Василий Сигарев - Метель Страница 4

К.И.Т. (встает.) Опомнитесь, Марья Гавриловна. А ежели они обнаружат его ранее, чем состоится венчание, тогда все пропало. Все замыслы, все планы — все будет разрушено. Опомнитесь, Марья Гавриловна, уничтожьте письмо. Лучше напишите им после, когда все утрясется, уладится.

МАША. Нет же, Господи, я не могу столько времени оставлять их в неведении. Они погибнут, выдумывая себе разные ужасы, Я не могу. Я люблю их.

К.И.Т. А как же Владимир Николаевич? Вы можете погубить его этим письмом… Как же Владимир Николаевич? Любите ли вы его?!

МАША. Люблю.

К.И.Т. Тогда решите, кого больше! Его или их!

МАША. Молчите, прошу вас, молчите! Это невыносимо, слышать такое!

К.И.Т. Но вы должны решить. И если любовь ваша к Владимиру Николаевичу менее сильна, нежели любовь к родителям, то вы не будете счастливы, Марья Гавриловна. Вы будете мучиться, страдать, терзать себя и, в конце концов, возненавидите своего мужа.

МАША. Но я люблю Владимира Николаевича! Люблю больше всего на свете. Люблю больше самой жизни…

К.И.Т. Тогда…

Вбегает Настя.

НАСТЯ. (Возбужденно.) Марья Гавриловна, барышня, беда!

МАША. (Бледнеет.) Господи, что же случилось?!

НАСТЯ. Барич, Гаврило Гаврилович, заметили в саду человека. Думают, разбойник. Послали Федора проверить.

Маша и К.И.Т. переглянулись.

К.И.Т. Корнет…

МАША. Что же делать?

К.И.Т. Нужно уходить.

МАША. Да, да, правильно, уходить… Настя, собирай вещи.

К.И.Т. (смотрит на узлы на полу.) Помилуйте, Марья Гавриловна, какие вещи?! Разве можно думать о них в такую минуту?!

МАША. Это приданое… Я не могу без него.

К.И.Т. Господь с вами, Марья Гавриловна, о чем вы говорите?! О каком приданом? Нужно уходить. Сейчас же!

Пауза. Наспех завязывает узел с книгами и украшениями, поднимает его. Идет к двери.

Вот возьмите это. Одевайтесь немедленно. Вы все погубите!

МАША. Да, да… (Оделась, стоит посреди комнаты в замешательстве.)

К.И.Т. Идемте же!

МАША. Сейчас… (Подходит к Насте.) Прощай, Настя. Молись за душу мою грешную. Молись за батюшку с матушкой, приглядывай за ними.

НАСТЯ. (Заплакала.) Прощайте, барышня.

МАША. Прощай, моя комната. Прощай, моя кровать. Прощайте, мои книги. Прощай, мой дом. Прощайте все.

К.И.Т. Идемте, Марья Гавриловна.

МАША. (Идет к двери.) Прощайте!

Выходят. На пороге узел в руках К.И.Т. развязывается и все его содержимое сыплется на пол. Маша начинает было собирать, но К.И.Т. не дает ей.

К.И.Т. Бросьте. Нет времени. (За руку уводит Машу.)

Дверь закрывается. Настя, плача, распаковывает узлы. Но тут возвращается МАША.

МАША. Письмо… Запамятовала оставить письмо.

Вставляет письмо между книгами. Смотрит на него. Потом выдвигает почти наполовину. Опять уходит.

НАСТЯ (глядит ей вслед.) Воротились… Не будет, значит, дороги. Господи, помоги им.

Бросается на колени. Молится. А за окном раздаются первые шепоты проснувшейся метели.

ТЕМНОТА

Третья картина

Маленькая хилая церквушка на окраине деревни Жардино. Одна из тех, где святые отцы причащают «на скорую руку», а по случаю промышляют тайным крещением или венчанием в духе брата Лоренцо. По углам горят несколько жалких свечей. Их пламя, временами изгибающееся под мертвым дыханием сквозняков, озаряет блаженные лики святых, которые сделались какими-то странными от этого убого света. Кажется, что они то улыбаются, то вообще смеются, обнажив желтые масляные зубы, похожие на кусочки тушеных кабачков.

В церкви Марья Гавриловна, К.И.Т., корнет Дравин и священник, на котором одеяние, требуемое при венчании.

Девушки сидят в углу. Молчат. Тишина. Только за маленькими оконцами бесчинствует метель.

Корнет стоит подле окна, прижавшись к нему лицом и руками. Смотрит. Святой отец удалился за иконостас и там чем-то гремит — похоже, ест.

А метель все кричит и кричит, словно роженица, явившая в руки повитухи мертвеца.

МАША (негромко.) Что же это мой ангел, Володя, все не едет и не едет… Я так боюсь за него… И еще этот сон…

К.И.Т. Какой сон?

МАША (готова заплакать.) Плохой… плохой сон.

К.И.Т. Какой сон? Какой, милая?

К.И.Т. бледнеет, встает и идет к Дравину. Маша закрывает лицо руками и плачет.

МАША (замолкает, шепчет молитву). Прошлой ночью… Прошлой ночью мне приснилось, что Володя… что Володя… что он умер. (Ёжится.) Мне было так жутко смотреть на него, лежащего на траве… бледного и окровавленного. Было видно, что душа покидает его, а между тем… между тем он молил меня страшным пронзительным голосом, молил меня поспешить с ним обвенчаться. Как это ужасно! Как ужасно! Я так ненавижу свои сны! Они всегда такие реальные. Такие страшные и непонятные… Где же мой Володя?! Что с ним?! Какая беда его задержала?!

К.И.Т. (Дравину.) Что там, корнет? Не видно?

ДРАВИН. (Отходит от окна.) Ни черта! Только дьявольская метель бесится, как сумасшедшая.

К.И.Т. (Прижимает указательный палец к губам.) Тише, корнет, тише. Грешно поминать имя нечистого в храме Божьем.

ДРАВИН. (Одаряет небрежным взглядом иконы.) Деньги плочены — пускай терпют.

К.И.Т. Тс-с-с, корнет… Стыдно перед батюшкой.

ДРАВИН. (Усмехается.) Перед этим… (Делает жест в сторону иконостаса.) Он уже пьян, как ямщик…

К.И.Т. (Шепотом.) С чего вы взяли, вовсе он не пьяный.

ДРАВИН. (Зло.) Не пьяный, так будет, пять рублей содрал, гад! Пройдоха! Божья свинья с бородой!

К.И.Т. (Строго.) Перестаньте… Пойдёмте лучше к Марье Гавриловне. Она себе места не находит. Вся извелась. Да и мне неспокойно от этой метели… (Задумчиво.) Странная она какая-то. Точно беду предвещает… Ох, чего бы не случилось, чего бы не стряслось с Владимиром Николаевичем. Ох, не стряслось бы чего… Ведь уже должен быть. Ведь должен?

ДРАВИН. Молчи, дурочка. Не смей при ней.

Идут к Маше, которая сидит, опустив голову и обхватив себя руками. Садятся по сторонам. К.И.Т. обнимает её. Гладит плечо.

К.И.Т. Бедная моя девочка! Что же ты себя терзаешь? Что же мучишь? Что же так убиваешься? Всё будет хорошо, дитя моё. Всё будет хорошо. Осталось недолго… Совсем недолго… Скоро приедет ваш поручик. Должно быть, что-то задержало его в пути. Ведь такая метель…

МАША. (Шепчет.) Жуткая…

К.И.Т. Никакая она не жуткая.

ДРАВИН. Пустяковая.

К.И.Т. Вот видите — пустяковая. Корнет знает в этом толк. (Дравину.) Правда, милый?

ДРАВИН. (Бодро.) Чистая…

К.И.Т. Вот видите, душа моя, вот видите. Скоро будет ваш поручик. Уже недолго осталось. Скоро будет. Лучше расскажите нам с корнетом о нём. Мы ведь только и знаем, что звать его Владимиром Николаевичем. Он, верно, страшно мил, раз так понравился вашему романическому воображению? (Смеётся.) Признайтесь, он — мил, мил, как белый почтовый голубь?

Маша поднимает голову и нежно улыбается от тёплых воспоминаний.

МАША. Он самый милый на свете, мой Володя. Он писал мне письма, когда не было случая свидеться. Я часто плакала от этих писем. Они были такие… такие… они прямо пылали страстию. Я просто не могла читать их спокойно — слёзы всякий раз душили меня. Он такой трогательный… такой… такой… такой… Но он беден… (Пауза.) И от этого все наши несчастия! От этого все наши злоключения! Ох, если бы только он не был беден… если бы только… (Плачет.)

К.И.Т. Несчастная девочка моя. Как, должно быть, это скверно, не иметь денег.

ДРАВИН. (Философски.) Да уж… Без денег ты не человек. Без них, деточек, ты — мужик, только что при звании. (Грустно.) Да и какое там звание, если не можешь проиграть рубля три в бостон. Даже вон этот (кивает головой в сторону иконостаса) и то за «спасибо» не венчает — пять рублей сорвал, паразит! Знамо дело — напьётся! Я их, гадов, по бороде узнаю — у всех липкая от вина. Напьётся, если не уже. Пренепременно напьётся…