Я и Ты - Мартин Бубер Страница 16

происходит с человеком, который, очнувшись от беспамятства, содрогаясь от ужаса, старается обдумать свое положение и не понимает, в каком направлении ему двигаться. Возможно, он все же знает направление, знает где-то внизу, неприятным знанием глубины, он знает направление возвращения, которое ведет его через жертву. Но человек отбрасывает это знание; «мистическое» не выдерживает света электрического солнца. Он призывает мысль, которой он – вполне справедливо – доверяет; она снова поправит все его дела. Это высокое искусство мысли – нарисовать надежную и весьма вероятную картину мира. Вот человек и говорит своей мысли: «Взгляни-ка вот на эту, развалившуюся здесь со злыми глазами, – не та ли это, с которой я когда-то играл? Ты знаешь, как она тогда смеялась мне именно этими глазами, но тогда они были добрыми? Теперь посмотри на мое несчастное Я – я хочу признаться тебе, что оно пусто; и что бы я ни делал внутри себя исходя из опыта и использования, оно не попадает в свое дупло. Ты не хочешь снова исправить дела между мною и ею, чтобы она оставила меня в покое, а я выздоровел?» И услужливая и искусная мысль со своей прославленной быстротой рисует один – нет, два ряда картин на правой и левой стене. На одной находится (скорее, происходит, ибо нарисованная мыслью картина мира – это достоверная кинематография) Вселенная. Из вихря планет выныривает маленькая Земля, из кишащей земной массы выныривает маленький человек, и теперь история несет его дальше сквозь времена, чтобы он снова и снова упорно восстанавливал муравейники культур, попранные и раздавленные историей. Под этим рядом написано: «Одно и все». На другой стене развертываются события души. Пряха прядет; круги планет, и жизнь всех творений, и вся мировая история – все это пряжа одной нити, и зовется уже не планетами и творениями мира, а ощущениями и представлениями, или даже, скорее, переживаниями и состояниями души. И под этим рядом написано: «Одно и все».

Отныне, если когда-нибудь человек содрогнется от ужаса отчуждения и устрашит его мир, он посмотрит (вправо или влево, как получится) и увидит картину. Тогда он увидит, что Я находится в мире и что, собственно, никакого Я нет, то есть мир не может причинить Я никакого зла, и человек успокаивается. А в другой раз, если когда-нибудь человек содрогнется от ужаса отчуждения и устрашит его мир, он посмотрит и увидит картину; и все равно, какую он увидит, – поймет он, что Я заполнено миром или мировой поток захлестывает его; и человек успокоится.

Но грядет миг, и он близок, когда посмотрит содрогнувшийся человек и в одно мгновение увидит обе картины разом. И глубокий страшный трепет охватит его.

Часть третья

Продолжения линий отношений пересекаются в вечном Ты.

Каждое индивидуальное Ты есть его представление. Через каждое индивидуальное Ты основное слово обращается к вечному Ты. Из этого посредничества Ты всех существ происходит исполненность или неисполненность отношений к ним. Врожденное Ты осуществляет себя в каждом, но не завершается ни в ком. Оно свершается единственно только в непосредственном отношении к Ты, которое по существу своему не может стать Оно.

К своему вечному Ты люди обращались разными именами. Когда они пели хвалу названному, они всегда имели в виду Ты: первые мифы были хвалебными песнями. Потом имена вошли в язык Оно; оно все сильнее побуждало людей думать о вечном Ты как об Оно и, соответственно, так говорить о нем. Но имена всех богов оставались священными, ибо они были не только словом о Боге, но и обращением к нему.

Некоторые предпочитают считать неправомерным использование слова «Бог», потому что это есть злоупотребление его именем. И в самом деле, это одно из самых нагруженных смыслом человеческих слов. Именно поэтому оно и самое непреходящее, и самое необходимое. И чего стоят все ошибочные речи о сущности Бога и его творениях (а они всегда ошибочны и не могут быть другими) в сравнении с Единой Истиной, ибо все, кто обращается к Богу, имеют в виду его самого? Ибо тот, кто произносит слово «Бог» и на самом деле имеет его в своих мыслях, произносит – при всех своих заблуждениях – истинное Ты своей жизни, которое не может быть ограничено никаким другим и с которым он состоит в отношении, включающем все другие отношения.

Но и тот обращается к Богу, кто ненавидит имя и воображает себя безбожником, когда он всем своим существом обращается к Ты своей жизни как к тому, что не может быть ограничено другими.

Когда мы идем каким-то путем и встречаем человека, который, идя нам навстречу, идет каким-то своим путем, то мы знаем только свой отрезок пути, а не его, его путь мы переживаем только в ходе встречи.

О завершенном процессе отношения мы знаем – в том духе, что он пережит нами – только наш выход, наш отрезок пути. Другой отрезок пути нам только предстоит, и мы ничего о нем не знаем. Он будет нами пройден при встрече. Но мы лишь надорвемся, если будем говорить, что этот отрезок пути есть Нечто по ту сторону от встречи.

То, чем нам должно заняться, то, чем нам следует озаботиться, – это не другая, а наша сторона; это не милость, а воля. Милость касается нас постольку, поскольку мы выходим ей навстречу и ожидаем ее присутственного появления; она не является для нас объектом.

Ты выступает мне навстречу. Но именно я вступаю в непосредственное отношение с ним. Итак, отношение означает быть избранным и выбирать, означает пассивность и действие вместе. Но тогда как действие целостного существа, будучи отменой всех частичных действий, а тем самым и всех (основанных на их ограниченности) восприятий действия, должно уподобиться пассивному, страдательному действию?

Это деятельность целиком состоявшегося человека, которую назвали недеянием, и по ее ходу ничто частное больше не трогает человека, ничто, исходящее из него, не вмешивается в мир; это деятельность, в которой действует целостный, замкнутый в своей целостности и покоящийся в ней человек, человек, ставший действующей целостностью. Достигнутая в таком понимании устойчивость означает способность выйти к высшей встрече.

При этом нет нужды отбрасывать чувственный мир как мнимый. Не существует мнимого мира – существует мир, представляющийся нам двойственным в соответствии с нашим двойственным положением в нем. Надо лишь снять запрет на изолированность. Нет также нужды в «выходе за пределы чувственного опыта»; каждый опыт, пусть даже самый духовный, может предоставить нам только Оно. Нет нужды и в обращении к миру