Уильям Фолкнер - Реквием по монахине Страница 10

Питер. Ну, сожги их! Раньше, когда я отдавал тебе эти послания, ты от них отказывалась, чтобы у тебя не было возможности изменить свое решение. Сожги же их! Ведь стоит тебе уничтожить письма, ты избавишься от меня.

Они продолжают смотреть друг на друга.

(Питер смеется.) Подойди!

Она гасит зажигалку, поворачивается, подходит к столу и. положив на него письма и зажигалку, идет к Питеру, который не трогается с места.

В это время слева в дверях появляется Нэнси. Они ее не видят.

(Питер обнимает Тэмпл ) Зачем все это нужно, когда нам так хорошо вместе? (Прижимает ее к себе.) А, куколка моя?

Тэмпл. Не называй меня так.

Питер. Рыжий делал это хорошо. А я разве хуже его? Нет?

Они целуются. Нэнси неслышно переступает порог, останавливается, наблюдая за ними. На ней легкое пальто нараспашку и платье, какое обычно носят няни, только она без чепчика и без фартука. На голове фетровая помятая, почти бесформенная шляпа, очевидно принадлежавшая мужчине.

(Питер разжимает объятия.) Пойдем выйдем отсюда! (Смотрит через плечо Тэмпл и, заметив Нэнси, отскакивает.)

Тэмпл быстро поворачивается и видит Нэнси. Нэнси идет по комнате.

Тэмпл (к Нэнси). Что тебе нужно?

Нэнси. Вот, начинайте. Подпалите мне пятки сигаретой.

Питер. Проклятая негритянка! Может, она принесла деньги? (Рассматривает Нэнси, та не отвечает.) А может, не принесла? Ну-ка, зажжем сигарету. (К Нэнси.) А, обезьяна? Ты зачем пришла?

Тэмпл (Питеру). Замолчи! Бери чемоданы и иди к машине.

Питер (не спуская глаз с Нэнси). Нет, нет, сначала надо заняться этой обезьяной.

Тэмпл. Выйди! Я сама все улажу. Она все вернет.

Питер еще некоторое время смотрит на Нэнси, она же ни на кого не смотрит, стоит неподвижно, мрачная, сосредоточенная, непроницаемая. Питер пожимает плечами. Он берет чемоданы, доходит до наружной застекленной двери.

Питер. Хорошо. Но смотри отбери у нее деньги. А не то я сам с ней потолкую. (Идет к столу и, взяв зажигалку, собирается уйти, но останавливается в нерешительности, глядит на пакет с письмами.) Пожалуй, лучше будет, если ты заберешь их с собой.

Тэмпл. Иди.

Питер (к Нэнси). К твоим услугам, черномазая, всегда готов подпалить тебе копыта, и даже не из-за пятидесяти бумажек, а просто так, для своего удовольствия. (Берет оба чемодана в руку, открывает дверь, останавливается у порога, оборачивается к Тэмпл.) Я буду недалеко, если ты изменишь свое решение.

Выходит, и в тот момент, когда дверь уже закрывается, Нэнси кричит.

Нэнси. Подождите!

Питер останавливается, отворяет дверь.

Тэмпл (быстро Питеру). Ради бога, уйди.

Питер выходит и закрывает за собой дверь. Нэнси и Тэмпл смотрят друг на друга.

Нэнси. Зря я спрятала деньги и бриллианты. Хотела помешать вам уехать, но, может, лучше было бы отдать ему деньги, чтобы он без всяких разговоров уехал в Чикаго. Стоит только на него посмотреть, сразу ясно, что за человек.

Тэмпл. Так это ты их украла? Но это все равно ничего не изменит. Воровка!

Нэнси. Кто воровка — вы или я? Хотя бы эти бриллианты. Ведь не вы за них заплатили. А деньги? Вы отъявленная лгунья. Было две тысячи долларов, а вы мне говорили, что двести, а ему — будто пятьдесят. Ничего удивительного, что он не так уж расстроился. Да что там! Если бы даже и две тысячи пропало, он бы тоже не очень беспокоился. Какая ему разница, есть у вас деньги или нет, раз вы сами лезете в машину? Он хорошо знает, что ему достаточно выждать да поприжать вас, и вы добудете все деньги, которые ему нужны, и даже бриллианты вашего мужа или отца. Он это хорошо знает, негодяй!

Тэмпл внезапно подходит и дает Нэнси пошечину. Нэнси отшатывается, от этого резкого движения из кармана ее пальто на пол падают деньги и коробка с драгоценностями. Тэмпл останавливается, смотрит на деньги, на драгоценности. Нэнси продолжает:

Да, вот они, мерзкие деньги. Это они все губят. Когда жена в бриллиантах, а муж держит в карманах по две тысячи долларов — на мелкие расходы, — ничего нет удивительного, что их приходят шантажировать и жулики слетаются к ним, как мухи на тухлое мясо. И этот красавчик — тоже жулик. Можете бить меня, а все равно скажу — это жулик. Не первого жулика вижу, да и вы тоже... Напрасно притворяетесь, будто вы забыли. Нет, вы не забыли. А я таких голубчиков сразу узнаю. Вы прекрасно понимаете, что хоть у него и смазливая морда, но он змей злобный, исчадие ада. Ах, если б только я могла отдать ему ваши подлые деньги, чтоб он убрался отсюда...

Тэмпл. Попробуй! Увидишь!

Нэнси. О, я знаю. Сейчас уже дело не в письмах! Вы хотите вернуться к веселой жизни, вам нужна сила, да что там, — вам нужна грязь. Да, грязь! Она в вас сидит крепко, раз вы способны были писать такие письма, что они и через восемь лет еще могут причинять столько горя, столько несчастья!

Тэмпл. С каких пор ты шпионишь за мной?

Нэнси. С самого начала! Вам не нужны были ни деньги, ни драгоценности для того, чтобы вернуть эти письма. Женщина в этом не нуждается! Ей нужно быть только женщиной, чтобы добиться от мужчины всего, чего она захочет. Нам это хорошо известно. Вы это могли сделать запросто, у себя дома, вам даже не надо было посылать куда-то своего мужа ловить рыбу. Ведь вас всему научили в Мемфисе, и если бы вы захотели этой наукой воспользоваться, то, поверьте мне, остались бы со своими детьми. Если бы вы только захотели...

Тэмпл. Прекрасная проповедь нравственности, которую читает потаскуха! Разница между нами лишь в том, что я отказываюсь быть потаскухой в доме моего мужа!

Нэнси. Я не думаю о вашем муже. Я даже о вас не думаю. Я думаю о двух маленьких детях.

Тэмпл. И я тоже! Как ты полагаешь, почему я отослала Бюки к бабушке? Только потому, что думала о своих детях, я хотела, чтобы ребенок спокойно вышел из дома, где человеку, которого он всегда звал отцом, могли в любую минуту взбрести на ум обидные слова: «Ты не мой сын». Если ты шпионила за мной, то должна была слышать, как он это говорил...

Нэнси. (перебивая ее). Будьте уверены, я слышала! И вас тоже... Слышала, как вы отнекивались... Сердились... Защищались. Возражали! И не ради себя, а ради ребенка! А теперь вы все бросаете, и на всех вам наплевать.

Тэмпл. Бросаю?

Нэнси. Да. Вам же никогда больше не удастся увидеть Бюки, вы это хорошо знаете. Скажите, разве это неправда?

Тэмпл не отвечает.

Вот как все будет «улажено» с Бюки! А кому вы собираетесь оставить девочку?

Тэмпл. Кому ее оставить? Ей всего шесть месяцев. Я беру ее с собой.

Нэнси. Конечно, вы не можете ее оставить. Никому. Даже мне! Но вы не можете взять шестимесячного младенца с собой в путешествие! Вот о чем я хочу сказать. Значит, и ее вы оставляете, бросаете в колыбели! Она немного поплачет, но будьте покойны, она слишком мала, чтобы плакать очень громко. Никто ее не услышит, никто не придет ей на помощь, — ведь дом-то будет заперт на ключ до следующей недели, до того дня, когда вернется мистер Гоуен. Вернется, но к этому времени все будет улажено, ребенок перестанет плакать и вы, наконец, сможете развлекаться.

Тэмпл. Подай мне пальто!

Нэнси. (берет пальто с кресла и подает ей). Но еще удобнее взять ее с собой — понятно, для того, чтобы тянуть деньги с мистера Гоуена или с вашего отца. Поверьте мне, это умнее всего... Но если ваш дружок решит, что они недостаточно быстро дают деньги, он выкинет вас вон — и вас и младенца. Тогда почему бы вам не забыть маленькую на пороге какого-нибудь дома? Вы освободитесь. Но вам ничего больше не останется, как идти искать убежища в Мемфисе!

Тэмпл вздрагивает, но тотчас овладевает собой.

Ударьте меня! Ударьте же меня! Или позовите того негодяя, который ждет в автомобиле, и прижгите мне пятки сигаретой. Я вам уже говорила, вам и ему, что я для того и пришла. Вот! (Она приподнимает ногу.) Я все испробовала, могу испробовать и это тоже!

Тэмпл. В последний раз говорю: замолчи!

Нэнси. Я молчу. (Она не двигается, не смотрит на Тэмпл. Слегка меняются ее интонации и жесты, но не сразу становится ясным, что она больше не обращается к Тэмпл.) Я пыталась. Я пыталась, я сделала все, что могла. Вы же видите!