Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота - Андрей Юрьевич Андреев Страница 2

она предоставляет богатый материал для изучения истории александровских реформ, – едва ли не в большей степени письма отражают личные отношения корреспондентов, свидетельствуют об их дружеских переживаниях. Можно по праву сказать, что перед нами своего рода «роман в письмах»: среди всех друзей Александра I профессор Паррот как никто иной в своих посланиях смог выразить сентиментальную сторону их общения, которая оказалась неразрывно связана с происходившими политическими событиями и обсуждавшимися проектами реформ. В этом уникальность данной переписки и ее значение для изучаемой эпохи.

О дружбе, существовавшей между Александром I и профессором Парротом, в российской историографии стало известно еще в середине XIX в. благодаря историку и библиографу Модесту Алексеевичу Корфу, который оказался первым и на очень долгое время единственным читателем этих писем (подробнее – в следующем очерке). Именно Корф впервые отметил: «Александр, неведомо для массы, поставил дерптского профессора в такие к себе отношения, которые уничтожали все лежавшее между ними расстояние. Паррот не только был облечен правом, которым и пользовался очень часто, писать к государю в тоне не подданного, а друга, о всем, что хотел, о предметах правительственных, домашних, сердечных, не только получал от него самого письма самые задушевные, но и при каждом своем приезде из Дерпта в Санкт-Петербург шел прямо в государев кабинет, где по целым часам оставался наедине с царственным хозяином. Александр искал приобрести и упрочить дружбу скромного ученого, нередко доверяя ему свои тайны, и государственные и частные»[1].

Хотя, как будет ясно из дальнейшего анализа, эта фраза слишком упрощенно и даже неточно изображает характер отношений Александра I и Паррота, к тому же полностью игнорируя их внутреннюю динамику, нельзя не признать, что высказывания Корфа должны были стимулировать интерес историков к изучению наследия дерптского профессора. Действительно, такая попытка была предпринята в конце XIX – начале XX в., когда Фридрих Бинеман (специалист по изучению истории остзейских провинций Российской империи) издал на немецком языке книгу, в которой опубликовал в собственном переводе некоторые важные письма Паррота и записки Александра I, а также пересказал содержание других фрагментов переписки[2]. Именно труды Бинемана позволили российским историкам начала XX в., занимавшимся биографией Александра I, более подробно судить об общем характере отношений Паррота с царем и значении их отдельных встреч. Однако в дальнейшем – несмотря на то, что со времени выхода книги Бинемана прошло уже более ста лет! – корректное и полное введение переписки в научный оборот так и не было выполнено. Очерки о Г. Ф. Парроте до самого последнего времени ограничивались изучением его научной деятельности, а также освещением его вклада в историю Дерптского университета. Хотя о его личной дружбе с Александром I и особенностях их переписки периодически упоминалось в отечественной историографии, но использовались для этого опять-таки цитаты, почерпнутые из трудов Бинемана (и, кстати, по этой причине представляющие собой двойной перевод исходного источника, т. е. сперва с французского на немецкий, а затем с немецкого на русский).

Между тем именно целостное изучение этой переписки позволяет получить действительно новый взгляд на правление Александра I – перспективу со стороны отношений царя с человеком незаурядным, романтически пылким, который не только нес в себе идеалы Просвещения, но и страстно хотел их претворять в жизнь. Называя подобную перспективу «романом в письмах», хочется подчеркнуть, что сама структура переписки содержит, словно в романе, четкое начало, совпадающее со знакомством героев в 1802 г., несколько кульминационных моментов, связанных с их встречами и расставаниями, а также ясно очерченный конец, которым по воле судьбы стало письмо, написанное за месяц до смерти Александра I: в нем Паррот, направляя императору просьбу по поводу пенсии, в последний раз обозревал весь путь, который прошли их отношения. При этом между началом и концом переписки уместилась даже не одна, а несколько политических эпох – от «дней александровых прекрасного начала», минуя борьбу России с Наполеоном, вплоть до «александровского мистицизма» и Священного союза, и каждая из них самым прямым образом влияла на содержание писем. Менялся и характер отношений корреспондентов друг с другом, и именно внимательное чтение «романа» позволяет реконструировать динамику этого процесса. Обе стороны ценили взаимную дружбу и пытались ее сохранить как можно дольше, но расставание Александра I с Парротом было, по-видимому, неизбежно (как это произошло и со многими другими людьми, питавшими дружеские чувства к Александру I). Их окончательный разрыв произошел зимой 1815/1816 гг., а точнее, император не стал возобновлять встречи с Парротом после долгого перерыва, вызванного Отечественной войной, Заграничными походами и Венским конгрессом. Интересно, однако, что согласно внутренней структуре переписки этот разрыв наступил, когда их отношения достигли своей кульминации: в марте 1812 г. Парроту довелось обсуждать с императором самое важное из всего, что когда-либо звучало в их разговорах, поскольку касалось оно ближайшего будущего российского государства, – решение об отставке М. М. Сперанского.

Паррот остро воспринимал после этого невозможность более видеться с Александром I, как переживал он и раньше сложные моменты их отношений, но переписка с его стороны продолжалась вплоть до смерти императора. Вообще же чувства, эмоции Паррота (и отчасти даже Александра I) – радость по поводу достижений на поприще реформ, горечь от неудач, счастье от встреч, надежды на будущее, тревоги и опасения в настоящем, наконец, любовь к общему благу и неприятие тех, кто на этом пути возводит препятствия, – все это выражено в отдельных письмах с удивительной силой, а их текст обладает несомненными литературными достоинствами, приближаясь к лучшим образцам произведений романтического стиля.

Вышесказанное позволяет сформулировать тезис о том, что если раньше изучение дружеского окружения императора Александра I проводилось исключительно в рамках политической истории или истории идей, концепций государственных реформ, то, на наш взгляд, к нему можно и нужно применять также иные подходы. Необходимо привлекать методы такого недавно сформировавшегося направления, как «история эмоций», в чьем фокусе находятся не сами события и идеи (последовательность действий, речей, проектов и т. д.), а переживания исторических личностей, накопление ими «эмоционального опыта», который столь же реален, сколь и идейный, изменения «эмоциональных стандартов» различных исторических эпох и т. д.[3] Для применения подобных методов прекрасно подходят эго-тексты, и прежде всего письма, где происходит «репрезентация личности самой себе и окружающим»[4]. Дошедший же до нас корпус источников обладает тем дополнительным преимуществом, что сохранились черновики писем, обогащающие анализ непосредственных эмоций пишущего (через колебания почерка, зачеркивания, вставки и изменения смысла тех или иных выражений и т. д.).

Таким образом, изучение переписки императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота ставит перед историком важные вопросы относительно ее значения для обоих корреспондентов, влияния их встреч и общения на принятие государственных решений. Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо исследовать не только идейное содержание переписки (обсуждаемые проекты реформ,