Эрик-Эмманюэль Шмитт - Гость Страница 4

НЕЗНАКОМЕЦ (продолжает все тем же сомнамбулическим тоном). А еще ты подумал, хотя и без слов: «Я кричу и плачу в пустом доме. Меня никто не слышит. Мир — такой же пустой дом, где никто не откликается на зов». (Пауза.) Я пришел сказать тебе, что это не так. Есть кто-то, кто всегда слышит тебя. И приходит к тебе.

ФРЕЙД смотрит на НЕЗНАКОМЦА со страхом. Подходит к нему, трогает рукой. Убедившись в его реальности, снова отступает.

ФРЕЙД. Это невозможно. Откуда вы узнали? Вы были в гестапо и читали мои бумаги.

НЕЗНАКОМЕЦ. Разве вы где-нибудь об этом писали?

ФРЕЙД (после паузы). Нет. И даже никому не рассказывал. (Пауза.) Вы все это выдумали!

НЕЗНАКОМЕЦ не отвечает.

ФРЕЙД растерян, ищет, за что бы зацепиться, наконец его осеняет.

Не двигайтесь. (Берет со стола карманные часы.) Лежите, вот так…

НЕЗНАКОМЕЦ не противится. ФРЕЙД держит часы на весу у него перед глазами и начинает медленно раскачивать их, как маятник.

Вы устали, расслабьтесь…

НЕЗНАКОМЕЦ (усмехается). Вот как, доктор, гипноз? Я думал, вы давным-давно отказались от этого метода.

ФРЕЙД. Когда пациент слишком зажат и не идет на контакт, мои старые добрые часы — лучшее средство. (Продолжая раскачивать часы, тоном внушения.) Ваши веки тяжелеют… вам хочется спать… вы пытаетесь поднять левую руку, но не можете… вы устали, очень устали… Усните. Надо спать… спать…

НЕЗНАКОМЕЦ засыпает. В продолжение всей сцены гипноза звучит таинственная, еле слышная, очень красивая мелодия. Мелодичным становится и голос НЕЗНАКОМЦА, когда он отвечает на вопросы ФРЕЙДА.

Кто вы? Как вас зовут?

НЕЗНАКОМЕЦ. Имя нужно, когда ты окружен себе подобными. Я же один в своем роде.

ФРЕЙД. Кто ваши родители?

НЕЗНАКОМЕЦ. У меня нет родителей.

ФРЕЙД. Они умерли?

НЕЗНАКОМЕЦ. Я сирота от рождения.

ФРЕЙД. Вы ничего не помните о них?

НЕЗНАКОМЕЦ. Ничего.

ФРЕЙД. Почему вы не хотите ничего вспоминать?

НЕЗНАКОМЕЦ. Я хотел бы. Но мне нечего вспомнить.

ФРЕЙД. Что вы хотите забыть?

НЕЗНАКОМЕЦ. Я никогда ничего не забываю, но у меня нет воспоминаний.

ФРЕЙД. Когда вы познакомились с доктором Фрейдом?

НЕЗНАКОМЕЦ. Первый раз, когда я услышал его, он сказал: «Вот это — я. Я — Зигмунд Фрейд, мне пять лет, и я навсегда запомню эту минуту». Его хрупкий, всхлипывающий голосок поднимался ко мне среди прочего земного гвалта.

ФРЕЙД. Но Зигмунд Фрейд старше вас. Сколько вам лет?

НЕЗНАКОМЕЦ. У меня нет возраста.

ФРЕЙД. Вы не могли слышать Зигмунда Фрейда, вы тогда еще не родились.

НЕЗНАКОМЕЦ. Что верно, то верно: не родился и не рождался.

ФРЕЙД. Где вы были, когда слышали его голос?

НЕЗНАКОМЕЦ. Нигде. Ни далеко, ни близко, ни даже в другом измерении. Это… невообразимо. Воображение мыслит образами, а тут их нет: ни лугов, ни облаков, ни лазурных пространств — ничего… Где вы находитесь во сне?

ФРЕЙД. Вопросы задаю я. Где там… у вас… находятся люди?

НЕЗНАКОМЕЦ. Во мне и нигде — так же, как сны в людях.

ФРЕЙД. Где вы сами находитесь в данный момент?

НЕЗНАКОМЕЦ. Сейчас, 22 апреля 1938 года, я нахожусь в столице Австрии Вене, на Берггассе, 19, в приемной доктора Фрейда.

ФРЕЙД. Кто такой доктор Фрейд?

НЕЗНАКОМЕЦ. Человек, автор множества смелых гипотез, как верных, так и ошибочных, — словом, гений.

ФРЕЙД. Почему вы обратились именно к нему?

НЕЗНАКОМЕЦ. Провидцам выкалывают глаза, а пророков поражает рак горла. Он очень болен.

ФРЕЙД. Он скоро умрет?

НЕЗНАКОМЕЦ. Да.

ФРЕЙД. Когда?

НЕЗНАКОМЕЦ. 23 сент… (Внезапно открывает глаза.) Простите, доктор, на такие вопросы я не отвечаю.

ФРЕЙД (обескураженный внезапным пробуждением и ответом НЕЗНАКОМЦА). Но… из гипноза не выходят так резко… вы…

НЕЗНАКОМЕЦ. Если бы я ответил на ваш вопрос, вы могли бы умереть в указанный день по самовнушению. И вина была бы на мне. (Встает и прохаживается по комнате.)

ФРЕЙД (про себя). Я, кажется, схожу с ума.

НЕЗНАКОМЕЦ. Часто безумие оказывается мудрее разума. (Разминается.) Тело — забавная штука, но до чего же быстро все затекает! Я давно отвык. (Смотрится в зеркало.) Как я вам нравлюсь? Смешная физиономия, верно? Я воспользовался внешностью одного актера, который родится, когда вас уже не будет.

ФРЕЙД (машинально). Красивое лицо.

НЕЗНАКОМЕЦ (искренне удивленный, снова заглядывает в зеркало). Нет, правда? Но на меня настоящего ничуть не похоже.

ФРЕЙД (тоже подходит к зеркалу). Думаете, я узнаю себя в бородатом старике, который глядит на меня из всех зеркал? Я привык, но все равно не верю, что это я…

НЕЗНАКОМЕЦ. Вам не нравится ваше отражение?

ФРЕЙД. Человек в зеркале открывает рот и поднимает руки вместе со мной, поэтому я говорю о нем: «Это я». Но этот морщинистый лоб, седые волосы, сухие, вялые губы — не мои. У меня лоб был гладкий, волосы темные, хотя разницы, по сути, никакой: мое тело уже и тогда могло не совпадать с моим «я».

НЕЗНАКОМЕЦ. Вы описываете в точности то, что я испытываю каждый раз, когда приходится воплощаться. Вот уж не думал, что и вы, люди, чувствуете нечто подобное.

ФРЕЙД (какое-то время молча смотрит на отражение НЕЗНАКОМЦА в зеркале). Простите, но я не могу поверить, что это вы.

НЕЗНАКОМЕЦ. Я знаю. Ты в меня не веришь. Доктор Фрейд — атеист, блистательный атеист, проповедник и неофит атеизма.

ФРЕЙД. Почему вы явились ко мне? Почему не к какому-нибудь кюре или раввину?

НЕЗНАКОМЕЦ (небрежно). Беседовать с поклонником — такая тоска! А кроме того…

ФРЕЙД. Что?

НЕЗНАКОМЕЦ. Я не уверен, что священник поймет меня лучше, чем вы. Эта публика так привыкла вещать и действовать от моего имени, раздавать за меня советы… боюсь, как бы я им не помешал.

С улицы доносятся крики и топот сапог.

ФРЕЙД. Но все же почему ко мне? (Пауза.) Чтобы обратить меня?

НЕЗНАКОМЕЦ (смеется). Какая гордыня! Нет. Да и поздно уже. Через несколько месяцев ты опубликуешь своего «Моисея»… Я тебя не обратил.

ФРЕЙД. Но я вас вижу перед собой.

НЕЗНАКОМЕЦ. Ты видишь просто человека.

ФРЕЙД. Вы появились так внезапно.

НЕЗНАКОМЕЦ. Я мог влезть в окно.

ФРЕЙД. Вы знали, что Анну увели в гестапо.

НЕЗНАКОМЕЦ. Об этом знает весь дом.

ФРЕЙД. Не смейтесь надо мной. Как вы могли рассказать мне то, что случилось со мной в пять лет?

НЕЗНАКОМЕЦ. Думаешь, ты уникум? Некоторые умеют сочинять истории, в которых каждый узнаёт себя, — такие люди называются писателями. Может, я не Бог, а просто хороший писатель?.. Мало ли мальчуганов вдруг осеняло посреди кухни, что они существуют!

ФРЕЙД (сердито отметая все эти доводы). Ерунда, меня не проведешь!

НЕЗНАКОМЕЦ (подходит к нему вплотную). Странное дело, дорогой мой ФРЕЙД, с чего это ты вдруг жаждешь веры и знать не желаешь никаких сомнений… (Неожиданно.) Сколько тебе было лет, когда он умер?

ФРЕЙД. Кто?

НЕЗНАКОМЕЦ. Твой отец?

ФРЕЙД. Сорок лет.

НЕЗНАКОМЕЦ. Не прикидывайся, что не понимаешь: сколько тебе бы-ло лет, когда он умер в твоей голове?

ФРЕЙД (неохотно). Это было так давно…

НЕЗНАКОМЕЦ. Тебе было лет тринадцать, да, ты прожил целых тринадцать земных лет, когда вдруг понял, что отец может ошибаться, мало того, упорствовать в своих ошибках, а то, что ты принимал за силу правоты, на самом деле косность невежества. Ты обнаружил в нем слабые стороны, увидел, что он бывает робким, нерешительным, боится соседей и жены… Тебе стало ясно, что отцовские принципы — не законы мироздания, вечные и непреложные, как солнце на небе, а просто его частные мнения, привычные, как старые тапочки, просто затверженные фразы, которые он без конца повторяет, как будто это делает их вернее и убедительнее. До тебя дошло, что он стареет, руки его становятся дряблыми, кожа тускнеет, спина горбится, рассудок слабеет. Словом, в один прекрасный день ты понял, что твой отец — обыкновенный человек.

ФРЕЙД. В тот день во мне заговорил взрослый.

НЕЗНАКОМЕЦ. Ты думаешь? Нет, Фрейд, в тот день в тебе заговорило малое дитя и ты кинулся к Богу. Обманутая любовь искала утешения в вере. Ты пожелал заменить смертного отца бессмертным, сверхъестественным, которого поместил на небо.

ФРЕЙД. Но…

НЕЗНАКОМЕЦ. Не спорь, об этом написано во всех твоих книгах. Поскольку земной отец для тебя умер, ты перенес его на небеса. Таково, по-твоему, происхождение идеи Бога: человек создает Бога, потому что очень хочет в него верить. Бог есть человеческий вымысел. Удовлетворение некой потребности. (Говорит все громче.) Выходит, я — иллюзорное утешение?! (Кричит.) Так?