Анджей Стасюк - Ночь: Славянско-германский медицинский трагифарс Страница 7

…и не нассать…

…вы читаете мои мысли, молодой человек, пусть горит как можно дольше…

…наша страна, должно быть, вас страшно достала…

Что нам, черт возьми, с ним делать?

Ведь его нельзя сейчас выпускать.

Нам повезло: он и сам того же мнения.

Все у него перемешалось.

Славянское сердце и германский разум…

Искренность, эмоциональность и критический склад ума…

С одной стороны — поджечь, а с другой — гражданская ответственность за будущее страны…

Родные подадут на нас в суд…

Они привезли нам ювелира…

А назад получат какого-то Бакунина…

Слава богу, что еще по-польски не заговорил…

А черт его знает, на каком он думает…

К счастью, мысли подслушать невозможно…

Мы должны его усыпить…

С какой целью?..

Пусть себе поспит… пусть проспится, вдруг это пройдет…

Действительно, как проспится…

Да-да, надо дать ему немного времени…

Потому что, если подумать, хоть сердце у него и польское, зато кровь немецкая, и как только она разойдется по самым дальним уголкам, вплоть до головы, в смысле до мозга, все должно прийти в норму…

Господа! Мы же врачи! Кровь может иметь Rh плюс, Rh минус, быть первой, второй, третьей группы, но кровь не имеет национальности…

Вот именно… скорее всего так… а иначе получается какая-то дикость дремучая…

Но, с другой стороны, вы ведь сами невооруженным глазом видите: произошла странная, преудивительная и внезапная метаморфоза, явившаяся следствием пересадки обыкновенной, казалось бы, мышцы…

Давайте подбросим его психиатрам…

Прекрасная идея, жаль, невыполнимая. Тем более что он не с ума сошел, а просто несколько изменил мировоззрение…

Аминь. То есть ничего не остается, как сделать укол и положиться на целебное воздействие сна…

На всякий случай приготовьтесь — вдруг понадобится его держать…

Лучше б я работал врачом в Кишиневе…

Хор должен быть мудрее всех, потому что хор — он ниоткуда.

Участники хора — старики и старухи, которые уже однажды умерли.

Участники хора — духи, которые немало повидали на своем веку.

И еще — тела, которые немало перечувствовали.

Я б хотел, чтобы хор был мудрее своей песни.

Жизнь слишком сложна, чтобы доверить ее персонажам пьесы.

Персонажи умирают, сходят с ума или пропадают.

Кто станет ждать мертвого похитителя автомобилей и бриллиантов?

Кто — старика, которого лишило разума чужое сердце?

Собаки в далеком городе на Востоке.

Они узнают запах хозяина даже сквозь плотно закрытую крышку гроба.

И старухи ждут, для которых он навсегда останется ребенком.

Но кто же будет ждать богача, который презирает богатство?

Кто — толстосума, который раздаст свое добро?

Дни становятся короче и короче, и все дольше придется сидеть при свете.

Собаки, свернувшись в клубок, будут пережидать холода.

Запад ничем не отличается от Востока перед лицом смерти и безумия.

Во всяком случае, так должно быть. Остывают моторы автомобилей, и меркнет блеск бриллиантов.

Именно об этом во все века поет хор свою песню.

О том, что происходит, когда действующие лица покидают сцену.

О том, что в конце наступает холод и меркнет самый яркий блеск.

О том, что кончается бензин и останавливаются часы за десять тысяч евро.

О том, что изобилие Запада никогда не утолит жажды Востока.

О том, что покой Востока никогда не избавит Запад от страха.

О том, что собаки чуют смерть хозяина за тысячу километров и воют.

Старухи в черных платках тоже ее чувствуют и плачут.

Об этом поет хор. О том, что когда не станет старых женщин в платках, мы все будем умирать как собаки. И хора тоже не станет, ему будет не для кого петь.

Потому что — при всем уважении к животным — собакам не нужна песня. Собаки знают, кто они.

Собакам не нужен хор.

Зато люди и герои пьес нуждаются в нем испокон веку.

Они слушают его, и слушают, и слушают, и слушают, и слушают, и наслушаться не могут.

Потому что песни о помешательстве, нищете и смерти — самые любимые.

Песнь об угоне «мерседеса».

Песнь о врожденном воровском инстинкте.

Песнь о том, что они никогда не моются.

Песнь о том, что только и знают что моются.

Песнь о кацапах, песнь о швабах, песнь о полячишках.

Песнь о том, что они боятся переходить на красный.

Песнь о том, что не боятся.

Песнь о том, что они не умирают, даже выпив три литра спирта.

Песнь о том, что их призвание — убийства и порядок.

Песнь о том, что они должны жить в рабстве. И о том, что вообще не должны жить.

И о том, что у них черное нёбо, и о том, что у ихних баб поперек, и о том, что их псы натасканы убивать, и наоборот, о том, что псы там подыхают с голоду на коротких цепях, и о том, что в чужой стране хорошо проводить отпуск, воевать или работать, но жить там все равно что медленно умирать — это если тебя сразу не прикончат! И не ограбят вдобавок!

Да что там ограбят! Выпотрошат с ходу!

Обманут при расчете!

Насильно женят на пидоре!

Обяжут жениться на лесбиянке!

Отравят своей едой!

После шестидесяти погонят на эвтаназию!

После семидесяти заставят просить милостыню перед костелом!

Принудят заниматься сексом с детьми!

Каждый день ходить на мессу!

Ну тут уж вы все хватили…

Мы только хор, мы поем песни, чтобы успокоить смятенные души, ищущие ответа.

Мы лишь ответ, содержащийся в вопросе.

Мы лишь бредни, позволяющие вам заснуть спокойно.

Несмотря на то что кончается бензин, остывают моторы автомобилей, меркнет блеск украденных бриллиантов и останавливаются часы.

Бредни, которые позволяют вам жить после пробуждения.

Проснитесь… Проснитесь… Прошу вас, проснитесь… Я не могу громко говорить, вдруг кто-нибудь услышит и придет, а мне нельзя здесь находиться. Ну проснитесь же… У меня мало времени. Вы меня слышите?..

…Кто это? Что это?.. Никого нет… Сейчас ночь, никого и не должно быть, а я сплю… Кто это?.. Что это?.. Кто тут шепчет?.. Тихонько, как шепчет страх?.. Но ведь мне надо спать, здесь строгие порядки и сейчас ночь… Я должен спать…

Но вы уже проснулись. И это я. Я пришел, потому что моя душа ненадолго в меня вернулась. Вы знаете, я и не подозревал, что она у меня есть. Смешно, да?

Да. Я вас слышу… Но это как бы озвученный сон. Вы кто?

Как бы вам сказать…

Говорите прямо.

Я путешественник. Вернее, был им… теперь уж и сам не знаю. Путешествую на автомобилях и перевожу разные вещи. Чаще всего с Запада на Восток.

У вас есть любимая марка?

Что?

Марка автомобиля. И модель.

А, извините… Наверное, семисотый «BMW»… Так, по крайней мере, я думал раньше. То есть своего у меня никогда не было, но иногда я на нем ездил… А сейчас уж и не знаю… А у вас?

«Мерседес», парень. Класса S… Но не знаю, может, сменю его… Я теперь чувствую себя как будто моложе… Как только выйду отсюда, куплю себе красную «корвет-ту»… Глупо, правда? Буду в ней как старый сивый лох…

Ну почему…

Да потому. Но мне насрать!.. Извините… Надо вести себя потише. Ведь все спят… Вы… ты, парень, однако же, не из этих…

В смысле?..

Ну, этих, которые тут спят, вы не отсюда…

Нет.

Вы лично ко мне пришли?

Да.

А зачем?

Я пришел вас навестить, у вас мое сердце.

…

Там… в груди…

…

…Его пересадили…

Кажется, до меня начинает доходить… Я спутал клинику с тюрьмой…

Да, малость…

А! Ты тот самый студент-германист! Ты мой донор!

«Я богословьем овладел,Над философией корпел,Юриспруденцию долбилИ медицину изучил.

…

Однако я при этом всёмБыл и остался дураком.

…

В магистрах, в докторах хожуИ за нос десять лет вожуУчеников, как буквоед,Толкуя так и сяк предмет»[7].

Ну как? Нравится тебе?

Это?

Это Гёте!