Теннесси Уильямс - Желание и чернокожий массажист. Пьесы и рассказы

Теннесси Уильямс

Желание и чернокожий массажист. Пьесы и рассказы

ФИАЛКИ — К СВЕТУ, РОЗЫ — К ЖИЗНИ

Август 1991 года. В Хельсинки, в драматическом театре, принадлежащем одновременно Швеции и Финляндии, вместе со шведскими актерами мы работаем над постановкой «Татуированной розы» Теннесси Уильямса. Девятнадцатого утром на лицах моих партнеров замечаю тревогу и озабоченность. Догадываюсь: в Москве что-то случилось.

Трудно передать, с каким волнением смотрели мы в перерывах между репетициями телевизор, как вместе радовались нашей победе. И вскоре после нее с огромным-подъемом сыграли премьеру-успех грандиозный!

Поставить в Хельсинки «Татуированную розу» предложил я сам; столько было постановок пьес Уильямса, и российских и зарубежных, но, как мне кажется, большинство из них не передавало того своеобразия, которым обладает этот замечательный мастер. Почему? Причин, по-моему, несколько. Произведения Уильямса всегда казались безнадежно-мрачными — вот и приделывали к его пьесам счастливые концы. Или же слишком неприличными и «животными» — вот и «кромсали» их. Критики даже обзывали Теннесси порнографом. Порнография?! Ну уж, извините! Да, есть у Уильямса неприятные темы, есть и отталкивающие герои, только в них ли дело? Не лучше ли дать себе труд повнимательнее вглядеться в идеалы, которые он утверждает, попытаться окунуться в своеобычный и чрезвычайно колоритный мир уильямсовских образов: ведь красота, наряду со всем безумием и уродством, так или иначе обязательно присутствует в его произведениях. Вынести на авансцену мир красоты — значит показать подлинного Уильямса, уж конечно, не порнографа и не обличителя буржуазных общественных отношений, а художника-романтика, принципиально ориентированного на иную, лучшую действительность.

Обращаясь к Уильямсу, мы, люди искусства, почему-то обычно забываем о выдвинутой драматургом в предисловии к знаменитому «Стеклянному зверинцу» концепции «пластического театра». А ведь в этой концепции и спрятан ключ к его творчеству — с ее помощью можно открыть двери тесной «дома быта» и устремиться в прекрасное.

Меня больше всего удивляет то, что на «пластический театр» Теннесси Уильямса не слишком обращают внимание и сами американцы. Его нет в знаменитом «Трамвае «Желание» Элиа Казана с очаровательной Вивьен Ли: ее Бланш — тоже не романтическая героиня. Нет в фильме Пола Ньюмэна «Стеклянный зверинец». Нет в многочисленных постановках «Кошки на раскаленной крыше». Нет и в показанном пару лет назад в Москве группой «Эктин компани» спектакле «Пятерка теннессистам». Пять одноактных пьес Уильямса, сыгранных в один вечер, навеивали скуку: на сцене присутствовало лишь стремление к правдоподобию — ни один ангел в спектакль не залетел! Но, помилуйте, ведь не бытописательством же Уильямс занимался! А где же столь присущая его пьесам театральность? Где яркие краски, игра света, выразительные жесты, сценическое движение, пластика персонажей, музыка, танцы? Где причудливые символы? Где, наконец, герои «не от мира сего»? А ведь из всего этого и складывается неповторимая атмосфера уильямсовских пьес.

Я. правда, хотел бы сделать еще одно предостережение. Бытописательский подход к творчеству Уильямса — это только одна опасность, но, как мне кажется, есть и другая. Не надо забывать, что большой художник никогда не изменял себе, то есть не любовался существующим в мире уродством и тем более не впадал в натурализм. В страшных картинах, довольно часто рождающихся под его кистью, непременно присутствует Поэзия; и если забыть о том, что Уильямс — Поэт, атмосфера его произведений окажется утраченной, а их восприятие-поверхностным.

Книги Уильямса у нас — библиографическая редкость, а ведь этим писателем, который аккумулирует весь художественный опыт XX века, написано очень много — пьесы, рассказы, романы, стихи, эссе. Среди произведений есть и такие, которые в свое время шокировали публику (даже в Америке), так и не сумевшую понять его полностью.

Сегодня, к счастью, у нас уже нет Сциллы и Харибды цензуры, между которыми раньше трудно было проскочить, как следует не разбившись; поэтому и открылась возможность опубликовать то, что неправомерно считалось у Уильямса отклонением от нормы.

В прошлом веке русский писатель Федор Достоевский высказал предположение, что «красота спасет мир». Американский драматург Теннесси Уильямс в одной своей «картине» рисует фиалки, которые сквозь камни пробиваются к свету, в другой — розу, которая возвращает к жизни сломленную судьбой героиню. Так лучшие мастера разных времен и народов, не сговариваясь, свято хранят веру в непреходящие универсальные ценности и несут эту веру людям.

Роман ВИКТЮК

В ПОИСКАХ ТРАМВАЯ «ЖЕЛАНИЕ»

(О Теннесси Уильямсе и Теннесси Уильямс о себе)

Юнис (не сразу). Что вам, милочка? Заблудились?

Бланш (в шутливом ее тоне проскальзывает заметная нервозность).

Сказали, сядете сперва в один трамвай — по-здешнему «Желание», потом в другой — «Кладбище», проедете шесть кварталов — сойдете на Елисейских полях!

Юнис. Ну вот и приехали.

Ну вот и приехали в самое сердце американского Юга — Новый Орлеан, экзотический уголок света, город-памятник, город-концерт, который джазовые музыканты называют «раем прямо здесь на земле», город-космополит, где, по мнению Уильямса, «люди разных рас живут вперемешку, а в общем, довольно дружно. Ритмы «синего пианино» переплетаются тут с уличной разноголосицей». Цель путешествия — легендарный трамвай «Желание», основной символ знаменитой пьесы.

Широкогубый портье элегантного отеля «Клэрион», находящегося в деловой части города, ослепительно улыбается: «Уильямс из Теннесси? Нет, сэр, здесь Луизиана. И потом, Уильямс — очень популярная у нас фамилия. А трамвай — нет ничего проще: ровно полквартала по этой же стороне — остановка на пересечении Кэнал-стрит и Каронделе. Плата за проезд — шестьдесят центов. Всегда пожалуйста».

«Сейчас в Америке есть только два города, пронизанные романтическим духом, тоже, впрочем, исчезающим, и это, конечно же, Новый Орлеан и Сан-Франциско». (Сборник эссе Т. Уильямса «Где я живу».)

На углу одной из самых широких американских улиц, Кэнал-стрит, останавливается серо-зеленый вагончик с тринадцатью боковыми окнами. На фоне ярких, бешено летящих «хонд», «понтиаков» и «шевроле» он кажется забавным и неуклюжим птеродактилем. На вопрос «куда он следует?» шоколадный вагоновожатый в белоснежной рубашке и синей форменной фуражке, не повернув головы, поставленным тенором объявляет: «Авеню Сент-Чарльз, Зеленый район» — и, не садясь, нажимает на рычаг; звенит колокольчик — двери закрываются.

Зеленый район? В памяти возникают шикарный особняк зловещей миссис Винэбл, решившей здесь послать на ужасную операцию свою ни в чем не повинную племянницу, и жуткий сад-джунгли ее сына Себастьяна из пьесы Уильямса «И вдруг минувшим летом»… А где же «огромные цветы-деревья, похожие на оторванные части тела»? Они должны расти где-то рядом. Но нет, ничего зловещего. Никаких пронзительных криков и резких звуков — все тихо и спокойно. Дорогие, не похожие друг на друга двухэтажные особняки — большинство из них в викторианском стиле. И возле каждого выходящий на авеню, неогороженный и прекрасно ухоженный садик. А рядом — вполне дружелюбные дубы, камелии, пальмы. В прошлом веке Зеленый район был центром американской аристократии, жизнь в нем била ключом; а сейчас здесь безлюдно, зелено и очень уютно. В один из первых приездов в Новый Орлеан именно в этом районе Уильямс пишет одноактную пьесу «Несъедобный ужин». Но трамвай «Желание» здесь не ходит. Может быть, на набережной?

«Мои самые счастливые годы прошли там. Я был беспредельно беден, заложил все, кроме пишущей машинки, но у меня была хорошая квартира за пять долларов в неделю. Новый Орлеан — мой самый любимый город в Америке и, по правде говоря… во всем мире». (Интервью Г. Уильямса журналу «Теннессиец».)

На набережной, в книжном отделе центра международной торговли ("Уорд трейд сентр"), продается книга «Беседы с Теннесси Уильямсом». В нее входят около сорока интервью, взятых у писателя различными людьми в разные годы. В одном из них Уильямс вспоминает: «Видите этот дом, эту дверь под аркой? Да, там я жил в 1939 году, пытаясь писать. Тогда это был небольшой домик — в нем сдавались комнаты, с ужином. Женщине, которая их сдавала, очень нужны были деньги — вот я и решил помочь ей. Даже придумал рекламу: «Комната и ужин — кто еще вам нужен?» — раздавал ее на улице, а потом бежал домой, надевал белый пиджак и становился официантом. Так я платил ей за жилье».