Инна Соловьева - ПЕРВАЯ студия. ВТОРОЙ мхат. Из практики театральных идей XX века Страница 13

«Может, вы изобразите что-нибудь?» Отчего же нет. Можно.

Посетив летом 1910-го родной и нелюбимый свой Владикавказ, Вахтангов в здешнем Коммерческом клубе поставил «Вечер, чтобы смеяться!». В программе стояло:

«1. Тоска по сверхчеловеке

2. Пасхальный перезвон

3. Трагедия-миниатюра

4. Рапсодия Листа на кларнете

5. Имитация арт. худ. Качалова

6. Имитация Тито Руффо

7. Имитация Сары Бернар

8. Имитация Вари Паниной

9. Певцы-модерн

10. Синематограф без экрана

11. Наши таланты. Сценки

12. Шансонетки

13. Поэт-декадент

14. Без Шантеклера

15…

16. Ой-ра

17. Экспансивный декламатор

18. Песнь о чуде ХХ в.

19 Дуэт… Ромео и Джульетта

20. Общественный телефон

Кабаре поставлено Е. Вахтанговым…

Буфет кабаре по минимальным ценам.

По окончании всех номеров в саду с Клубной программой обществен. гулянье. Танцы. Лото и синематограф.

За вход в сад 20 коп. Взявшие билет в кабаре за вход в сад не платят»[102].

В афише стояло: «Вечер, чтобы смеяться!». Такое название давали своим кабаре адашевцы (другое название: «Чтоб не плакать»). Варьировался номер «Экзамены в театральную школу»: кто поступает в актеры, забавная типология. Плюс усмешка над собой, каким был, поступая, над своим страхом, над своими желаниями. Легко, в одно касание.

Все остальное он еще должен был подкреплять (как строку от 25 августа 1911 года – «Основал Студию»), но легкую отзывчивую театральную природу в Вахтангове опознавали сходу. Сезон едва открылся, 6 сентября 1911 года Вахтангов записывает: «Балиев поручил мне поставить вещицу для кабаре „Летучая мышь“». 7-го – «Обсудил с художником Сапуновым постановку для „Летучей мыши“».

По правилам МХТ, сотрудникам от дел театра нельзя было отвлекаться; но пока театрик Балиева еще воспринимался как свое.

Спектакль Крэга набивался на пародийную («мышиную») репризу, при том что стоил восторга. Вахтангов знал спектакль извне и изнутри, замысел и работу (когда гастролировали в Киеве летом 1912-го, его заняли в «Убийстве Гонзага» – актер-королева: вторая в МХТ роль Вахтангова «со словами»). Память о «Гамлете» и Крэге отзовется в «чувстве дворца», в трагическом мире шведского короля Эрика XIV.

Для «Мыши» Вахтангов воспользовался своим приемом имитации-шаржа. В «Рампе и жизни» описывали: очередное кабаре у Балиева (14 января 1912 г.): «Вечер начался монологом одного из молодых артистов, изумительно пародирующего Качалова. Этот „Качалов“ в красивом монологе изложил свою тоску от необходимости играть Гамлета по-крэговски в ширмах. И с горечью вспоминал то время, когда он в Казани мог играть Гамлета, как чувствовал и хотел». Номер имел успех и был повторен.

27 января 1912 года запись: «Балиеву – „Солдатиков“».

Поставленную Вахтанговым стильную картинку (народные деревянные игрушки) будут играть и смотреть с удовольствием (исполнительницы менялись – среди них побывают Гиацинтова и Вера Соловьева). Между прочим, это первая режиссерская работа Вахтангова, показанная Москве (то есть первая работа на профессиональной сцене – спектаклей с любителями он показал к этому времени много).

В большеформатном «Дневнике занятий по системе» за ним (в числе троих) записана режиссура «Просителей». Официально никто с него не снимал обязанностей, но на репетициях он с начала февраля все реже, потом вообще не ходит. В личной записной книжке в эти дни он записывает как неотложное: «Поговорить с Коонен (исп.) опер., Болеславский (исп.), Хмара, Королев, Чебан, Жданова, Соловьева, Гиацинтова, Попова, Маручча [так называют М. А. Успенскую. – И. С. ] (исп.)».

Оперетта – еще одно сочинение для «Летучей мыши».

В программе объявлялось: «Оперетка из немецкой жизни в переводе с русского на немецкий» (см.: Рампа и жизнь. 1912. № 7).

Сохранилось пародийное вступительное слово, которое предваряло представление; доклад – как писали текст, зачем писали, зачем понадобилась музыка (прикрыть текст). Как искали композитора («нам нужен был такой, который был бы похож на всех…»).

Желание работать над опереттой Вахтангов еще испытает всерьез. В планы студии включат его идею ставить Оффенбаха[103]. Это близкий в ту пору Вахтангову материал – Оффенбах с его едким и далеко распространяющимся, смеющимся призвуком неприятия театра, который рядом, жизни, которой живешь.

В записной книжке Вахтангова 2 февраля 1912-го: «От 1 часу до вечера – оперетка».

«3 февраля… В 7 ч. репетиция оперетки.

4 февраля. От 12 до ½ 5-го – репетиция оперетки».

Наконец, 27 февраля (к этому времени, припомним, дела с «Просителями» вполне в тупике) запись: «Оперетку к Л. М.». То есть к Балиеву, в «Летучую мышь».

2 марта: «Напомнить Л. А. об уроке (оп.)».

Мы не знаем, как Леопольд Антонович оправдывает уклонение Вахтангова из занятий Щедриным в сторону Балиева. Не знаем, как выходит, что он готов содействовать лондонской поездке Вахтангова в момент, драматичный для общего дела (все находит одно на другое день в день – беда с «Просителями», оперетта «в переводе на немецкий с русского», «Двойная игра»).

С помянутой выше «Бродячей собакой» Вахтангов сближается во время питерских гастролей МХТ. «Собаке» первый год, это в большей мере артистический клуб, чем кабаре, московский посетитель легко осваивается в здешней атмосфере (пересказывают его экспромты). Бывал ли в Александринке? Смотрел ли «Дон Жуана» или оперы на Мариинской сцене? Если и хотел пойти, вряд ли мог: почти все вечера занят (незадолго до кончины Вахтангов напишет: Мейерхольда совсем не знал и сейчас поражен, узнавши).

Мы приводили письмо Любови Гуревич, она в апреле 1912 года уговаривала Станиславского начать неудавшееся заново, с новыми людьми. Но если кто после первого полугодия Студии собирался начинать заново, с другими людьми, то не Станиславский, а Вахтангов.

Находясь в Варшаве с гастролирующим там Художественным театром, Вахтангов получает письмо от двух молодых женщин – В. В. Соколовой и В. А. Алехиной. Он с ними занимался в минувшем сезоне. Молодые женщины мечтают о студии под его руководством; у них конкретные и денежно обеспеченные идеи.

Внимательный читатель (и кровный вахтанговец) Евгений Симонов заметил: ответ Вахтангов «пишет, как стихи, короткими фразами. Неважно, что нет рифмы, но само построение строк скорее напоминает стихотворное произведение…». Воздействует ритм. Дар воздействовать ритмом – едва ли не главная составляющая таланта режиссера, Вахтангов обнаружит его в высшей степени. Здесь ритм завораживает, успокаивает, укачивает. Разве что не гипнотизирует:

«Как подумаю:

У нас своя сцена.

Свое помещение…

Свой занавес…

Подумайте – ведь это свой театр.

Наш – маленький и уютный.

Где так отдохнешь в работе. Куда отдашь всю свою любовь.

Куда принесешь радости свои и слезы…».

В том же ритме – про то, какими мы там станем.

«Милые лица. Добрые глаза. Трепетные чувства. Все друг другу друзья…».

Словесные пассы заклинают того, кто пассы делает:

«И хочу быть аккуратным.

Хочу быть ласковым.

Хочу отдать то, что горит внутри.

Хочу зажечь.

Хочу, чтоб и меня увлекли».

Далее он скажет уже впрямую о себе:

«Хочется прийти не таким, какой я.

Надо быть другим.

Исправиться надо.

Я могу долго говорить. Нельзя».

Он переходит к деловой части. Девушки касались этой части попунктно, он попунктно и отвечает.

Внятные оценки пьес, которыми интересуются его корреспондентки (поздний Ибсен, Д’Аннунцио, Тетмайер): называет пьесы, которые интересны ему (первая из них – «Больные люди» Гауптмана, то есть «Праздник мира»).

Задерживается на «Чайке» – «подумаю. Много раз я собирался ее ставить». Фраза работает на образ режиссера с опытом долгим, утомившим. До того Вахтангов успел написать, что его зовут ставить и туда, и сюда («Вчера я получил предложение в Териоки, в театр Блока») – «Не увлекло меня». «Свой театр» – юная, нетронутая студия – иное дело.

Вахтангова конфузит в письме пункт 6 (о его жалованье). «Написать свои условия не могу. Сейчас мне стыдно об этом говорить… Бог мой, как нехорошо все устроено в этом смысле, но – 7.

7. Определенную сумму в месяц удобнее. Но как и что – мне стыдно сейчас об этом говорить. Да и не знаю я»[104].

Это написано «в образе», каким Вахтангов сейчас себя завораживает (хранитель нежного театра-обители). В письмах той же поры, как и в дневниках, исписанных «вне образа», деньги – тема постоянная, не отпускающая. Связанная с бытом, с самолюбием, со страхом, что недооценен. Беспрерывные и нестыдливые подсчеты.

«Нежно, осторожно подходим к душе каждого. Бережем… Ничего грубого. Ничего резкого». Это – «в образе». «Вне образа» (или скорее в ином образе – богема!) ведет себя шокирующе (смотри рассказ Ольги Пыжовой о его визите в добропорядочный дом ее родни) или с шутливой наглостью (смотри у Гиацинтовой, как он ее наставлял: «Не отворачивай морду, когда мужчина тебя целует»).