Константин Махарадзе - Репортаж без микрофона (сборник) Страница 2

Сразу после эпохи первобытно-общинного строя люди стали дотошно и кропотливо строить свое жилье, свои очаги. Возможно, неспроста слово «очаг» звучит примерно одинаково на многих языках. «Очаг» – по-русски, «оджахи» – по-грузински, «оджах» – по-армянски, опять-таки «очаг» – по-турецки… Сначала загородили пещеру глыбой, затем, когда перебрались в хижины, сразу же построили заборы, обвили их колючей изгородью. Дальше – больше. Человек возводит крепости с неприступными стенами, замки, дворцы. Словом, всеми правдами и неправдами методично и изощренно человек воздвигает вокруг себя, вокруг своего дома стены, создает свой очаг, недоступный для непрошеных гостей. Вход посторонним запрещен! Есть только собственная семья и четыре стоящие намертво стены.

И вдруг, откуда ни возьмись, налетает дерзкое племя, неуемная стихия. Это мои древние предки – скоморохи смело разрушают одну из стен, врываются в чужие дома-государства, в чужую жизнь, сметая замкнутость и недоступность.

«Идите, смотрите! Пусть все видят хотя бы через эту сорванную четвертую стену жизнь людей, бытие человека», – как бы провозглашают они. Пусть познание человеческих страстей во всех подробностях поможет людям обогатить свою жизнь. И чем глубже вникать, чем ярче отображать, тем интереснее и поучительнее.

Желание вникнуть в суть человеческого бытия, духовной жизни, желание познать все до самых глубоких пластов, осмысление познанного и пережитого и, наконец, возможность представить на зрительский суд творчески переработанный опыт и познание… Это и есть театр!

В эпохи, когда никому и нигде – ни в обществе сильных мира сего, ни в церкви, ни даже в узком семейном кругу – невозможно было сказать правду, актеры умудрялись первыми возвысить голос против глумления над жизнью. Молчали философы и поэты, молчала печать, и лишь дерзкие и бесстрашные скоморохи, нарушая эту гнетущую тишину, вырывались на естественные театральные подмостки – площади и улицы городов – и несли в народные массы правдивое слово. Вот только так мог театр стать воистину необходимым общественным фактором человеческого бытия, как одна из активных форм общественного мышления.

Прошли столетия. Бурно атаковало кино. Затем в свои электронные тиски зажало чудо XX века – телевидение. И все вотще. Театр находил в себе силы искать новые идеи, новые формы выражения, новую эстетику, возвращал себе украденных кинематографом зрителей, вызволял из домашнего тепла заспанных телефлегматиков.

Отлично понимая уязвимость моего романтического «эссе о театре» и не претендуя на его научную обоснованность, зная предложенные историками глубинные мотивы происхождения театра, помня о церковных песнопениях и литургической драме, народных представлениях и буколико-пасторальных зрелищах, я тем не менее хочу поделиться с читателем собственными выстраданными мыслями о театре, о предпосылках и причинах его зарождения и становления, а также о предназначении и особой значимости актерской профессии, которой я отдал столько времени и сил.

…Как странно устроен человек! Один телефонный звонок по поводу моего приглашения в кино на роль комментатора стал причиной внутреннего бунта, после которого пришлось выдать громкую тираду в защиту артиста. А перечитал только что написанное, и показалось, что этим я невольно оскорбляю уже другую свою профессию.

А чего, собственно, обижается артист Махарадзе, если комментатор Махарадзе популярнее? И коль скоро последний попадет в художественный фильм как реальная личность среди остальных вымышленных – это большая честь, и извольте сыграть его как следует. Скажите еще спасибо, что, благодаря ему, вас приглашают столько киностудий. Вы проявите себя как актер, авось, и вас заметят. Какое прекрасное слово – «авось»! Сплошная мечта, сплошная надежда.

В данном случае именно так и произошло. Меня начали снимать уже в других ролях, интересных, разнообразных… И без того проводя полжизни в самолетах, я сейчас окончательно могу сменить адрес постоянной прописки – между небом и землей. Так будет точнее.

Чего стоил футбол, скажем, лет сто тому назад, когда даже за самыми важными встречами наблюдали от силы две-три тысячи болельщиков. Смотрели игру, переживали, смеялись, аплодировали и расходились по домам. Назавтра в некоторых газетах появлялись коротенькие сообщения об игре, и на этом все заканчивалось. Позднее, даже построив супер-стадионы, такие, скажем, как бразильский «Маракана», футбол смог стать достоянием 202 000 зрителей. Это рекордное число было зафиксировано во время финального матча 1950 года между сборными Бразилии и Уругвая. Конечно же, это огромное число разместившихся на трибунах зрителей, непосредственно наблюдавших за игрой. Огромное, но максимальное – дальше некуда. Прорыв произошел после начала показа телевизионных репортажей со стадионов. Число людей, одновременно наблюдающих за игрой, выросло в сотни, тысячи раз.

Потрясающе! Нет, наверное, другого события из какой-либо области человеческой деятельности, которое смогло бы вот сейчас, в эту минуту, заставить половину человечества припасть к телеэкранам, затаить дыхание и переживать перипетии зрелища. И все это благодаря «чудо-ящику» – конечной точке деятельности всего сложного телевизионного хозяйства. Телеэкран превратил спорт в объект глобального интереса. А то, что футбол давно уже вышел за рамки только спортивного события, интересного телевизионного зрелища, подтверждают факты. Достаточно привести один пример – сослаться на сообщения из газет в дни XII испанского чемпионата мира, когда на некоторых театрах военных действий появлялись парламентеры с белыми флагами в руках и договаривались о перемирии, прекращении огня на время финального матча с участием сборных Италии и ФРГ. Таких фактов можно привести множество.

Ясно, что всего этого не могло бы быть без телевидения. Благодаря ему и только с его помощью вышел футбол на мировую арену. Хотя почему только мировую, когда за футболом давно уже наблюдают космонавты, находящиеся на орбите? И когда человек шагнет в другие галактики, непременно возьмет с собой и визуальный телевизионный ряд футбольных состязаний, и тогда словосочетание «мировая арена» окажется несколько тесноватым для футбола.

Но есть еще небольшое промежуточное звено, соединяющее стадион и зрителя, без которого контакт между ними невозможен. Это – комментаторы. Что и говорить, хорошие комментаторы пользуются всенародной любовью. Всей Аргентине известен любимец публики «сеньор Гол» – его иначе и не называют. Испанцы верят каждому слову, каждой мысли телекомментатора Мигеля Вилы, мексиканцы обожают Мигеля Фернандеса. В Польше авторитет Яна Чижевского непререкаем. В Венгрии были Дьердь Сепеши и Януш Сени. Добрый, с хрипотцой, голос Вадима Синявского пленял всех в Советском Союзе. Затем Н. Н. Озеров – премьер советского спортивного репортажа – открыл новую страницу телевизионного стадиона. Как-то Николай Николаевич показал мне различные свои удостоверения. «Почетным членом» чего только он не состоял – почетный пионер, пограничник, железнодорожник, медик, библиотекарь, агроном, мелиоратор и т. д. и т. п. Да всем хотелось считать своим коллегой этого интереснейшего человека. Любовь народа к таким людям бывает просто безмерной. Она не возникает просто так, за здорово живешь. Все это, конечно же, по заслугам. Когда твой труд в эфире превращается в эфемерный, когда телезритель говорит, что лучше выключить звук, нежели слушать этого… болтуна (проявим необходимый в этом случае такт. На деле, конечно, выражения похлеще), тогда, естественно, ни о какой любви к комментатору не может быть и речи. Что же получается? Вместо единомышленника, помощника и друга он превращается в субъект, мешающий восприятию игры. Так вот, чтобы не попасть в категорию таких комментаторов, надо трудиться… как-то не подходят привычные выражения – «не покладая рук», «в поте лица» и т. п., скорее, с «дьявольским остервенением и самоотдачей». Ведь тебе доверили микрофон, тебя слушают миллионы. Микрофон… Был бы он, положим, у Петра, ему бы покорился мир. Был бы микрофон вмонтирован в мундир Наполеона в его последней битве, он мгновенно сообщил бы верному служаке, но немного ограниченному маршалу Груши, по какой дороге быстрее дойти до Ватерлоо, и, возможно, еще много лет другой бы жизнью жить Европе. А у нас он в руках как обычное, каждодневное орудие производства. Но не надо забывать, что требует он к себе очень внимательного, я бы сказал, трепетного отношения.

Абсолютно убежден, что беседовать с телезрителем имеет право только интересная, с широким диапазоном и большими познаниями личность. Как-то на вопрос журналиста, как я готовлюсь к предстоящему репортажу, я коротко ответил: «Специально никак, а, в общем, всю жизнь». Готовиться к отдельной передаче, собирать материалы и досье необходимо, но это всего лишь косметика, а полная и постоянная готовность, опыт и знание дела приобретаются годами и продолжаются всю жизнь.