Александр Амфитеатров - Дон Жуан в Неаполе

А. В. АМФИТЕАТРОВ

Донъ Жуанъ въ Неаполѣ

Шутка въ трехъ дѣйствіяхъ

Посвящается

памяти дорогого пріятеля

Василія Пантелеймоновича

Далматова.

Маркизъ Донъ Жуанъ ди Маранья.

Лепорелло, подъ именемъ дона Эджидіо Ратацци.

Габріэлла, его жена.

Кривая Маріанна, ея служанка.

Донъ Ринальдо.

Джузеппе, нищій.

Францъ, нѣмецъ, денщикъ.

Тетушка Джіованна.

Второй нищій, Обыватель, Второй обыватель, Разный народъ — Они же въ «Прологѣ» — Голоса изъ публики.

Мѣсто дѣйствія: Неаполь. Эпоха: XVI–XVII вѣкъ.

Прологъ,

произносимый передъ занавѣсомъ Кривою Маріанною

КРИВАЯ МАРІАННА. Почтеннѣйшіе зрители! Если, вопреки старыхъ обычаевъ, выхожу Прологомъ я, женщина, тому двѣ причины. Первая, чтобы вы не приняли прологъ за помощника режиссера, вышедшаго извиняться въ болѣзни одного изъ артистовъ. Вторая, чтобы вы ни секунды не думали, что будетъ представлена опера «Паяцы». Сверхъ того, авторъ пьесы отчаянный феминистъ. Если бы была его воля, онъ заполнилъ бы женщинами Государственную Думу, Совѣтъ, Сенатъ и всѣ министерскіе посты. За невозможностью лучшаго, онъ жертвуетъ на алтарь феминизма хоть это малое — выпускаетъ женщину Прологомъ въ своей комедіи.

Правду говоря, мы могли бы обойтись вовсе безъ пролога. Но авторъ старомодный человѣкъ, привыкшій къ старомоднымъ средствамъ. Напрасно я увѣряла его, что въ наши образованные дни успѣхъ пьесы тѣмъ вѣрнѣе, чѣмъ она для публики непонятнѣе. Онъ отвѣчалъ мнѣ, что предпочитаетъ быть освистаннымъ за то, что публика пойметъ до послѣдняго слова, чѣмъ увѣнчаться лаврами за многозначительность, непостижимую для смертныхъ.

Мы не задаемся большими и новыми планами. Предъ вами пройдетъ, въ условіяхъ трехъ единствъ, несложная комедія о безобразномъ мужѣ, обманутомъ хорошенькою женою, о красавицѣ, ищущей свободной любви сквозь ревнивыя рѣшетки, о любовникахъ и воздыхателяхъ, плутоватыхъ служанкахъ, пронырливыхъ посредникахъ. Ради всего этого встанетъ изъ гроба и выйдетъ на сцену знаменитый обольститель, который побѣждалъ женщинъ тѣмъ, что открывалъ имъ веселье любви въ то время, какъ другіе предлагали только посеребренное рабство.

ГОЛОСЪ ИЗЪ ПУБЛИКИ. Старо, какъ міръ!

МАРІАНА. Какъ?

ГОЛОСЪ ИЗЪ ПУБЛИКИ. Я говорю: старо, какъ міръ. Скажите что-нибудь поновѣе!

МАРІАННА. Вы совершенно правы, милостивый государь мой. Старо, какъ міръ, и пора бы старику-міру обновить это, да, вотъ, къ сожалѣнію, не обновляется. А замѣчено, что новыхъ словъ не бываетъ слышно тамъ, гдѣ не творится новыхъ дѣлъ.

ДРУГОЙ ГОЛОСЪ ИЗЪ ПУБЛИКИ. Если бы и обновилось, цензура не допуститъ къ представленію.

МАРІАННА. Я боюсь, что наши женщины не покажутся вамъ ни очень умными, ни очень честными, ни очень кроткими, ни очень добродѣтельными. Ахъ, господа! ихъ ли вина? Женщина въ мірѣ не натура, но продуктъ, а продуктъ зависитъ не столько отъ матеріала, сколько отъ добросовѣстности производителей.

ТРЕТІЙ ГОЛОСЪ ИЗЪ ПУБЛИКИ. Скажите еще, что во всемъ виновато Адамово ребро!

МАРІАННА. И сказала бы, если бы не видѣла вонъ тамъ рта, разинутаго, чтобы опять гаркнуть: «старо, какъ міръ».

ПОЛИЦЕЙСКІЙ ПРИСТАВЪ ИЗЪ ПУБЛИКИ. Позвольте, сударыня. Вы вышли говорить прологъ, а между тѣмъ устраиваете митингъ!

МАРІАННА. Лишь два слова!.. Быть можетъ, вашимъ чувствамъ, пріученнымъ къ сюжетамъ мрачнымъ, словамъ высокопарнымъ, жестамъ таинственнымъ, наша пьеса покажется нѣсколько легкомысленною. Однако, увѣряю васъ: несмотря на нашу улыбчивость, мы серьезны, какъ неокантіанскій философъ, глубоки, какъ артезіанскій колодезь, и вооружены самыми благими намѣреніями, которыя непремѣнно оправдаемъ въ концѣ, жестоко наказавъ порокъ и наградивъ торжествомъ добродѣтель. Если вы опять крикнете, что это старо, я не стану спорить, но горестно вздохну о вѣкѣ, настолько развращенномъ, что уже не хочетъ даже и слышать о торжествѣ добродѣтели… Итакъ — мы начинаемъ!

(Уходитъ.)

Дѣйствіе первое

Театръ представляетъ небольшую площадку близъ улицы Санта Лючія въ Неаполѣ.

Направо отъ зрителей — домъ дона Эджидіо Ратацци (Лепорелло): два этажа, въ каждомъ по фасаду два окна съ балкономъ. Внизу окна закрыты ставнями съ болтами. Вверху опущены жалюзи. Въ глубинѣ сцены, сквозь два переулка, подъ развѣшаннымъ бѣльемъ, видна улица Санта Лючія, съ постояннымъ и разнообразнымъ по ней движеніемъ и шумомъ, за нею — море. Налѣво, противъ дома Лепорелло, стѣнной фонтанъ, съ Мадонною надъ водоемомъ, предъ которою горитъ лампада. У входовъ въ переулки висячіе уличные фонари.

Сцена не мѣняется для всѣхъ трехъ дѣйствій.

Дѣйствіе первое

Привычка вторая натура.

Габріэлла быстро выходитъ изъ переулка, поспѣшно направляясь къ своему дому. Донъ Жуанъ слѣдуетъ за нею переодѣтый унтеръ-офицеромъ испанскаго гарнизона.

ГАБРІЭЛЛА. Оставьте меня, синьоръ. Ваше поведеніе слишкомъ дерзко. Вотъ уже третій день вы преслѣдуете меня. Я не могу выйти на улицу безъ того, чтобы сейчасъ же не встрѣтить вашего влюбленнаго взгляда.

ДОНЪ ЖУАНЪ. А вы замѣтили, что онъ влюбленный? Это хорошо.

ГАБРІЭЛЛА. Я не дѣвочка, замужняя женщина. Прежде, чѣмъ выйти замужъ, я отказала семнадцати женихамъ, а признаній въ любви имѣла больше, чѣмъ звѣздъ на небѣ. Мнѣ пора научиться языку взглядовъ.

ДОНЪ ЖУАНЪ. Браво, синьора. Понятливость — послѣ податливости — драгоцѣннѣйшее качество въ женщинѣ. Дѣйствительно, я, вотъ уже треггій день, — какъ превосходно вы запомнили, — ищу возможности высказать вамъ мои чувства. Встрѣтивъ васъ на Толедо, я сказалъ себѣ: чортъ возьми, Альваръ, — меня зовутъ Альваромъ, синьора, я унтеръ-офицеръ гвардіи его высочества вице-короля.

ГАБРІЭЛЛА. Довольно же вы засидѣлись въ нижнихъ чинахъ.

ДОНЪ ЖУАНЪ. Вы находите меня старымъ?

ГАБРІЭЛЛА. Для мужчины — нѣтъ, для унтеръ-офицера — да.

ДОНЪ ЖУАНЪ. Тугое производство, синьора. Если бы я прикомандировался къ штабу, то давно былъ бы полковникомъ. Но я имѣлъ глупость заслуживать чины мечомъ на поляхъ сраженій.

ГАБРІЭЛЛА. Вы были на войнѣ? Это интересно.

ДОНЪ ЖУАНЪ. Какъ же. Я участвовалъ въ африканскомъ походѣ генерала Делла Перниче и очень отличился при его знаменитомъ отступленіи.

ГАБРІЭЛЛА. Я предпочла бы, чтобы вы отличились при наступленіи.

ДОНЪ ЖУАНЪ. Что дѣлать, синьора? Мы слѣдовали плану нашего полководца. У него былъ превосходный планъ — отступать, покуда мы не очутимся въ тылу у непріятеля.

ГАБРІЭЛЛА. Какъ бы это могло быть?

ДОНЪ ЖУАНЪ. Очень просто, синьора. Стоило только промаршировать вокругъ земного шара. Тогда наступающій непріятель оказывается — впереди, а мы, отступающіе, позади. Отступленіе становится наступленіемъ, и мы дуемъ врага напропалѵю.

ГАБРІЭЛЛА. Однако войну-то вы проиграли.

ДОНЪ ЖУАНЪ. Исключительно потому, что слишкомъ рано наткнулись на Атлантическій океанъ, а непріятель былъ такъ невѣжливъ, что разбилъ насъ, не давъ генералу придумать, какимъ способомъ переправить насъ въ Мексику… До третьяго дня, я, какъ солдатъ, былъ оскорбленъ и горевалъ, что мы слишкомъ поспѣшили заключить миръ. Но, увидавъ васъ, синьора, — чортъ возьми, Альваръ! сказалъ я себѣ. Если ты не хочешь впасть въ чахотку отъ вздоховъ, ты послѣдуешь за этой таинственной красавицею, узнаешь, кто она такая, гдѣ она живетъ, заговоришь съ нею и объяснишь, что ты не въ силахъ жить безъ нея, а умирать не имѣешь ни малѣйшаго желанія. Ты скажешь ей: синьора, пожалѣйте свое отечество, не лишайте его храбраго солдата, а гвардію вице-короля лучшаго ея украшенія. Полюбите храбраго Альаара, потому что иначе храбрый Альваръ далъ честное слово…

ГАБРІЭЛЛА. Убить себя, не правда ли?

ДОНЪ ЖУАНЪ. Это почему?

ГАБРІЭЛЛА. Да несчастно влюбленные обыкновенно себя убиваютъ.

ДОНЪ ЖУАНЪ. Терпѣть не могу ничего обыкновеннаго. Мнѣ ничуть не страшно умереть за васъ, но я останусь жить именно затѣмъ, чтобы сохранить оригинальность.

ГАБРІЭЛЛА. Но если вы не можете жить безъ меня?

ДОНЪ ЖУАНЪ. Изъ этого слѣдуетъ лишь, что я долженъ жить съ вами.

ГАБРІЭЛЛА. Вы злоупотребляете моимъ терпѣніемъ, а я слишкомъ неосторожна, что васъ слушаю.

ДОНЪ ЖУАНЪ. Я не нравлюсь вамъ? Я не довольно красивъ, чтобы завоевать ваше сердце?

ГАБРІЭЛЛА. Что красота? Говорятъ, что всякій мужчина, который немножко лучше чорта, уже красавецъ, а вы, синьоръ, конечно, очень и очень получше чорта.