Фаина Раневская - Крымские каникулы. Дневник юной актрисы Страница 14

Еврейская газета зовет всех переезжать в Палестину. На чем, хотела бы я знать? Пароходы уже не ходят. Разве что строить плоты и плыть на них через море? На странице с объявлениями одни шадхены[59]. Молодые вдовы с солидными капиталами, оставшимися от покойных мужей, и очаровательные девушки из приличных семей желают познакомиться с мужчинами… Жаль, что я не мужчина, а то могла бы делать выбор. Вспомнился наш таганрогский шадхен реб Борух с его любимой фразой: «Шадхену положено лгать, без этого дела не сладить».

Рождественской атмосферы в городе нет и в помине. Такое впечатление, будто сегодня не праздник, а Тиша-бе-Ав[60]. Все мрачны и поздравляют друг друга словно по привычке, без радости. С таким мрачным лицом сидел за праздничным столом в купеческом собрании мой отец. Благочестивому еврею нельзя праздновать гойские праздники, но для успешного ведения дел нужно бывать в обществе, ведь самые большие дела делаются между жарким и десертом. Отец нашел выход. Он ходил, но не праздновал. Не то чтобы смеяться, даже не улыбался ни разу, не произносил тостов и поздравлений. Если его спрашивали о причинах, отвечал, что дела идут не так хорошо, чтобы веселиться. Мне такое поведение казалось странным. Недаром же говорится, что лапсердак нельзя одновременно надеть и налицо, и наизнанку. Перед кем притворялся отец? Перед Тем, кто все знает, или перед самим собой? И чем плохо веселье, если оно к месту и от души? Если евреям выпало жить бок о бок с другими народами, то почему бы им не повеселиться, когда у соседей праздник? Не по причине праздника, а потому что соседу весело. Отец сам же говорит: «Когда раздаешь деньги в Пурим[61], не смотри, кто протягивает руку, давай не глядя, от чистого сердца».

Ирочка мечтала о елке, и Тата принесла какое-то чахлое деревце, которое мы нарядили тем, что было у нас под рукой: лентами, шарами из цветной бумаги, конфетами, которые Павла Леонтьевна в тайне ото всех сберегла к празднику. Наша елочка неказиста, наше веселье принужденно, наши мысли заняты одним: что будет дальше? Многие надеются на Деникина. Я уже ни на кого не надеюсь. Устала надеяться, устала разочаровываться в своих ожиданиях. Зато научилась пить водку. Никогда не понимала, что люди находят в этом напитке, не имеющем ни вкуса, ни цвета, а только дерущем горло, а теперь поняла, что дело не во вкусе, а в тепле, которое ненадолго появляется внутри. Пить водку меня научила С. И. Моя добрая Павла Леонтьевна ругает ее за это.

Письма из дома не радуют. В Таганроге еще хуже, чем здесь. Забастовки, тиф, стреляют каждую ночь. К последнему письму приписал несколько строчек отец. «В такое время мы все должны быть вместе. Приезжай», – написал мне он после двух вежливых фраз, посвященных моим успехам. Подумать только! Мой отец оценил мои сценические успехи и едва ли не гордится ими! Не обольщаюсь. Подозреваю, что это всего лишь кусочек колбасы в мышеловке. Отцу хочется, чтобы я вернулась домой. Поняв, что угрозами и проклятьями он своего не добьется, отец решил прибегнуть к лести. Я очень хочу повидаться с родными. В такие времена, как сейчас, родство воспринимается иначе. Не как пустой звук, а как связь, помогающая людям выжить. Но я не могу вернуться домой. Я могу только наведаться. Жизнь моя принадлежит театру. Сколь бы выспренно ни звучали эти слова, для меня в них нет никакой выспренности. Несмотря на все происходящее, люди все же приходят на наши спектакли. Зал неполон, хорошо, если занята половина мест, но половина – это лучше, чем ничего. Самое страшное проклятье для актера – это: «Чтоб ты играл при пустом зале!» Надеюсь, что у нас до такого не дойдет. С. И. советует Е-Б. поставить нечто современное, очень современное. У нее есть на примете автор, написавший пьесу о двух братьях, один из которых монархист, а другой большевик. С. И. уверена, что публике понравится пьеса, затрагивающая столь животрепещущую ныне тему раскола. Е-Б. упорствует, говорит, что, пока он жив, его труппа не станет ставить подобную чушь. Я на стороне Е-Б. Животрепещущее не означает хорошее. Назначение театра не только развлекать, но и просвещать, возвышать, делать лучше. Не стоит жертвовать классикой в угоду сборам. Не исключаю, что С. И. придерживается того же мнения, а ее предложение есть не что иное, как желание помочь бедному юноше, автору пьесы. С. И. если уж принимает участие в чьей-то судьбе, то старается на совесть. Она давала нам с Павлой Леонтьевной прочесть эту пьесу с довольно неоригинальным названием – «Красное и белое». Сразу же приходит на ум «Красное и черное» Стендаля. Мне пьеса не понравилась. Она написана торопливо, небрежно и с чрезмерной напыщенностью.

Заболела Павла Леонтьевна. Лежит в постели без сил, ее лихорадит. Доктор подозревает тиф. Ужасно! Мы с Татой не отходим от нее. Писать ни о чем не могу, мысли путаются, рука дрожит.

К счастью, у Павлы Леонтьевны не тиф, а инфлюэнца. Ей уже лучше. Первое, о чем спросила она, придя в себя, так это о спектаклях. Мы успокоили ее, сказав, что Е-Б. нашел ей замену и все хорошо. На самом деле хорошего мало. После Рождества зрителей почти нет, обстановка в городе неприятная. Треть нашей труппы разбежалась. Многие откровенно говорят о том, что красные скоро будут в Крыму. На самом деле они еще далеко, но настроения царят пораженческие. Как сказал Е-Б., если с большевиками не покончено до сих пор, стало быть, они представляют собой серьезную силу, с которой приходится считаться. Ах, если бы дело было в одних только большевиках! Новые власти в Крыму решительно ничего не делают. Только поспешили объявить Сулькевича реакционером. Охаять предшественника дело нетрудное. Трудно сделать так, чтобы жить стало легче. Павла Леонтьевна называет нынешнее крымское правительство «временщиками». Они и сами не скрывают того, что находятся у власти временно, но разве это может служить оправданием их бездействию? Но что мне до местных властей и всех властей на земле, если моя милая Павла Леонтьевна идет на поправку. Она уже встает, и глаза ее полны обычного живого блеска. Я счастлива. Все мы счастливы.

Военные творят произвол. По малейшему подозрению людей хватают и сажают в тюрьму. У моей знакомой Р., дочери мирового судьи, гласного городской думы, арестовали мужа по доносу соседа. Несчастный натерпелся страху за те шесть дней, что провел в заключении. Все время к нему в камеру доносились крики истязаемых. В то время, пока невинные люди сидят в тюрьме, в окрестностях города действуют партизаны. Наша вылазка за рыбой в Алушту воспринимается всеми как героическое, отчаянное предприятие. Мы вернулись обратно, не встретив ни грабителей, ни партизан. Сейчас питаемся большей частью тем, что привезли из Алушты.

Красные заняли Киев. Вся надежда на французов, но французы не торопятся воевать с красными. Непонятно, зачем им тогда нужно было высаживаться в России. Сидели бы в своей Франции. С. И. говорит, что в наше время у всех один интерес – нахапать побольше добра. С. И. считает, что единственным верным шагом крымского правительства была бы передача власти Деникину. Деникина С. И. боготворит. Даже повесила у себя его портрет. Меня же совершенно не впечатляет биография этого генерала. Ничем особенным он не отличился[62]. Спасители Отечества представляются мне другими. Такими, например, как Кутузов. Пускай я женщина, пускай я плохо разбираюсь в военных делах, но кое-что я понимаю. В моей идише голд копф[63] нет никакого восторга перед Деникиным. Чувствую, что никакое Отечество он не спасет. Отечество, на мой взгляд, нуждается не столько в спасении, сколько в том, чтобы его оставили в покое. У меня есть свой план спасения Отечества. Надо собрать всех политиков, невзирая на их окраску, и отправить куда-нибудь подальше – в Америку, в Бразилию, в Австралию. Пусть они там благоустраивают пустыни и обживают пампасы.

Случайно познакомилась с репортером местного «Еврейского вестника» по фамилии Заговайлов. Предположила, что он может оказаться моим родственником с материнской стороны[64], но он оказался не из Лепеля, а из Слонима. Это одна из главных еврейских черт: искать в каждом человеке еврейские корни, а в каждом еврее – родственника. Мой «кузен» (так я его теперь называю) агитировал меня уехать вместе с ним в Палестину. «Что я буду там делать?», – спросила я. Он не смог мне толком ответить. Павла Леонтьевна, узнав об этом (я рассказываю ей все), сказала, что мне делали предложение и что я совершенно нечуткая особа. Я на это ответила, что предложения делаются иначе и что «кузен» мне совершенно не нравится. Язык у него подвешен неплохо, но всем остальным природа его обделила. Он лысый, плюгавый и неинтересный. Кроме того, я не собираюсь ехать в Палестину. Но здесь сейчас это модно. Все только и говорят о том, куда бы уехать. Настроения мрачные. Не хочется ничего писать.