Анджей Мулярчик - Земляки Страница 14

— Слава тебе господи! А то я эту Ядьку не усторожу никак… — обрадовался Казик и послюнявил химический карандаш.

— Тятя! Каргуль! — вдруг кричит Витя.

Казик оглянулся вокруг в поисках врага, но Витя, оказывается, имел в виду подпись Каргуля, стоящую на бумаге. Казик молча складывает бумагу и возвращает ее войту: он не будет подписываться рядом со своим смертельным врагом.

— Да ты что, совсем рехнулся?!! — пробует убедить его войт. — Надо же быть гражданином! Пойми, из-за тебя девушка матерью стать не сможет и село мельника потеряет!

Ничего не помогает: Казик неумолим! Упоминание же о гражданском долге только подливает масла в огонь.

— Ты меня не учи, как гражданином быть! Из-за этой твоей политики я кота потерял!

— И два мешка пшеницы! — добавляет Витя.

— Про велосипед я уж не говорю! — машет рукой Казик и снова направляется в стодолу.

Входящий за ним войт при виде лоснящегося жиром мотора восхищенно цокает: это же сокровище! У Каргулей есть молотилка, соединить одно с другим — и работа сама пойдет!

Казик, однако, и слушать не желает столь вредных, нестерпимых для его уха предложений. Чтобы заглушить голос войта, он начинает так молотить цепом, что вокруг только гудит все и пыль столбом подымается. Войт, однако, снова прерывает его работу, протягивая повестку в суд, где будет разбираться дело об убийстве кота.

— Мой был кот и от моей руки погиб! — высокомерно заявляет Казик.

— Но ведь Каргуль дал тебе за него мешок пшеницы, вот он теперь и требует свое обратно, — поясняет войт и с гордостью добавляет: — Первый процесс по вопросам имущества в округе будет!

Внимание их привлекает громкое ржание. Кобыла Павляка, стоя у забора, трется лбом о шею стоящего на Каргулевой стороне жеребца.

— Если будет жеребенок, имей меня в виду, — говорит войт, с удовольствием наблюдая за этим лошадиным флиртом. — Покупаю.

Казик молча отбрасывает цеп и бежит к забору, чтобы оттащить кобылу. За ним бдительно наблюдает Каргуль, стоя на крыльце с винтовкой под мышкой.

Назавтра принарядившиеся Казик и Марыня собираются ехать в суд.

— Зря не слоняйся, молоти как следует! — наказывают они Вите. — Тут работы еще до черта!

Бабка, выйдя из дома, подходит к Казику и протягивает ему ручную гранату.

— Суд — судом, а справедливость должна на нашей стороне быть, — поучает старуха и, сунув руку в карман, извлекает оттуда еще одну гранату.

Торжествующе поглядывая на двор соседей, Казик сует обе гранаты себе в карман.

Каргули тоже готовятся к отъезду. Хозяева уже сидят в бричке, дожидаясь Кекешко, который, прощаясь с Ядькой, обещает привезти ей из города обручальное колечко. Наконец обе брички трогаются с места…

Едва только они скрываются за поворотом, как Витя, молотивший в стодоле, бросает цеп, перелезает через забор на каргулевский двор и начинает снимать растянутый вместо веревки для белья приводной ремень от мотора.

— Чего трогаешь? — кричит издалека Ядька, которая осталась присматривать за детьми.

— Хочу доброе дело сделать.

— С каких это пор воровство добродетелью зовется?

— Ты меня в такие научные споры не втягивай, потому как у меня ко всему практический подход имеется. И к добродетели тоже!

Примерив ремень к молотилке, Витя возвращается к себе во двор и вытаскивает из стодолы мотор. Ядька недоверчиво наблюдает за ним.

— Родители не велели… — говорит она на всякий случай.

— Мне родители велели молотить сколько духу есть. Они вернутся, а я все обмолочу, то-то старики ахнут! Только ты помоги мне, подавать снопы будешь.

— Вот еще чего придумал, — пожимает плечами Ядька.

— Чего боишься-то? Я же тебя не ко греху какому сманываю, работать зову!

Загудел мотор, застучала молотилка, в воздух поднялась пыль — замелькали на солнце вилы в руках Ядьки.

— Видала, как дело пошло! — с гордостью говорит Витя, глядя снизу на девушку, которая едва поспевает сбрасывать сверху снопы. — Раз-два, и полный порядок, гуляй, как в воскресенье!

— Гуляй, гуляй, узнает отец, где ты ремень взял, — он тебе так всыплет…

— 3-э, там… Я своего старика не боюсь, — отвечает Витя, поморщившись и продолжая смотреть вверх на высоко обнаженные ноги Ядьки, спрашивает: — Помочь тебе там?

— Не надо, сама справлюсь.

Витя проверяет, достаточно ли загружена молотилка, и снова спрашивает:

— Ну так как, помочь? — И, услышав снова отрицательный ответ, решительно, будто Ядька попросила его о помощи, лезет вверх со словами: — Ладно уж, помогу тебе…

Въехав во двор, Казик несколько раз зовет:

— Витя! Ви-итя!

Не видя сына, он заглядывает в стодолу и изумленно оборачивается к Марыне, которая слезает с брички.

— Вот это парень — герой! Все обмолотил, как есть…

Подойдя к мотору, он машинально кладет на него руку и вскрикивает, обжегшись.

В это же самое время Каргуль, который никак не дозовется Ядьки, заглядывает в свою стодолу и, пораженный, не верит своим глазам: все снопы обмолочены, а его дочь спит, прижавшись к плечу молодого Павляка!!! Обернувшись, он видит, как по двору к нему бежит с цепом в руках Казик.

— Хорошо ты сына воспитал! — восклицает Каргуль, указывая ему на копну, из которой торчат две пары босых ног.

— А ты — дочь!

На этот раз им приходится действовать сообща. Казик, вытащив сына за ноги, безжалостно дубасит его за лень, которая повелела ему молотить вместо цепа машиной. Каргуль же, держа дочь за волосы, лупит ее за то, что она потакала Витиной лени…

— Уж мы из вас повыбьем эту лень! — орет Казик, пытаясь догнать удирающего сына. — Знал бы я, что цеп о твой хребет не переломлю, — я бы тебе так дал, что ты бы всю жизнь помнил!

Налетев с разбегу на Вечорека, Казик набрасывается на него с проклятиями:

— То ж ты, старый черт, мотор выкопал! А через этот твой мотор мой сын с вражьим Каргулевым племенем снюхался! Родному отцу изменщик стал!

— Нечего больше ждать, — говорит в это время Каргуль жене, заталкивая дочь в кухню. — Придется кончать с этим нашим патриотизмом. Выдаю ее за Кекешко, хоть он и не из-за Буга!

— Чтоб этот проклятущий Казик живот со смеху надорвал? Мало тебе, что он нынче суд выиграл?!! — грозно наступает на мужа Каргулиха.

— Ничего не сделаешь, — вздыхает Каргуль, — выходит, на этот раз по его будет…

На печке, утопая в перинах, лежит бабка Леония. Свесив голову с печки, она говорит Казику:

— Мне никакой не лекарь нужен, а сын послушный! Помни, Казик, мою волю: кобылу ожеребишь, Витю богато женишь, а Павла в науки отдашь…

Казик согласно кивает головой, чтобы успокоить бабку, но видно, что он немало волнуется: кадык так и ходит у него то вверх, то вниз.

Выйдя во двор, Казик зовет сына:

— Витя! Бери кобылу и айда в путь. Чтоб обратно жеребую привел, не то я тебя заместо креста цепом встречу!

— И чего по свету бродить, когда за забором жеребец? Ведь это мечта, а не жеребец!

— За забором твой враг, а перед тобой твой отец, который тебе приказ дает! Чтоб кобыла вернулась жеребая, не то не миновать тебе цепа, понял?

Витя берет из рук матери мешок с хлебом, набрасывает на лошадь попону и, свернув немецкую походную палатку, испещренную белыми маскировочными пятнами, перебрасывает ее через плечо. Прощаясь с родителями, он замечает:

— Надо винтовку в дорогу взять, а то как бы совсем без лошади не воротиться!

— Вот это ты правильно придумал, — соглашается Казик. — Пускай я безоружный останусь, а тебе зиктовка нужнее. Только осторожней с ней, а то затвор вылетает.

— А ежели Каргули снова войну начнут? — тревожится Марыня.

— Не бойся, у меня еще две гранаты есть, — успокаивает ее Казик, небрежно махнув рукой. — Да еще фаустпатрон один…

Когда Витя трогается в путь, в конюшне Каргулей раздается ржание жеребца. Павлякова кобыла отвечает ему. Услышав шум, выходит из дома Ядька. Девушка с тревогой смотрит вслед отъезжающему Вите.

В тазу с водой, который стоит в кухне Павляков, отражается луна. Тишина. Вдруг начинает ворочаться на печи бабка.

— Казик, Казик! — шепотом зовет она.

Казик, в белых кальсонах, появляется в дверях кухни.

— Ох, чует мое сердце — неладно с нашим Витей! — говорит бабка Леония. — Пятая ночь пошла, как его нету…

— Так ведь он далеко подался…

— Далеко? А чего это я близко нашу кобылу слышу?

— Какая же может быть кобыла, когда нашего Вити нету? — удивляется Казик, с тревогой приглядываясь к матери.

— Вот то-то и оно! Послушай-ка сам!

Тишину ночи действительно нарушает какой-то странный звук. Подойдя к окну, Казик, наклонив голову, слушает.

— Наша музыка! — говорит он вполголоса. — Витя едет.

— А я тебе толкую, что лошадь так пятую ночь ржет, а вот Вити нашего как не было, так нет! И будешь ты мне еще говорить, что духов нету?!!