Николай Серов - Символика цвета Страница 2

Действительно, как родившаяся в подсознании идея для ее воплощения должна пройти стадии осознания, логического контроля и т. д., так и цвет переходит в форму. Иначе говоря, если идея через чувства переходит в понятие, то было бы логично соотнести цвет с идеей, а форму с вербализованным понятием и/или опредмеченным цветом, например, в одежде. Так, мужчины больше внимания обращают на контуры, а женщины – на цвет.

Отсюда можно заключить, что женщины яркими цветами одежды стремятся скрыть (от себя, от окружающих), то есть компенсировать, отрицательные эмоции и довести их до положительных благодаря цвету. Мужчины же по природе своей вполне комфортно могут себя ощущать и без ярких цветов.

Хорошо известно, что поведение живых существ, и в частности человека, направлено на уменьшение воздействий, способных вызывать отрицательные эмоции, и в то же время – на увеличение положительных эмоциональных состояний. Это связано с тем, что при длительном воздействии даже не очень сильных отрицательных эмоций нарушаются компенсаторные механизмы, что может привести к соматическим заболеваниям. И женщина именно цветом поддерживает и регулирует эти механизмы. Именно цветом она увеличивает положительные эмоции, тогда как мужчина пренебрегает этим «женским делом». Он лишь уменьшает воздействие отрицательных эмоций, заболевает и умирает.

Вряд ли кто-то будет спорить с тем, что у женщины доминирует бессознание. Действительно, бо́льшая (чем у мужчины) средняя продолжительность жизни, ярко выраженный в динамике гомеостаз (периодическое возобновление крови, вынашивание плода, кормление младенца и т. п.) говорят сами за себя. Очевидно, непознаваемость всего этого можно сопоставить только с непознаваемостью черного цвета.

И здесь же у женщины обнаруживается доминанта сознания, которая тоже находит свое подтверждение в истории культуры: женщина всегда была хранительницей традиций, дома и очага, обладала лучшей социальной адаптацией. Психологам хорошо известны прекрасные способности женщин к вербализации, обучению и т. п. Все эти качества понятны и доступны любому социализированному человеку в той же степени, что и белый цвет.

Строго говоря, сочетание именно этих (достаточно противоречивых) доминант женского интеллекта (как и «черно-белого» цвета) и может объяснить смысл и многовековую устойчивость такого известного во всех языках оборота, как «женская логика». И, как мне кажется, наилучшим образом это выразила Марина Цветаева:

Ты – Господь и Господин, а я —Чернозем – и белая бумага!

В то же время у репрезентативного мужчины перечисленные характеристики женщин оказываются много меньшими, чем потребность в овладении новым, неизвестным ранее в культуре и обществе – тем, что принято называть духовным, и/или идеальным, и/или неопредмеченным, то есть теми свойствами интеллекта, которые мы соотносим с подсознанием. Подсознание мужчины характеризует и азарт игры (охоты, рыбалки), и фанатизм болельщика, и т. п. Это наглядно демонстрирует казино или стадион. Если же у мужчины существует доминанта подсознания, то оно оказывается промежуточной сферой интеллекта между сознанием и бессознанием в той же степени, что и серый цвет между белым и черным.

Цвет и архетип

В повседневном опыте человек редко имеет дело с беспредметными цветами. Ибо чаще всего цвет рассказывает о предметах и явлениях. Он позволяет судить о ясном небе, о здоровье детей, о зрелости яблок. И то, что человек представляет себе, чувствует, ощущает, – все это синтезируется интеллектом в единую картину мира по формальным и/или цветовым обобщениям.

Методика цветописи была разработана и использовалась А. Н. Лутошкиным для оценки эмоционального потенциала коллективов. Автор этой методики основывался на ассоциативных значениях цвета («красный – цвет крови, огня; желтый – цвет солнца; зеленый – цвет травы, листьев; голубой – цвет неба, моря»).

На выборке в 480 человек (подростки и юноши) Лутошкин получил следующие данные для эмоциональной оценки цветов: красный – настроение восторженное, активное; оранжевый – радостное, теплое; желтый – светлое, приятное; зеленый – спокойное, ровное; синий – грустное, печальное; фиолетовый – тревожное, тоскливое; черный – состояние крайней неудовлетворенности.

Василий Кандинский. Trente, 1937

Поскольку коэффициент корреляции между традиционной и реальной оценками цветовых стимулов составлял 0,92, то возникает вопрос: почему цвет крови или огня вызывал у испытуемых восторженное настроение, а синий цвет неба – печальное? Вряд ли кто-нибудь может дать разумный ответ без привлечения архетипической модели интеллекта.

Впервые обобщение по цвету и форме было выявлено античными авторами, которые показали возможность распространения хроматических обобщений на функции интеллекта. Леонардо да Винчи перенес эти обобщения на окружающее пространство и перспективу. Гёте показал возможность обобщений по принадлежности цветов к определенной области цветового круга[1]. Василий Кандинский, пытаясь объединить обобщения по цвету и форме, создал предпосылки для создания теории абстрактной живописи, в которой предметность цвета настолько отделена от предмета, что является чисто хроматическим обобщением (сублиматом), неподвластным формальной логике осознания.

В хроматизме обобщение по цвету было принято соотносить с понятием цветового кодирования. Представим три основных цветовых кода, каждый из которых связан с определенным компонентом интеллекта, влияющим на информационное наполнение архетипов, которые, по Юнгу, выражаются во всеобщих, априорных психических и поведенческих программах коллективного бессознательного.

Во-первых, упомянутый выше принцип метамеризации светоцветовой информации позволяет сделать вывод о начальной стадии кодирования цвета уже на уровне бессознания, и в частности сетчатки глаза. В психофизиологии до сих пор это свойство бессознания считается лишь незначительным ущербом для разрешающей способности глаза.

Бессознание и обеспечивает такое кодирование информации внешней среды, которое, по-видимому, оказывается адекватным пропускной способности интеллекта, и в частности конечному числу архетипов, на которое указывал Юнг. В связи с этим можно предположить, что число метамеров, в которых кодируется информация внешней среды, должно быть сравнимо с числом архетипов.

Иначе говоря, информация внешней среды, закодированная в виде метамеров, передается из бессознания в подсознание. Этот процесс осуществляется практически так же, как и процесс сублимации, то есть путем преобразования энергии-информации метамеров бессознания в более социализированное подсознание. В результате этого процесса образуется сублимат, то есть неосознаваемый образ в виде беспредметного (строго говоря, апертурного) цвета.

Как оказалось, в различных семьях языков зрительные образы определенного числа апертурных цветов подобны зрительным образам, хранящимся в памяти. Очевидно, это свидетельствует о более легкой активизации последних в ответ на воспринимаемые характеристики стимулов и о меньшей подверженности искажениям, которые могут быть вызваны вербализацией «ответных цветов».

Эти апертурные цвета в психолингвистике были названы фокусными, в силу того что запоминаются лучше и точнее других даже теми испытуемыми, в языке которых отсутствуют данные цветообозначения. Практически во всех культурах число фокусных полихромных цветов оказалось равным 7±2, что вполне согласуется с количеством архетипов, о которых говорил Юнг. Поскольку в процессе узнавания фокусных цветов зрительный перебор участвует отдельно от вербального, это также свидетельствует об ограниченном числе архетипов как неосознаваемых, и в частности невербализованных, образов коллективного бессознательного.

Таким образом, сублимация как процесс преобразования бессознательной энергии-информации в подсознательную или перевод метамерных цветов в апертурные заканчивается образованием сублиматов, то есть хроматической характеристикой архетипа, которая позволяет выявить его смысл и значение в коллективном бессознательном по семантике цветовых канонов.

И наконец, в-третьих, абстракция цветообозначения как процесс отвлечения от «конкретного» цвета относится прежде всего к научному мышлению, то есть определяется его формально-логической выводимостью чистым сознанием (рацио) исключительно на понятийном уровне.

Абстракт же, как результат указанного вида мышления, ограничен характерным отрывом опосредующих связей его компонентов от конкретного, от историчности, что обусловливает «умерщвляющую все живое» схематичность и/или «схоластическую абсолютизацию» формально-логических связей, не имеющих реального представительства в окружающем мире.