Я и Ты - Мартин Бубер Страница 18

Исходя из свойств души можно понять совершенное отношение только как биполярный феномен, только как coincidentia oppositorum – как единение противоположных чувств. Разумеется, один полюс часто исчезает – под давлением религиозной установки личности – в результате ретроспективной работы сознания; о нем можно вспомнить только при чистейшем и беспристрастном самоосмыслении.

Да, в чистом отношении ты чувствовал себя абсолютно зависимым, ты и подумать не мог, что может быть такая зависимость, но и одновременно совершенно свободным, и таким свободным ты не был никогда и нигде больше; ты чувствовал себя творящим и одновременно творимым. Не было у тебя больше одного, ограниченного другим; но и то и другое было безграничным, но оба они были вместе.

В сердце своем ты всегда знал, что нуждаешься в Боге больше, чем в чем-либо еще; но было ли тебе ведомо, что и Бог нуждается в тебе во всей полноте своей вечности? Что сталось бы с человеком, если бы Бог не нуждался в нем; что сталось бы с тобой? Ты нуждаешься в Боге, чтобы быть, а то, что Бог нуждается в тебе, составляет смысл твоей жизни. Поучения и стихи тщатся сказать как можно больше и говорят слишком много; как мутны и высокопарны речи о «становящемся Боге» – но становление Сущего в бытии Бога непреложно, и это мы непреложно знаем в своем сердце. Мир – это не божественная судьба, и это божественная судьба. В том, что есть мир, что есть человек, что есть человеческая личность, есть Ты и Я, проступает божественный смысл.

Творение – оно происходит с нами, оно прожигает нас, опаляет нас, мы трепещем и преходим, мы подчиняемся. Творение: мы принимаем в нем участие, мы встречаем Творца, мы предаемся Ему, становясь Его помощниками и спутниками.

Двое великих слуг проходят сквозь времена – молитва и жертва. Молящийся рассыпает себя в самоотверженной зависимости и непостижимым образом знает, что воздействует на Бога, пусть даже и ничего от Него не добивается; ибо, когда он уже больше ничего не желает для себя, видит он свое действие пылающим в высшем пламени. А жертвователь? Вправе ли я презирать его, этого добросовестного раба из древних времен, который полагал, что Богу угоден аромат его всесожжения; в своей простодушной и крепкой уверенности он знал, что человек может и должен приносить Богу дары; это знал и тот, кто отдавал Ему свою малую волю и встречал Бога в Его великой воле. «Да будет воля Твоя», – только это говорит он, но дальше за него глаголет истина: «Через меня, в котором Ты нуждаешься». Что отличает жертву и молитву от всякой магии? Магия хочет влиять, не вступая в отношение, попусту расточая свое искусство; жертва и молитва же встают «пред лицом» в совершении священного основного слова, означающего взаимодействие; они говорят Ты и внимают.

Желать понимать чистое отношение как зависимость означает хотеть лишить действительности одного из носителей и сделать недействительным самое отношение.

Если встать на противоположную точку зрения, то увидим, что происходит то же самое, если существенным элементом религиозного акта будем считать погружение или вхождение в самость – будь это за счет ее освобождения от всякой обусловленности человеческим «я» или будь это за счет того, что самость понимают как мыслящее и существующее Одно. Первый способ рассмотрения предполагает, что Бог должен войти в освобожденное от Я существо либо что это Я растворяется в Боге; второй предполагает, что оно находится непосредственно в самом себе как в божественном Одном; в первом случае имеют в виду, что в какой-то наивысший момент произнесение Ты прекращается, потому что двойственности больше нет; во втором случае имеют в виду, что произнесения Ты вообще не существует, потому что никакой двойственности в принципе нет. Первый способ зиждется на вере в единение, второй – на идентичности человеческого и божественного. Оба способа утверждают нечто по ту сторону от Я и Ты; первый предполагает, что оно есть нечто возникающее, как это случается в экстазе, второй – нечто сущее и открывающее себя, как в самосозерцании мыслящего субъекта. Оба подхода устраняют отношение: первый как бы динамично, посредством того, что Ты поглощает Я, которое теперь уже не Ты, а единственно сущее; второй делает то же самое как бы статично, посредством осознания себя как единственно сущего растворяющимся в самости Я. Если учение о зависимости видит Я-носителя мирового свода чистого отношения столь слабым и ничтожным, что его способность к роли носителя более не внушает доверия, то одно из учений о погружении завершает свод, и он исчезает в завершенности; другое учение усматривает в своде иллюзию, от которой следует отказаться.

Учения о погружении ссылаются на великие изречения о тождественности – одно, прежде всего, на стих Евангелия от Иоанна: «Я и Отец суть одно»; второе – на учения Шандилья: «Всеохватывающее – это моя самость во внутреннем сердце».

Пути этих изречений противоположны друг другу. Первый имеет источником (возникающим из подземных потоков) великую, как миф, жизнь некоей личности и развертывается в учение; второй возникает внутри учения и вливается (на время) в великую, как миф, жизнь некоей личности. На этих путях меняется характер текстов. Христос Иоанновой традиции, единовременное превращение слова в плоть, ведет к Экхарту, к Богу, который вечно рождает Христа в человеческой душе; завершающая формула Упанишад, трактующая самость: «Это действительное, это самость, и это ты», – сразу приводит к буддийской формуле отречения: «Самость и принадлежащее самости поистине и в действительности охватить невозможно».

Начало и конец обоих путей надо рассматривать по отдельности.

То, что ссылка на «суть одно» неосновательна, станет ясно каждому, кто беспристрастно, стих за стихом, прочитает Евангелие от Иоанна. Собственно, это Евангелие чистого отношения. Оно более истинно, нежели в расхожем мистическом стихе: «Я – это ты, а ты – это я». Отец и Сын, единосущные, суть нераздельно действительные Двое, носители изначального отношения, которое есть послание и заповедь человеку от Бога, и созерцание, и восприятие, когда оно направлено от Бога к человеку; познанием и любовью называется оно, когда пребывает между ними; внутри этого отношения сын склоняется перед «величайшим» и молится ему, несмотря на то что отец живет и действует в нем самом. Все современные попытки заново истолковать эту изначальную действенность диалога в отношение Я к самости или к чему-то подобному как замкнутый процесс внутри самодостаточного внутреннего