Александр Мусин - Церковная старина в современной России Страница 28

События конца 1980-х – начала 1990-х гг. создали опасные прецеденты в области церковного права. Вопросы обоснования правопреемства новых общин по отношению к действительным историческим собственникам или пользователям храмов не ставились. В СССР существовала лишь одна форма гражданского объединения, за которой закреплялось право пользования церковным зданием, – пресловутая «двадцатка». Любой амбициозный человек, организовавший общину и заручившийся поддержкой епархиального архиерея, мог претендовать на любой храм, вне зависимости от той формы собственности, в которой храм находился до октябрьского переворота: частной, ведомственной, общинной и т. д. Так были зарегистрированы общины храма Покрова Богородицы в Филях, собора свв. апп. Петра и Павла в Петропавловской крепости в Петербурге, Ипатьевского монастыря в Костроме, усадебного храма в Кусково и многие другие. Зачастую юридический адрес новых общин совпадал с адресом музеев, которые располагались теперь в этих зданиях. Согласие музейного руководства на предоставление своего адреса практически никогда не запрашивалось. Одновременно возникла практика передачи церковных зданий не конкретным общинам, а епархиальным управлениям, что еще больше запутывало вопросы правопреемства.

В значительной степени все это было связано не только с правовой, но и с канонической безграмотностью, порожденной искажениями церковного сознания. Приходы Русской Православной Церкви Московского Патриархата автоматически рассматривались как «дочерние предприятия» патриархии, что и наделяло их, по аналогии с централизованной организацией, признаками правопреемства. Уже 30 мая—1 июня 1990 г. в Москве состоялась конференция представителей патриархии и деятелей православной культуры под названием «Церковь. Музей. Культура». В ее резолюции единственным законным правопреемником церковных святынь признавалась Русская Церковь в лице Московского Патриархата, который мыслился как юридическое лицо [163]. Стоит сопоставить подобную практику «перераспределения» бывшего церковного имущества с Определением Поместного собора «Об охране церковных святынь» от 12 сентября 1918 г. Здесь соборные отцы указывали, что «храмы и предметы, взятые мирской властью в обладание, могут быть принимаемы на хранение не случайными соединениями лиц, именующих себя православными, а лишь действительными православными на общих церковно-канонических основаниях». Дележ бывшей церковной собственности удивительно похож по формам и последствиям на «дикую приватизацию» начала 1990-х гг., тогда как в конфликтах конца 1990-х – начала 2000-х гг. патриархия и ее структуры действовали в соответствии с практикой «черных рейдерских поглощений» и «гринмейлерского» шантажа. С середины 2000-х гг. получение патриархией церковной собственности и памятников культуры можно рассматривать как запоздалый вариант «олигархической приватизации», когда государство передает солидную и приносящую доход собственность в руки надежных партнеров, рассчитывая в ответ на всестороннюю политическую лояльность. В то же время строительство новых храмов в сложившихся городских районах справедливо уподобляется горожанами «уплотнительной застройке».

Заместитель председателя Комиссии по вопросам религиозных объединений при Правительстве РФ Андрей Себенцов вспоминал, что во время жарких баталий при обсуждении закона СССР о свободе совести весной 1990 г. друзья подарили ему флакон валерьянки с надписью «Средство от юридического лица»[164] Чиновник отстаивал тогда вполне правовую позицию, что «юридическое лицо» – термин гражданского права, связанный с обособлением имущества, поэтому говорить о юридическом лице Церкви в целом недопустимо: юридическое лицо может быть у московской патриархии как канцелярии патриарха, а не у Московского Патриархата как объединения общин – юридических лиц. Его главные оппоненты митрополиты Ленинградский Алексий (Ридигер) и Смоленский Кирилл (Гундяев), поддержанные председателем Верховного совета СССР Анатолием Лукьяновым, настаивали на обратном. Победили право и здравый смысл, однако со временем патриархия ввела в уставы своих приходов положение, ограничивающее принадлежащие им права пользования и распоряжения церковным имуществом, изобрела «централизованную религиозную организацию» и к 2009 г. фактически лишила приходы прав юридического лица в области распоряжения собственностью.

Очевидные нарушения закона при передаче объектов культурного наследия разрушали главную составляющую этого процесса – стремление к справедливости. Кризис коснулся и стержня христианской жизни – нравственной сферы. Вместо персональной и соборной ответственности за происходящие перемены и судьбы церковной старины возникала коллективная безответственность, равнодушная или неприязненная по отношению к людям, волею судеб оказавшихся в церковных зданиях. На фоне этой агрессивности, ставящей во главу угла исторический реваншизм и «удовлетворение религиозных потребностей», благодушные рассуждения о том, что «верующих можно понять», лишь подливали масла в огонь. Претензии религиозных организаций начали восприниматься болезненно. Реакция общественности на них становилась жестче, сопровождаясь зачастую резкими антицерковными выпадами. Такие выпады использовалась патриархией как доказательство невменяемости своих оппонентов и необоснованности отказа в передаче бывшей церковной собственности, вызванного неприязненным отношением к религии.

Нарастающий вал требований религиозных общин породил первые робкие сомнения в правильности тех «большевистских методов», которыми восстанавливались попранные большевиками права Церкви. 28 марта 1990 г. в «Литературной газете» появляется открытое письмо деятелей науки и культуры «О будущем наших храмов», одним из инициаторов которого стал реставратор памятников древнерусского искусства Савва Ямщиков. В нем говорилось о необходимости «оказать государственное содействие в повсеместном возвращении Церкви всех выдающихся памятников религиозной культуры и придать им на законодательной основе статус церковных музеев». Требование безусловного отказа от революционных возвратов, разрушающих сложившиеся музейные и реставрационные структуры, о перспективном подходе, сочетающем интересы Церкви, общества и культуры, оказалось не услышанным[165]. Тогда же отреагировали на вышеупомянутое обращение ведущие российские искусствоведы Алексий Комеч, Геннадий Попов и Энгелина Смирнова. В их письме были впервые сформулированы основные причины обеспокоенности интеллигенции процессом безответственной передачи памятников церковной старины религиозным организациям. Формулировки становятся впоследствии хрестоматийными и начинают «кочевать» из одного протеста в другой. Вне музейного опыта и особых условий будет сложно сохранить памятник, а при ежедневной богослужебной эксплуатации станет невозможно достойно его представить. Передача храмов и святынь в непосредственное пользование верующим возможна лишь при гарантиях нормальных условий хранения. В качестве первоочередной меры авторы письма предполагали передачу тех храмов, которые не используются в культурных целях. Иконостасы этих храмов могли формироваться за счет некоторых категорий икон из музейных запасников, а также за счет создания копий. Создание церковно-археологических музеев, которые должны, по мысли их инициаторов, создаваться на основе уже существующих коллекций, рассматривалось как шаг назад. В письме был приведен и список первых утрат и угроз: Успенский собор во Владимире, Успенский собор на Городке в Звенигороде, врата Троицкого собора Александровской слободы и некоторые другие памятники. Чуть позже в Ферапонтовом монастыре при попытке захвата церковных помещений пострадали фрески Дионисия (XV в.).

Процесс возвращения храмов, в котором основную роль играли требования «с мест», грозил стать неконтролируемым, а паства – неуправляемой. Инициативу снизу нужно было заменить регулируемым епископатом процессом, предполагающим проявление «волеизъявления прихожан» в нужном месте и в нужное время. Именно на это время и пришлось избрание на московскую кафедру ленинградского митрополита Алексия (Ридигера), с именем которого будет связана последующая культурная политика патриархии вплоть до его кончины 5 декабря 2008 г. Инициатива в это вопросе в начале 1990-х гг. окончательно перешла от мирян к архиереям.

30 августа 1990 г. патриарх – народный депутат СССР направляет письмо председателю Совета Министров РСФСР Ивану Силаеву [166]. Письмо за исходящим номером 1721 было посвящено централизации вопроса передачи церковной недвижимости. К нему прилагался список храмов, монастырей и предметов культа, о возвращении которых, как явствовало из заголовка, «ходатайствуют епархиальные преосвященные». Список содержал 544 позиции на всей территории России, из которых значительное число принадлежало 54 музеям. При знакомстве с ним удивляет произвольность в его формировании. Если в Ижевской епархии упоминалось 72 храма, на возвращение которых претендовала епархия, то по всей Москве – только 32. По Кировской епархии таких церквей числилось 51, тогда как православному Новгороду нужно было всего 4 объекта. При этом список в большинстве случаев не содержал указания на то, кем эти храмы и монастыри используются в настоящее время. Часто в общем перечне списка присутствовали «церковная утварь, иконы, царские врата, богослужебные книги и богословская литература, хранящаяся в областном художественном и краеведческом музеях». Епархия в Вологде претендовала на Софийский собор и Кремль, а также Спасо-Прилуцкий монастырь. В Ипатьевском монастыре в Костроме архиерею были нужны лишь Троицкий собор, колокольня и церковь свв. Хрисанфа и Дарьи. В Петербурге это были Александро-Невская лавра, Исаакиевский собор, Казанский собор, храм Спаса на крови, а так же безадресные «церковные дома и здания социального назначения, ранее национализированные». В ряде случаев в списке содержались заведомо недостоверные сведения. Так, сообщалось, что в Хутынском монастыре под Новгородом располагалась «валютная гостиница», хотя всем было известно, что обитель находится в руинированном состоянии.