Юлиу Эдлис - Игра теней Страница 8

Антоний (как нечто само собой разумеющееся). Не мог же я так, сразу уехать от тебя, расстаться… ты не пережила бы этого!

Клеопатра (кричит). Но я не хочу пережить тебя! Я не хочу пережить всех вас! Хватит с меня и одного!.

Антоний (беспечно). Ты себе и представить не можешь, какая сейчас на Самосе стоит погода! Море не шелохнется, на небе ни облачка, в горах цветет дрок и маслины, а с плоскодонок сгружают на берег бурдюки с питьевой водой и развозят их по городу на осликах, ослики карабкаются по крутым улочкам, позвякивая бубенцами, а у лодок — синие, и красные, и желтые, и полосатые паруса… Я велел, кстати, пустить в садки жирных мурен и откормить белых голубок…

Клеопатра (усмехнулась). Ты забыл о мудрых змеях…

Антоний (не слыша ее). …а также отделать заново тамошний амфитеатр и ристалище, а артистов, кифаредов и мимов я выписал из Афин. Это будет замечательная зима, Клеопатра, вот увидишь!

Клеопатра (про себя). И — последняя…

Антоний. Почему — последняя? Если тебе там понравится, мы останемся и на весну и даже на все лето, стоит тебе только захотеть.

Клеопатра (без укора). Но ты ведь собирался весною начать войну с Римом?

Антоний (не видя в этом противоречия). Конечно. Но это навряд ли займет много времени. Ты меня подождешь на Самосе, разве что немножко поскучаешь одна. Я скоро вернусь.

Клеопатра. Ты неисправим, Антоний… хоть в этом ты постоянен.

Антоний. Ты ведь сама сказала, что веришь мне! Что я вернусь Цезарем!

Клеопатра. Если вернешься.

Антоний (с мукой). Но я ведь не могу так просто уехать от тебя, оставить одну… мне надо привыкнуть самому к этой мысли… вдохнуть в тебя терпение и мужество, а главное — веру, Клеопатра, веру! Октавий от меня не уйдет!. Бросить тебя одну, слабую женщину…

Клеопатра (устало). Так ты это — из-за меня…

Антоний. А из-за чего же еще?! Поверь, мне не терпится утереть нос этому фуррийскому выскочке, и, если бы я не беспокоился о тебе, я давно бы уже плыл в Италию! (С обидой.) Ты не рада тому, что мы будем вместе до самой весны?!

Клеопатра (с горечью). В конце концов, было бы еще ужаснее потерять тебя в разгар зимы… Самос, теплый, безоблачный январь тридцать первого года.

Антоний. Ну разве не прелесть этот благословенный остров, как я тебе и обещал?! К тому же до материка рукой подать, и мы с тобой будем наезжать время от времени в Афины, там меня обожают и даже сделали почетным гражданином, там прекрасные трагические актеры, я велел им разучить «Электру» и «Эдипа», они ведь играют на чистом греческом языке, а не на той смеси варварского с грубой латынью, что наши знаменитости в Риме. Этот остров будет оглашаться с утра и до вечера пением флейт и кифар…

Клеопатра (прижимаясь к нему). И пусть хоть вся вселенная в это время гудит от стонов и рыданий!.

Антоний. …театры будут ломиться от публики, хоры будут усердно оспаривать друг у друга лавры…

Клеопатра (неожиданно). Я не отпущу тебя и весной! Пропади пропадом Рим, Октавий, весь мир… что нам до них?! Ты же сам говорил — кроме меня, у тебя ничего нет, ничего тебе не надо! Никуда я тебя не отпущу!

Пение флейт и кифар.

Антоний (вдруг — с спокойной и мужественной печалью). Нет, Клеопатра… уже поздно. Я уже бросил вызов. Не Риму, нет — судьбе. Я уже не могу отступить. (Улыбнулся ей.) И ты бы мне тоже этого не простила.

Клеопатра. Мне нечего прощать тебе. И я хочу тебя живого, живого!

Антоний (без укора). Чтобы при мне, живом, помнить его — мертвого?.

Клеопатра. Я забуду его! Я уже забыла.

Антоний (спокойно). Жаль.

Клеопатра. Я не понимаю тебя, Антоний!

Антоний. Если ты забыла его… значит меня ты забудешь еще скорее…

Клеопатра. Я не отпущу тебя!

Антоний (усмехнулся). Но ведь я теперь — Цезарь, никто не смеет перечить мне. Надо мной — только мой рок. (И вдруг вновь становясь прежним — фантазером, бахвалом, рабом собственного жизнелюбия.) Но мы с тобой еще можем спастись! Мне снился сон, в нем мы оба были живы и счастливы где-то на неведомом солнечном острове — нет, не здесь, не на Самосе, — где-то далеко, за краем моря, по ту сторону… На что нам, действительно, Рим, Египет, царства… Я оставлю Египет, Кипр, Африку и Келесирию Цезариону — он сын Цезаря, Октавий не посмеет его и пальцем тронуть, а нашим с тобой сыновьям, Птолемею и Александру…

Клеопатра. Они еще дети!

Антоний. …Птолемею — Финикию, Сирию и Киликию, Александру — Армению, Мидию и Парфию.

Клеопатра (глядя на него с состраданием). Но ведь Парфия тебе не принадлежит…

Антоний (легко). Я ее завоюю для Александра. В первый раз мне это не удалось, но во второй…

Клеопатра. Как же ты завоюешь ее, если мы собрались бежать за море, на счастливый остров?.

Антоний (так же легко). Значит, сначала надо будет покорять Парфию, а уж потом… Или же придется нашему Александру обойтись без Парфии.

Клеопатра (погладила его по голове). Мой бедный мальчик… бедный мой мечтатель, фантазер, бахвал… строитель воздушных замков, которые рушатся от первого весеннего ветерка…

Антоний (с неожиданным для него спокойным достоинством и готовностью принять неизбежное). Все потому, что я люблю тебя. И знаю, что тебя недостоин. Я выиграл много сражений, но ни одной войны. Я никогда не был первым, всегда — вторым. Всегда лишь тенью Цезаря, его любимцем, баловнем — не более. И когда я — тогда, в Риме — полюбил тебя с первого взгляда, слепо, безотчетно, я решил: ты будешь моей главной победой, первой моей выигранной войной. Ты, одна ты, поможешь мне наконец хоть в чем-то стать первым. Я не знал, что Цезарь и тут обошел меня, и тут не выпустил первенства из рук — он просто уступил мне тебя без боя, сам. Я не победил его, я просто подобрал то, что он обронил. Просто он уже тогда знал, что, даже потеряв его, даже променяв его на меня, ты будешь помнить его и мерить меня его меркой. Я опять проиграл — ему и тебе, вам обоим. Что же мне теперь до того, что я еще проиграю и Октавию, что это может изменить? Впрочем, что может измениться, если я даже выиграю, если я вернусь Цезарем — Цезарем в собственных глазах, даже в глазах побежденного Рима! — мне важно, кем я буду в твоих глазах, Клеопатра, а для тебя я всегда буду лишь вторым… Но и это теперь неважно, поверь. В одном я сравнялся с Цезарем и превзошел его — в моей любви к тебе. И он и я любили тебя, значит, мы — ровня. Но я любил тебя сильнее и безнадежнее, чем он, я прожил с тобой двенадцать лет, и ты зачала от меня детей и наследников, я пережил его на четырнадцать долгих годов — значит, я выиграл. Или по крайней мере не проиграл. Нет, я не проиграл!. И для полной победы мне надо сейчас сразиться с Октавием, хоть я и знаю, что успеха мне не видать. Но я должен. Цезарь бы поступил так. Значит, и я не могу иначе. (Ушел было, остановился на пороге, сбросил с плеч львиную шкуру.) Она мне не нужна, она всегда только мешала. При чем тут Геракл? — достаточно того, что я — Антоний. Пора. Корабли сошлись при Акциуме. Я дам бой на море.

Клеопатра. Возьми мои корабли. Я с тобой. Я не оставлю тебя.

Антоний (с каждым словом распаляясь и становясь собою прежним — хвастливым, дерзким и легкомысленным). Цезарь выиграл все свои сражения на суше — я выиграю этот бой на море. Я превзойду его! На море — потому что земля тесна мне. Я пришлю тебе голову Октавия. Клеопатра. И если дела меня задержат, положи ее в рассоя, чтоб она не протухла до моего возвращения. Мне ее нужно выставить на римском форуме, как голову Цицерона, это очень действует на простой народ. Флот ждет. Я скоро вернусь, Клеопатра. Я перешел свой Рубикон. Жребий брошен.

Второе сентября тридцать первого года. Акциум, два флота друг против друга.

Шум сражения, плеск волн, крики умирающих. Клеопатра стояла на носу своего флагманского корабля «Антониада». Цезарь подошел к ней, встал рядом, наблюдая за ходом боя.

Цезарь. Море — удел египтян и финикийцев… Римляне должны сражаться на земле, им нужна твердая почва под ногами. (Помолчал.) На что ты надеешься?

Клеопатра (неожиданно). Как ты думаешь, если мы отступим, не дожидаясь конца битвы, — что потребует от нас Октавий?