О дивный тленный мир - Хейли Кэмпбелл Страница 8

к ножам»), что острее начал чувствовать жизнь, когда от этой эпидемии стало умирать все больше знакомых, а государство никак на это не реагировало. Перед ним предстала, как он выразился, грань смертности. «Смерть и умирание окружают все теплым свечением, иногда тусклым, иногда лучистым. Я вижу себя, видящего смерть»[11]. Он чувствовал себя как бегун, который обогнал друзей, оказался вдруг один посреди деревьев и света и слышит где-то далеко позади их голоса.

Я еду домой в метро и ощущаю собственное дыхание. Я думаю о том, что где-то в холодильнике лежат люди, уже лишившиеся этой способности. Я осознаю механизм жизни: сделанная из плоти машина каким-то образом движется, а потом останавливается. Я смотрю на людей в вагоне и вижу смерть. Интересно, есть ли у них одежда, в которой им суждено умереть? Кто о них после этого позаботится? Многие ли из них слышат тиканье часов так громко, как я сейчас?

Я иду в спортзал, и на этот раз все не так, как раньше. Обычно я прихожу сюда успокоить мысли, но сегодня он меня буквально оглушает. Когда побывал среди мертвых, живые кажутся ужасно громкими. Я кручу педали велотренажера и слышу тяжелое дыхание, кряхтение, возгласы. Это звуки выживания, жизни, этого редкого и мимолетного состояния. Здесь все оживленнее, чем обычно, все чувства обострены. Работают голосовые связки, бьются сердца, равномерно и жизненно наполняются воздухом легкие. Незнакомцы излучают тепло: я физически это чувствую, и от него запотевают окна. Я чувствую, как кровь бурлит в моих жилах. «На велотренажере еще никто не умирал! — кричит тренер. — Работайте до предела!» У меня появляется мысль, что когда-нибудь все эти тела откажут и погрузятся в тишину, если не считать жужжания холодильной камеры.

Я лежу на спине в сауне. Полки здесь едва ли больше поддона, на котором разместили Адама. Я заставляю руку расслабиться, поднимаю ее другой и представляю, как кто-то стягивает с моего трупа футболку. Но как бы я ни старалась, у меня не получается добиться «мертвого веса». Ощущения все равно другие. Рядом лежит и потеет еще одна живая женщина. Она рассказывает, что начала делать инъекции ботокса в стопу — это притупляет боль настолько, что можно весь день стоять на пятках. Когда мы успели забыть, что боль — это предупреждающий сигнал, призыв о помощи безголосых частей организма, просьба обратить на них внимание, исправить что-то? Прекрасный способ избавиться от того, что может тебе навредить, — просто отключить уведомления. Я снова отпускаю обмякшую руку. Сегодня я впервые посмотрела на неприкрытую, неприукрашенную смерть, не выключив уведомления. Все было так, как должно быть. Появилось ощущение реальности и осмысленности, и если бы я в какой-то момент убрала звук, то мне не хватило бы чего-то невероятно важного. Я думаю об Адаме с увядшим нарциссом в руках и о том, что если съесть луковицу нарцисса, то она притупит нервную систему и парализует сердце.

Дар. Директор патологоанатомической службы

На металлическом столе в охлаждаемой комнате рядом с лабораторией лежит маленький женский труп. Его свежеостриженная голова прикрыта полотенцем. «Я умею делать всего одну прическу», — признается Терри Ренье. Его собственные седые волосы аккуратно зачесаны назад, как у Элвиса. Баки и усы подходят по стилю — такие могли быть и дальнобойщика, и у порноактера. «Волосы все равно никто не изучает, к тому же я ужасно боюсь, что кто-нибудь узнает человека, пожертвовавшего тело. С короткой стрижкой они меньше похожи на себя». По радио играет Electric Light Orchestra, отражаясь эхом от холодной стали. Терри тянется назад за каким-то инструментом, нажимает на кнопку — и песня про женщину со сладким голосом обрывается.

После того как я одевала покойника в похоронном бюро, меня неделями преследовала мысль о том, что смерть — это ужасное расточительство. Организм годами рос, сам себя ремонтировал, копил знания о вирусах и болезнях, совершенствовал иммунитет, а потом все это просто закапывают или сжигают. Конечно, у человека должно быть право решать, что с ним сделают после кончины, однако головы на подушках, мелькнувшие за дверцей холодильной камеры, вызвали у меня ощущение, что за смертью могло бы следовать нечто большее, чем простое исчезновение. Я не считаю, что смысл и ценность жизни — или смерти — сводятся исключительно к целесообразности, однако такие соображения тоже уместны, и в них всегда — даже в эпоху трехмерной печати и виртуальных симуляций — есть потребность. Мне захотелось увидеть, что происходит с теми, кто пожертвовал свое тело науке, кто не отправился сразу в могилу или крематорий, а получил «вторую жизнь» в таких местах, как это — Клиника Мейо в Миннесоте. Мне было интересно и то, как море безымянных мертвых лиц влияет на работу тех, кто занимается этим делом. Начинаешь ли по-другому обращаться с трупом, когда тебе известно, как звали этого человека? И что вообще означает заботиться в такой ситуации? Рядом с демонстрационными трупами нет пакетов с намеками. Нет пакета и рядом с этой новоприбывшей.

Она подключена к аппарату для бальзамирования. По черной резиновой трубке, ведущей к накрытому другим полотенцем верхнему бедру, в сосудистую систему закачивают смесь спирта, глицерина для увлажнения, фенола для дезинфекции и консервирующего формалина. Из-за этой жидкости труп начинает весить на 30% больше. Перед похоронами тело редко хранят дольше нескольких недель, однако в данном случае труп должен около года оставаться пригодным для работы, так что материалов здесь не жалеют. Сейчас женщина раздуется, а потом месяц за месяцем будет съеживаться, постепенно теряя влагу. Керамическая миска под головой наполняется кровью — ее выталкивает из вен бальзамирующий раствор. Она темно-красная, почти до черноты, с редкими сгустками. Запаха крови и трупа я не чувствую: комната пахнет сталью и формалином. Тот же химический запах окутывает школьную биологическую лабораторию, если вам приходилось снимать крышку с банки с головастиком. Лицо и тело женщины прикрыты, но руки видно. Кожа у нее бледная, как на морозе, и покрыта старческими пятнами. Она скончалась сегодня утром и еще не успела пожелтеть, посереть, позеленеть. При жизни ей удалили только желчный пузырь, поэтому труп в хорошем состоянии и пойдет в дело.

Я обхожу стол и натыкаюсь на медицинскую пилу для костей. Ногти на выглянувшей из-под покрывала руке покрыты ярко-оранжевым лаком, а безымянный палец сияет золотом. Раньше Терри снимал лак, но перестал это делать, когда услышал, что на эту тему говорит одна студентка. С ее точки зрения, крашеные ногти придают неодушевленной, мертвой плоти что-то человеческое, как будто