Лиана Полухина - Алла Ларионова и Николай Рыбников. Любовь на Заречной улице Страница 7

Черно-белое кино

Алла Ларионова говорила, что ей по душе больше черно-белое, нежели цветное кино. Немало людей разделяют ее точку зрения. Между прочим, черно-белая кинопленка дольше сохраняется (если в этом плане в последние годы не придумали что-нибудь новое, чтобы продлить жизнь цветным фильмам).

Но я в данном случае совсем о другом: под черно-белым кино подразумеваю темную и светлую его стороны, которые познали на своем опыте (не хочется употреблять слово «шкура», хотя оно точнее) все без исключения киноактеры.

Не миновала чаша сия и Аллу Ларионову.

«Садко» и «Анна на шее» знаменовали светлую полосу. С этими фильмами она исколесила вдоль и поперек Южную Америку. Как-то в Бразилии перед просмотром фильма она сидела с Сергеем Бондарчуком в кинозале. К ним подошла по тем временам очень необычно одетая – в брюках! – черноволосая женщина. Она спустилась с верхних рядов амфитеатра, просто перешагивая через ряды… Направляясь в их сторону, несколько раз заговаривала со знакомыми, темпераментно жестикулировала, громко смеялась…

«Мы, советские артисты, – говорила в интервью газете „Совершенно секретно“ Ларионова, – так вести себя не смели.

Николай Рыбников и Сергей Бондарчук со своими женами.

1960-е гг.

– Я знаю, вы русские, – сказала женщина. – Мне интересны ваши фильмы. А это твой жених? – И она показала на Сергея.

Потом мы узнали, что это была сама Анна Маньяни, кинематографическая королева Рима.

В Аргентине я была с показами „Садко“. На прощальном банкете к нашему столику подошла невысокая светловолосая женщина. За несколько шагов она остановилась и в пояс, по-русски поклонилась.

– Я подошла, чтобы выразить свой восторг вашей красотой! – сказала она. – Вас нельзя не заметить! Я – Мэри Пикфорд.

Я вскочила со стула как ужаленная. Боже! Я столько о ней слышала! Потом она рассказывала о своих впечатлениях от посещения нашей страны, когда снималась в картине „Поцелуй Мэри Пикфорд“, где ее партнером был Игорь Ильинский. Говорила, что на всю жизнь запомнила искренность, сердечность и доброту, с которой ее принимали в России… На прощание Мэри Пикфорд подарила мне свое фото – самый дорогой для меня подарок, который я привезла из Аргентины».

О том, что как раз в то время ее приглашал сниматься у себя Чарли Чаплин, она узнала много позже. Но, конечно, узнай она и тогда, ничего бы в ее жизни не изменилось: сняться у Чаплина и вообще в любой капиталистической стране означало чуть ли не измену Родине.

Отечественные режиссеры приветствовали появление актрисы с довольно редким амплуа – героини. Ей стали присылать сценарии, среди которых были и фильмы-сказки, и современные мелодрамы (правда, тогда это понятие носило отрицательную окраску, его избегали употреблять для определения жанра), и сценарии по произведениям классической литературы…

Одно, пожалуй, из самых заманчивых предложений поступило от режиссера Самсона Самсонова: он собирался снимать «Попрыгунью» и пригласил Ларионову на роль Ольги Дымовой. Другая бы без раздумий согласилась, тем более будучи «на волне», – чтобы не потерять темп, оставаться на виду, чтобы отточить свой профессионализм на высокого уровня литературной основе фильма…

А Ларионова отказалась. Во-первых, она не умела этого – «ловить момент», «грабастать», как по-простонародному, а потому и более точно выражалась одна моя знакомая деревенская женщина. Не умела и до конца жизни не научилась этому. Во-вторых, она не приняла предложение потому, что сохраняла самоконтроль, – она, молодая, в атмосфере всеобщего поклонения. Это была бы, рассудила Ларионова, опять костюмная роль, а главное, в фильме тоже по рассказу Чехова, значит, самоповтор неизбежен, чего она остерегалась и не хотела.

Когда «Попрыгунья» вышла на экраны, Ларионова порадовалась за Людмилу Целиковскую, которая сыграла главную героиню, – она не была завистлива.

Следующей ролью Ларионовой в кино стала Оливия в «Двенадцатой ночи», комедии Шекспира.

Особых трудностей, думаю, актриса, играя нежную, очаровательную и своенравную графиню, не испытывала. Ей, женственной, обаятельной и блещущей молодостью, играть надо было разве что только своенравие – пышные наряды и свита довершали портрет ее героини. А красота? Кого она не ослепила, когда Ларионова-Оливия поднимает вуаль и спрашивает у юноши посланца:

– Хороша ли работа?

Но трудности, оказывается, были.

Клара Лучко, которая играла этого юношу-посланца, вспоминает, как они порой с Ларионовой плакали за кулисами: им казалось, что они проваливают свои роли. Молодые, они чувствовали себя такими неумелыми рядом с игравшими в фильме прославленными актерами – Михаилом Яншиным, Василием Меркурьевым, Бруно Фрейндлихом, Георгием Вициным…

На самом деле обе они справились с ролями. Не могу сказать, как для Лучко, просто я не знаю этого, но для Ларионовой была свойственна неуверенность в себе, которую она с погружением в роль успешно преодолевала. Так было и на этот раз. Роль Оливии удалась еще и потому, что это была истинно ее, Ларионовой, роль.

И очень жаль, что именно со съемок «Двенадцатой ночи» у актрисы начался трудный период в жизни – то, что мы называем «черной полосой».

Точкой отсчета этого периода была «александровская история».

Работа над фильмом была в самом начале, когда на Ленинградскую киностудию с деловым визитом прибыл Александров, в то время министр культуры. Увидев Ларионову в съемочном павильоне, он на какое-то мгновенье остолбенел, затем произнес какие-то комплименты и удалился в окружении своих подчиненных.

Вечером к ней в гостиничный номер явились какие-то молодые люди и от имени министра культуры пригласили в банкетный зал на прощальный ужин: Александров отбывал в Москву.

Ларионова спустилась в ресторан.

(Попутно замечу: хотела бы я видеть мужчину, которого оставила бы равнодушным красота Ларионовой, и актрису, которая бы ответила отказом на подобное приглашение министра культуры.)

Они были не одни, но Александров, кроме нее, никого не замечал и буквально не отходил от нее. Другим, особенно женщинам, впору было лопнуть от зависти, но они не лопнули, а напротив, очень даже взбодрились, насытившись пищей для сплетен.

На следующий день киностудия гудела, как толпа в каком-нибудь фильме на революционную тему. На Ларионову бросали любопытствующие взгляды, судачили, что министр приезжал только ради нее, что это он пробил ей главную роль в «Анне на шее» (благополучно «забыв», что тогда он министром не был).

Надо сказать, что об Александрове ходили слухи как о большом любителе женщин. Говорили о его участии в оргиях, во время которых женщин купали в ванне с шампанским, с верблюжьим (?!) молоком. Злословили, что если бы он задумал мемуары, самое подходящее название для них было бы – «Былое и дамы». Почти по Герцену… Удивительно ли, что после эпизода на «Ленфильме» и банкета в ресторане анонимные «доброжелатели» приписали имя Ларионовой к числу александровских «наперсниц разврата»?

Определенно кто-то умный сказал, что степень успеха в большой мере пропорциональна количеству неправды, которую распространяют про человека. Если следовать этой формуле, успех у Ларионовой был сногсшибательный.

Поначалу она не обращала на сплетни внимания. Но когда Александрова сняли с должности, а случилось это вскоре после их знакомства, не обращать внимания на обстановку, которая складывалась вокруг нее, стало невозможно: ее фактически лишили работы. С ней не заключали новых договоров, не приглашали на кинопробы, ее как бы обходили стороной. Александр Ильич Птушко ждал ее в Ялте, чтобы снимать в картине «Илья Муромец» в роли Василисы, на которую она была утверждена. Ждал долго. А театр киноактера, в штате которого она числилась, ее не отпускал – по явно надуманной причине. В результате Василису сыграла Нинель Мышкова.

Ларионова была утверждена на роли еще в двух фильмах, но не повторится ли подобная история?

Надо было что-то делать. Друзья посоветовали ей написать письмо новому министру культуры, Михайлову. И, поколебавшись, она это сделала.

В письме она никого не клеймила, не возмущалась, а лишь излагала факты плохого к ней отношения и, не зная за собой никакой вины, просила разобраться в происходящем.

Письмо повезла сама. К самому министру она не попала, а его секретари (то были мужчины) разговаривали с ней не очень уважительно. Не ожидавшая такого обращения, она расплакалась. Секретари заверили ее, что письмо будет передано министру, и она покинула приемную.

Официального письменного ответа на свое обращение она не получила. Но был звонок. Перед ней извинились, сказали, что во всем разобрались, и что вины за ней на самом деле никакой не оказалось.

Она постаралась как можно скорее забыть эту историю. Но слишком широко разошлись круги от нее – как от брошенного в воду камня.