Власть. Новый социальный анализ - Бертран Рассел Страница 32

влиять на веру. Официальная пропаганда может принимать старые и новые формы. Церковь обладает техникой, которая во многих отношениях замечательна, однако она получила развитие до книгопечатания, а потому сегодня менее эффективна, чем прежде. Государство использовало определенные методы столетиями: профиль короля, отчеканенный на монетах; коронации и юбилеи; парадную форму армий и флота и т. д. Однако это методы намного слабее современных, а именно образования, прессы, кино, радио и т. д. Больше всего они используются в тоталитарных государствах, но пока еще рано судить об их успехе.

Я сказал, что пропаганда должна обращаться к желанию, и это можно подтвердить провалом государственной пропаганды, когда она противопоставлялась национальному чувству, например на значительной территории Австро-Венгрии накануне войны, в Ирландии до 1922 года и в Индии вплоть до наших времен. Там, где нет фундаментальной причины для согласия, на утверждения авторитета взирают с циничным скепсисом. С государственной точки зрения одно из преимуществ демократии заключается в том, что она позволяет обманывать среднего гражданина с большей легкостью, поскольку он считает демократическое правительство своим. Противление войне, которая не может достичь быстрого успеха, складывается в демократическом государстве гораздо медленнее, чем при любой другой форме конституции. В демократии большинство может повернуться против правительства, только если сначала оно признает, что было введено в заблуждение, когда думало об избранных лидерах хорошо, но признать такое неприятно и трудно.

Систематическая и масштабная пропаганда сегодня поделена в демократических странах между церквями, коммерческими рекламодателями, политическими партиями, плутократией и государством. В основном все эти силы работают на одной стороне, исключая оппозиционные политические партии, и даже они, если надеются получить официальные посты, вряд ли будут выступать против основных положений государственной пропаганды. В тоталитарных странах государство оказывается едва ли не единственным пропагандистом. Однако, несмотря на всю власть современной пропаганды, я не думаю, что официальный взгляд может получить широкое одобрение в случае военного поражения. Эта ситуация внезапно обрекает правительство на то бессилие, с которым сталкиваются чужеземные правительства, противостоящие националистическому чувству; и чем больше ожидание победы использовалось для разжигания военного пыла, тем больше будет реакция, когда выяснится, что победа недостижима. Поэтому следует ожидать того, что следующая война, как и предыдущая, завершится россыпью революций, которые окажутся еще более жестокими, чем революции 1917–1918 годов, поскольку война принесет еще больше разрушений. Остается лишь надеяться на то, что правители осознают риск смерти от рук толпы, который по крайней мере столь же велик, что и риск смерти солдат от рук врага.

Легко переоценить силу официальной пропаганды, особенно когда у нее нет конкурентов. Пока она занимается производством веры в ложные утверждения, ложность которых будет доказана временем, она находится в столь же дурном положении, что и последователи Аристотеля, выступающие против Галилея. Если существует две противоположные группы государств, каждая из которых стремится внушить уверенность в военной победе, одна из сторон, а может и обе, обязательно столкнется с драматичным опровержением своих официальных заявлений. Когда любая противоположная пропаганда под запретом, правители готовы думать, что могут заставить людей верить во что угодно, а потому сами становятся слишком легковерными и беззаботными. Если ложь желает сохранить свою силу, ей нужна конкуренция.

Власть над мнением, как и все остальные формы власти, стремится к слиянию и концентрации, что логически приводит к монополии государства. Но даже если не учитывать войну, было бы поспешностью предполагать, что государственная монополия на пропаганду может сделать правительство неуязвимым. В долгосрочной перспективе те, кто обладают властью, скорее всего станут слишком равнодушны к интересам обычного человека, что и показали папы во времена Лютера. Рано или поздно какой-нибудь новый Лютер бросит вызов авторитету государства и, подобно своему предшественнику, добьется столь быстрого успеха, что задавить его окажется невозможным. Так случится потому именно, что правители верят в невозможность такого развития событий. Но невозможно предвидеть, окажется ли такая перемена к лучшему.

Воздействие организации и унификации пропаганды, как и других сфер жизни, состоит в отсрочивании революции, которая, однако, случись она на самом деле, станет еще более жестокой. Когда дозволена лишь одна официальная доктрина, люди не практикуются в мышлении и оценке альтернатив; и только высокая волна яростного бунта может сбросить с трона ортодоксию; чтобы оппозиция стала достаточно искренней и жестокой, что только и позволит ей добиться успеха, ей покажется нужным отрицать и то, что было в правительственной догме истинным. Единственная вещь, которая не будет подвергнута отрицанию, – это важность безотлагательного утверждения хоть какой-то ортодоксии, поскольку она будет сочтена необходимой для победы. Следовательно, с рационалистической точки зрения вероятность революции в тоталитарном государстве не всегда является причиной для радости. Стоит предпочесть постепенный рост чувства безопасности, который ведет к сокращению пыла и к большей праздности, которая является величайшей из всех добродетелей правителя тоталитарного государства, не считая лишь той, что заключалась бы в его небытии.

10

Вероисповедания как источники власти

Сила сообщества зависит не только от его численности, экономических ресурсов и его технических способностей, но также и от его верований. Фанатичная вера, разделяемая всеми членами сообщества, часто значительно увеличивает его силу; но иногда она ее уменьшает. Сегодня фанатичные вероисповедания в намного большей моде, чем в XIX веке, и вопрос их влияния на власть имеет большое практическое значение. Один из аргументов против демократии состоит в том, что нация объединенных друг с другом фанатиков имеет больше шансов на военный успех, нежели нация, состоящая в значительной степени из здравомыслящих людей. Рассмотрим этот аргумент в свете истории.

Для начала следует заметить, что случаи, когда фанатизм привел к успеху, естественно, известны лучше противоположных случаев, когда он вел к провалу, поскольку последние не пользуются равной популярностью. Поэтому поспешное изучение может привести к заблуждениям; но если мы осознаем этот возможный источник ошибки, ее несложно избежать.

Классический пример власти, основанной на фанатизме, – это развитие ислама. Мухаммед ничего не прибавил ни к знаниям, ни материальным ресурсам арабов, однако за несколько лет, прошедших после его смерти, они создали большую империю, разгромив самых сильных из своих соседей. Несомненно, религия, основанная пророком, стала главнейшей составляющей успеха его нации. К концу своей жизни он объявил войну Византийской империи. «Мусульмане упали духом: они стали отговариваться, ссылаясь на недостаток денег, лошадей и провианта, на приближавшееся время жатвы и на невыносимую летнюю жару. „В аду гораздо жарче“, – сказал с негодованием пророк. Он не захотел силой заставлять их идти на службу, но по возвращении домой наказал главных виновников отлучением от церкви на пятьдесят дней»[27]. Фанатизм объединил арабскую нацию при жизни Мухаммеда и в течение нескольких лет после его смерти, он дал ей уверенность в сражениях, поощряя отвагу раем, обещанным тем, кто пал в бою с