Миры, которые я вижу. Любопытство, исследования и открытия на заре ИИ - Fei-Fei Li Страница 21

Словно зная, что эта мысль пришла мне в голову, он подошел ко мне однажды, нехарактерно робея. Я редко видел его со стороны: он не нервничал внешне, но был необычно многословен, как будто знал, что хочет сказать, но не мог заставить себя вымолвить слова. Ему было просто любопытно - ну, знаете, если это не слишком важно или что-то в этом роде, - может быть, я захочу поддерживать связь с ним и его семьей после окончания учебного года?

Я не могла удержаться от смеха. На этот вопрос трудно было ответить небрежно. Он явно не понимал, что стал моим самым близким, глубоким и, полагаю, единственным американским другом, а Сабеллы уже чувствовали себя моей американской семьей. Вопрос заключался не в том, хочу ли я поддерживать связь. Вопрос заключался в том, как я смогу выжить в этой стране без его присутствия в моей жизни.

Потоки ветра шипели между ветвями, вырывая шепот согласных из хрупких листьев. Бледные цементные дорожки разрезали зеленые лужайки на многоугольные фрагменты. Стены из коричневого кирпича молча наблюдали за происходящим, на их поверхностях виднелись следы многовековой истории. А над всем этим было такое чистое небо, что порой мне даже трудно было поверить, что оно настоящее. В такие осенние дни, как этот, Принстон казался мне сном. Мне приходилось напоминать себе - иногда неоднократно, - что я не просто гость в этом месте.

Я провел идиллическое детство в среднем классе Китая, юность - в американской бедности, выучил второй язык - более или менее, во всяком случае, - и, получив недавно грин-карту, сделал шаг к гражданству. В то же время я жил в иммигрантской общине, полной ярких, трудолюбивых людей, которые никогда не поднимались на ступеньку выше по лестнице экономического благосостояния. И мне пришлось беспомощно наблюдать за тем, как одного из моих сокурсников избивали до потери сознания за то, что он не вписывался в общество - зрелище, которое я так и не смог разглядеть.

Это были мрачные моменты, но они заставили меня еще больше оценить то богатство человечности, которое я обнаружил на этом пути. Община, которая предоставила семье иммигрантов место, пусть и скромное, чтобы построить свою жизнь. Учителя, которые поддерживали студентку, едва говорившую на английском, один из которых сделал ее борьбу своим личным приоритетом. Школа Лиги плюща, которая предложила ей образование. И страна, которая, хотя и казалась чужой, начинала казаться знакомой. Даже мои языковые навыки, хотя они все еще оставались на высоте, изменились. У меня снова появился голос. Он был неровным, но он был моим. Если я и посвящу свою жизнь науке, то в какой бы форме это ни происходило, то только по милости людей, которых я встретил в свои самые низкие и запутанные дни. Все чаще я чувствовал то, чего не испытывал уже давно: Я был благодарен.

Какой бы ни была история моей семьи в итоге, она еще не была написана. Мы все еще были бедны, мы все еще были аутсайдерами, и ничто в нашем будущем не было определенным. Но мы больше не были одиноки.

Глава 4. Познание разума

В лаборатории было совершенно темно, и все взгляды были прикованы к светящемуся шестнадцатисекундному черно-белому видеоклипу, проецируемому на стену. Большинство этих глаз были человеческими, но два из них - два самых важных - принадлежали анестезированной кошке, лежащей на столе перед нами, и массив электродов деликатно прощупывал ее мозг. Завершала сцену паутина проводов, тускло освещенный клубок металлических полосок, соединяющих электроды с усилителем, который преобразовывал всплески активности в зрительной коре кошки - части мозга, отвечающей за зрение, - в аудиосигнал. По мере того, как видео продолжало воспроизводиться снова и снова для своей кошачьей аудитории, из пары громкоговорителей доносились потрескивающие звуки, наполняя комнату нестройной звуковой текстурой.

Что видела кошка, то слышали мы.

Шел 1997 год, и хотя я пришел в лабораторию, будучи студентом физического факультета - точнее, второкурсником, - я чувствовал, как что-то меняется во мне по мере того, как разворачивался эксперимент. Я оказался лицом к лицу с тайной, которая казалась больше, чем сам космос, но при этом бесконечно более хрупкой. Всего через несколько лет она поглотит меня целиком.

"Ну как? Как жизнь студента колледжа?"

Это был мой первый звонок мистеру Сабелле с момента поступления в Принстон.

"С чего бы мне начать? Кампус похож на что-то из сна, в кафетерии больше вариантов еды, чем я когда-либо видела в своей жизни, и - о! о! - у меня есть соседка по комнате! Но, правда, вы не поверите, что сегодня подали на обед".

"Значит, ваши первые впечатления почти все... связаны с едой?" Он рассмеялся. "А как насчет общежития?"

"Забавно, но многие жаловались на то, что комнаты для первокурсников маленькие. Честно говоря, моя комната на пару квадратных футов больше, чем наша квартира в Парсиппани".

Я прибыл в мир, который едва ли казался реальным. В течение, наверное, двадцати минут мистер Сабелла терпеливо слушал, как я рассказывал о многочисленных чудесах Лиги плюща - по крайней мере, о тех, с которыми я познакомился за первые пять дней - от подлинной роскоши вроде обширной художественной коллекции кампуса до удобств, способных произвести впечатление на тех из нас, кто учится на милость финансовой помощи, вроде того, что в наших общежитиях были установлены индивидуальные телефоны и почтовые ящики.

Кроме того, здесь царило научное волшебство. Когда я шел на свой самый первый семинар по биологии, я проходил мимо двери в лабораторию со стеклянным стеклом, которое можно было принять за окно в мои дневные сны: исследователи в защитных очках и белых халатах, ассистенты, переправляющие образцы к оборудованию, настолько сложному, что оно выглядело как что-то из фильма, и стены, увешанные плакатами с кратким изложением результатов и выводов.

Здесь было так много интересного, но именно многочисленные библиотеки кампуса по-настоящему захватили мое сердце. Флагманская библиотека Файерстоун возвышалась над всеми, как по росту, так и по духу, обладая масштабом и красотой, в которые просто невозможно поверить. Но именно библиотека математики и физики, расположенная на цокольном этаже, притягивала меня чаще всего. То, чего ей не хватало в архитектурном величии, она с лихвой компенсировала научными изысками. Начиная со студентов, занимающихся круглосуточно, и заканчивая впечатляющей коллекцией текстов, я понимал, что нахожусь в присутствии чего-то трансцендентного. Это был дом, причем