был относиться к тому режиму, который на моих глазах за семь — восемь лет до войны истреблял украинское крестьянство? Я видел на улицах города умирающих от голода детей, я знал, как проводилась коллективизация.

Это был истребительный антинародный режим, и отношение к нему я изменить не мог.

Конечно, здесь многое зависело от судьбы — если бы я жил не в Днепропетровске, а, скажем, в Самаре, куда немцы не дошли, выбора бы никакого не было. Общеизвестен факт, что в первый период войны просто сдавались в плен. Сегодня в России об этом только-только начали писать. Конечно, причинами поражений наших войск явились и сталинская чистка офицерского корпуса перед войной, и бездарность военного командования, но главной причиной сдачи в плен миллионов солдат было нежелание воевать за этот режим.

Для меня позиция в отношении сталинского режима была совершенно ясной и непоколебимой — полное отрицание. Что касается политики немцев на оккупированных областях, то сначала нам казалось, по примеру 1918 года, что они попытаются создать «независимое украинское государство» под германским протекторатом. Но нацистский режим сразу же показал свое лицо: расстрелы евреев и отношение к военнопленным. Судьба вторых выяснилась довольно быстро — в знаменитом Уманьском окружении оказалось шестьсот тысяч человек, некоторым удалось оттуда выбраться и сведения о том, что там люди умирают с голоду, просочились довольно быстро. Сегодня немецкие историки пытаются оправдать это тем, что ни интендантство, ни военная жандармерия просто не были способны принять такое количество пленных, а по домам во время войны они их распустить не могли. Но факт остается фактом.

О самом нацистском режиме мы знали мало — советской пропаганде мало кто верил. Но сущность этого режима стала ясна довольно быстро, и перелом в отношении к немцам произошел уже где-то с зимы 1941 года.

Вскоре я столкнулся с первым членом НТС — он был переводчиком при одной из кинокомпаний, я познакомился с позицией «ни немцев, ни большевиков». Для меня это было ответом на мои сомнения. Политически это было наивно, но моральная правота была именно за этой позицией.

Работа на оккупированных территориях, конечно же, была антинемецкой — почему немцы и преследовали НТС. С моей точки зрения, мы не представляли для них реальной угрозы, но смысла нашей пропаганды уже был достаточно для того, чтобы акты репрессий против НТС начались именно в оккупированных областях.

— Вы могли бы привести примеры из деятельности Днепропетровской группы НТС?

— Кроме Днепропетровска наши люди работали также в Кривом Роге. Для партизанских действий эта область не была приспособлена — не было лесов. В Кривом Роге была подпольная группа, в которой было двое членов нашей организации, для них мы печатали в типографии местной газеты (в ней я и работал). Мы также привлекали людей в НТС, печатали нашу литературу.

— Эта группа была про- или антисоветской?

— Прежде всего, она была антинемецкой, поэтому с ними можно было сотрудничать. Ведь ряд партизанских отрядов первого периода войны создавались также не на просталинских, а на антинемецких позициях. СМЕРШ прибрал их к рукам позже.

— Когда вы покинули Днепропетровск?

— В августе 1943 года, когда фронт приблизился к городу. К этому времени я уже поездил по Украине — был в Белой Церкви, в Умани, в Новоукраинкс, в Кировограде, там, где были небольшие союзные группы, в Виннице. Оттуда я вернулся в полупустой Днепропетровск — он лежал почти на линии фронта, население было оттуда почти все изгнано. В Кировограде была довольно активная группа молодежи с учителем во главе. Один из членов группы, Навроцкий, работал типографом, с его помощью мы печатали листовки. Позже он переехал в Винницу, где опять-таки устроился в типографию, откуда выносил шрифт для НТСовской типографии в Виннице. Во главе Винницкой группы стоял Александр Ипполитович Данилов, эмигрант, инженер из Югославии. Из Винницы я поехал в Берлин, где устроился на работу в газету «Новое слово».

— Союзное руководство в Берлине к тому времени уже было арестовано?

— Нет, я попал в Германию в январе 1944 года, аресты руководства прошли 21–22 июня.

— Что послужило причиной массовых арестов среди руководства НТС?

— Как я уже говорил, с моей точки зрения, никакой реальной угрозы немецкому режиму мы не представляли, реальной, существенной. Но у немцев уже было ощущение критического положения, и всякая, большая или незначительная деятельность, направленная против них, требовала пресечения. И второе — идея «Третьей силы» имела большой отклик, на этой базе строилось и Власовское движение, и в самом его руководстве были члены НТС — начальник штаба РОА генерал Трухин, генерал Меандров и другие.

— Сколько всего тогда было арестовано членов НТС и как шли аресты: «снизу вверх» или всех оптом?

— Нет, аресты шли с самого начала — на оккупированных территориях. Члена НТС Масалитинова отправили в концлагерь в июле 1943 года — задолго до арестов руководства — за пропаганду среда военнопленных, первые аресты на оккупированных территориях начались уже в 1941-м, а усилились после отката немцев от Москвы. А в июне 1944-го был произведен удар но всему руководству НТС. Всего за наш военный период немцами было арестовано свыше двухсот человек, во время «берлинской волны» было арестовано 25–30 человек.

— Исполнительное бюро было арестовано в полном составе?

— Все — Байдалаков, Поремский, Брунст и Вергун. Позже было создано запасное Исполнительное бюро — Околович, Мамуков; Трухин принимал участие в его работе, но был в стороне — он и Меандров были прикрыты тем, что состояли в окружении Власова.

— В связи с этим, кем и с какой целью было совершено убийство А.Э. Вюрглера в Варшаве?

— Здесь есть разные версии. Дело в том, что в гестапо работали НКВДисты, это я знаю по себе — один из моих следователей был агент НКВД Майковский, из Киева. Гестапо в Варшаве тоже было инфильтровано. Главная причина убийства Вюрглера — его связь с польским подпольем, его роль при переброске членов НТС в Россию и его осведомленность о проникновении советской агентуры в гестапо. Глава русской эмиграции в Варшаве Войцеховский пишет об этом, но довольно глухо.

— Когда арестовали вас и как это произошло?

— Меня арестовали в сентябре 1944 года, в редакции «Нового слова». На допросах интересовались двумя вещами: антинемецкой деятельностью на оккупированных территориях и связями с англичанами и американцами. О том, что я входил в БОН — группу по работе с военнопленными, они, очевидно, не знали. К связям с союзниками я никакого отношения не имел, но часто бывал у Мирослава Генриховича Гроссена, члена НТС, швейцарского подданного, жившего в Берлине. Он через знакомство с одним швейцарским журналистом и осуществлял контакты с англо-американцами, но о сущности их мне не было известно ничего.

— Кто вас допрашивал?

— Один — Майковский из Киева, фамилию другого я не помню. Майковский исчез после войны, второй неожиданно оказался в Аргентине и в гебистской газете «Голос Родины» под псевдонимом печатал свои воспоминания о деятельности НТС, упоминая и свое участие в следствии. Сам он — из Харькова.

— Как вы определили, что Майковский — НКВДист?

— Тогда — инстинктивно, а после войны это уже было широко известно. Их допросы длились недолго — уже было решение об отправке нас в концлагеря. В течение сентября у меня было три-четыре допроса, потом я просто сидел в одиночке.

— В тюрьме на Александерплатц?

— Да, до того момента, когда после выхода «Пражского манифеста» Власова, благодаря нажиму Меандрова и Трухина, дело отправили на переследствие. Его уже вели немцы — два следователя, переведенных в гестапо из уголовной полиции. Это были типичные чиновники — один по фамилии Фритце, другой — Ротцолль. Это, в известной мере, был спуск на тормозах — формальный акт для того, чтобы задержать отправку в лагерь. Вскоре в здание тюрьмы на Александерплатц попала бомба и меня перевели в тюрьму на Плетцензес, где я находился до 7 апреля 1945 года.