Лорейн Хэнсберри - Плакат в окне Сиднея Брустайна Страница 4

Айрис. Мне уже и слова сказать нельзя?

Сидней. В таком духе — нет. А то я взбешусь. (Порывисто встает, отходит к окну и смотрит на улицу.)

Айрис (зло и упрямо). Ясно одно: тебе трудно со мной разговаривать, потому что в душе тебе хочется только ссориться со мной.

Сидней (кричит). Ничего подобного! И скажи своему доктору Стайнеру: пусть он со своим коньком «люблю-ненавижу» идет… куда подальше!

Айрис. Речь идет о вещах, в которых ты даже не отдаешь себе отчета, Сид. Это бессознательные побуждения.

Сидней. А если они бессознательные, чего уж тут толковать!

Айрис (сбита с толку). Ну, не «без», а «под». Подсознательные побуждения.

Сидней. Слушай, давай лучше подумаем, как бы тебе все-таки показаться режиссерам.

Айрис (это ее больное место). Неужели же ты не понимаешь, что у человека могут быть свои внутренние барьеры?

Сидней (садится к чертежной доске). Очень понимаю и, кроме того, знаю, что, если их наращивать и укреплять, они становятся все выше и выше.

Айрис (сквозь зубы). Ну ладно! Я из своей жизни не сумела сделать ничего путного. А ты? Или эти бокалы мне только мерещатся?

Сидней. А, что ты понимаешь!

Айрис (захлебываясь торжеством). Понимаю, что не такая уж гениальная идея открывать ночной клуб с народными песнями там, где на четыре квартала есть уже двадцать таких ночных клубов. Это я хорошо понимаю, мой миленький! И какой к черту из тебя хозяин ночного клуба? (Идет в ванную чистить зубы.)

Сидней (почти страдальчески: опять то же самое, напрасные старания). Был задуман вовсе не ночной клуб. (Пауза.) Все было бы хорошо, если бы Бруно как следует занялся рекламой.

Айрис (захлопывает дверь в ванную и идет назад). Он полагал, что за это ему будут платить.

Сидней. Я предложил ему четвертую часть.

Айрис Кому нужна четвертая часть доходов без доходного кабачка?

Сидней. Это был не кабачок!

Айрис. Куда ты денешь эти бокалы?

Сидней. Не могу же я сразу придумать! Наверно, есть заведения, которым нужны полторы сотни целеньких бокалов, правда?

Айрис. Тем, кто будет описывать имущество, покажется весьма странным, что в кабачке нет бокалов. Что ты скажешь, если тебя спросят, куда они девались?

Сидней. А почем я знаю, куда они девались? Я пе обязан помнить всякие мелочи. Может, воры залезли и украли, мало ли что!

Айрис. Инспектора обожают вникать во всякие мелочи, Сид. Мелочи— это их специальность.

Сидней. Не знаю, почему это тебя волнует. Ты должна радоваться, что я хоть что-то спас, что у меня хватило духу пойти и унести оттуда хоть что-нибудь, пока не описали имущество. Видишь, я иногда бываю очень практичным. А ты меня вечно пилишь.

Айрис приподнимает лист кальки на чертежной доске и обнаруживает под ним макет газетной полосы, над которым работал Сидней.

Айрис (берет в руки чертеж). Ну, а теперь еще что? Хочешь сделаться художником? Боже, какой ужас! (Демонстративно хохочет.)

Сидней. Это не рисунок. Это макет… м-м… (Он колеблется, ему не хочется входить в объяснения в такой момент.)

Айрис (уже ожидая чего угодно). Макет чего, Сидней?

Сидней (тяжело вздыхая, садится). Понимаешь, Харвей влюбился в одну цыпочку…

Айрис. И что?..

Сидней. …и решил переселиться на Майорку. Представляешь, решил плюнуть на все и жить на Майорке…

Айрис (опускается на стул, прижимая пальцы ко рту). О боже, пег… Сидней, нет…

Сидней (пожимая плечами). Ну и, конечно, пришлось ему сбагрить свою газету…

Айрис. Нет. Господи, сделай так, чтобы это была неправда. Сбагрить— кому? Сидней, да неужели же ты?..

Сидней. Знаю, тебе трудно, Айрис. Трудно попять, почему мне это нужно…

Айрис (бессильно сникает на стуле). Не верю. Не верю, что ты, еле выкарабкавшись из этого (жест в сторону бокалов), мог сразу же влезть в это… Не говоря уже обо всем прочем, что ты сказал Харвею насчет денег? Чем ты собираешься ему платить?

Сидней. Мы с ним договорились. Не беспокойся.

Айрис. Как вы договорились, Сидней?

Сидней. Ну, в общем договорились. И точка. Говорят тебе, не беспокойся. И точка.

Айрис. Господи помилуй, да где же ты возьмешь деньги на издание газеты?

Сидней. Это совсем маленькая газета. Еженедельная.

Айрис. Сидней, тебе не на что выпускать даже листовку, и даже один раз в год!

Сидней. Я сам знаю, что делаю, — сколько раз я должен повторять тебе одно и то же? Деньги тут вовсе не главное. Харвей подцепил очень богатую бабенку, и деньги его пока что не интересуют.

Айрис. А когда заинтересуют? Где ты их возьмешь? Объясни, пожалуйста, глупой настырной старухе Айрис, пе то она будет ломать себе голову день и ночь.

Сидней. Достану. И точка. Достану. Ведь на «Серебряный кинжал» деньги нашлись? И тут найдутся. Чтобы что-то сделать, надо что- то делать. Точка.

Тем временам к дому подошли Уолли О’Хара и Элтон Скейлз. Первый — человек лет за сорок, с редеющими рыжеватыми волосами, одет довольно стандартно. Он несет несколько плакатов на картоне На минуту оба останавливаются и оживленно разговаривают, очевидно обсуждая, как вести себя дальше. Элтон стучит в дверь. Айрис с досадой всплескивает руками и открывает им.

Элтон (громко чмокает ее в щеку. Жест в сторону Уолли). Смотри, кого я встретил!

Уолли (показывая избирательный плакат Сиднею и Айрис. На нем написано: «Хотите реформ — голосуйте за О'Хара»). Здорово, Сид.

Сидней (стоит как вкопанный; решительно). Я отвечаю: НЕТ.

Элтон (кричит на него). Не паясничай! Сначала хоть послушай, что он скажет!

Уолли. Здравствуй, Айрис! (Целует ее.)

Айрис уходит в кухню готовить салат.

Сидней. Знаю, что он скажет, и не желаю слушать. Я в эту игру не играю. И точка. Моя образцово-показательная газетка не будет ввязываться в политические кампании. Ни в какие. Политика для тех, кто к пей питает особый интерес. А у меня интерес уже остыл.

Уолли (словно он ничего другого и не ожидал. Усаживается поудобнее). Знаю, слыхал. Ты мне уже все это объяснял. «Политика — это нарыв на здоровом теле человечества. Политика — это рак души. Это грязные делишки, сплошные компромиссы и пустые словопрения». И так далее, и так далее. (Идет к сеткам с бокалами, вынимает один бокал.) Здесь что, притоп алкоголиков? (Наливает себе в бокал из бутылки; бросает проницательный, наметанный взгляд на новоиспеченного редактора.) И все-таки, Сидней, я в конце концов понял, и ты тоже должен это понять: дело ждет, и надо же кому-то его делать. Вот я, например, почти забросил работу, хотя моя юридическая практика только начинает налаживаться. Я иду на риск и сил своих не жалею; а тебя всего-навсего прошу чуточку помочь и поддержать через твою — насколько я понимаю — газету.

Сидней. Ни за что, даже ради тебя, Уолли. Мои читатели вольны поступать, как им угодно. Но в моей газете — никакой поддержки. И никаких редакционных статей.

Элтон (к Уолли, возбужденно). Ты видишь! Вот оно! Вот оно, тяжелое заболевание современных буржуазных интеллигентов — «страусизм»! У этого явные симптомы — Великий Печальный Уход от мирской суеты. (С комическим отчаянием бьет себя в грудь.) Сердце кровью обливается! (Прикрепляет плакат к книжной полке.)

Сидней. Элтон, хочешь знать точный и безошибочный признак, по которому всегда — слышишь, всегда — можно отличить бывшего коммуниста от обыкновенных людей? По тому, как он часто и беспричинно повторяет слово «буржуазный».

Элтон. А хочешь, я скажу, как можно точно и безошибочно, несмотря пи на что, распознать липового коммуниста с членской карточкой в кармане? По тому, как оп цепляется за любой ничтожнейший предлог, чтобы уклониться от разговора, если речь идет хоть о мало-мальски важных вещах!

Уолли (спокойно, посмеиваясь). Послушать вас, так можно подумать, что вы заклятые враги!

Сидней (обращаясь к Элтону). Да, я, должно быть, уже не верю лозунгам революционеров со школьного двора, Элтон. Да, вероятно, у меня уже не осталось ни энергии, ни чистоты душевной, ни разумения, чтобы «спасать мир». (Снимает плакат Уолли. Смотрит на обоих, улыбаясь затаенной улыбкой, одними краешками губ.) И если говорить всерьез, я теперь не верю даже, что обязательно наступит весна. А если и наступит, не верю, что она принесет что- нибудь поэтичнее или мятежнее, чем… обострение язвы желудка!