Паоло Джакометти - Семья преступника Страница 10

Коррадо. Что это значит?

Пальмиери. Вы увидите. Я исполнил долг мой — исполняйте свой. Судите, милуйте, казните — все, что вам угодно. Вы хотите разрушить весь мой труд? Вы имеете на то право; я его не оспариваю. Я признаю за вами право убить вашу дочь. Смотрите, она идет; бедная, великодушная мать ведет ее на ваш суд.

Коррадо. Ах! (Закрывает лицо руками.)

Пальмиери. Будьте тверже! Одним словом вы можете убить два сердца.

Коррадо. Что за мука!

Входят Розалия и Эмма.

Пальмиери, Коррадо, Розалия, Эмма.

Эмма (не замечая Коррало, подбегает прямо к Пальмиери). Наконец-то я тебя нашла, гадкий папа! Я одной минуты не могу быть без тебя и очень обрадовалась, когда Розалия позвала меня к тебе. Не приласкаешь ли ты меня хоть немного?

Пальмиери. Мне нужно кой-что сказать тебе… но я заговорился с этим человеком…

Эмма (увидав Коррадо, с испугом). Он опять здесь?

Пальмиери. Разве ты его боишься?

Эмма. Очень боюсь. Я уж его раз видела, и Розалий насилу спасла меня от него. Коррадо. Но тогда я…

Розалия не сводит глаз с Коррадо.

Эмма. Что я вам тогда сделала? Представь, папа, он говорил, что меня должно звать не Эммой, а Адой…

Коррадо. Потому что… (Встретив взгляд Розалии, останавливается.)

Эмма. Потому что так зовут вашу дочь, так каждую девушку и звать Адою?.. Хотел обнять меня, хотел, чтоб я называла его отцом…

Пальмиери. А ты не хочешь, чтоб он был твоим отцом?

Эмма. Я бы умерла сейчас же. Но ведь ты мой отец. (С криком и дрожа от страха.) Ты, это правда? Не оставляй меня! Я останусь с тобой всегда, всегда! (Обвивает его шею руками.)

Пальмиери (кладет ей руку на голову). Всегда.

Эмма. Всегда?.. Ах, как это хорошо! Но пойдем отсюда, у меня болит сердце, когда я вижу этого человека… Пойдем, ты хотел что-то поговорить со мной.

Пальмиери. Поди в кабинет… я сейчас приду.

Эмма. Не заставляй меня дожидаться. (Уходит.)

Пальмиери (Коррадо). Подумайте хорошенько о том, что вы слышали и видели. (Уходит; некоторое молчание.)

Розалия. Коррадо, ты ничего не имеешь сказать мне?

Коррадо. Много. Но мне приказано подумать о том, что я видел и слышал; человек, покрытый плотью, одаренный такими же, как и я, страстями, велит мне подумать. Он приказывает моему сердцу молчать, когда оно хочет стонать, и приказывает ему говорить, когда оно умерло. Да, я видел и слышал. Я видел мою дочь, прекрасную, как ангел, мою дочь, которая боится и ненавидит меня, не зная меня и не замечая, что я дышу только ею. Моя дочь любит другого, ласкает, целует, обнимает его… и ты дозволила ей это. Вместо того, чтобы научить ее плакать о моем несчастии, молиться за бедного заключенного, ты взлелеяла в ее сердце ложное, лживое чувство, противное природе и законам.

Розалия. Коррадо, я думала, что я вправе возвратить этой несчастной то, что ты у ней отнял, — доброго отца и честное имя.

Коррадо. Доброго отца?.. Да, я должен удивляться тому, что сделала ты, что сделал Арриго… но разум рассуждает так, а сердце иначе. Есть наказания, превосходящие всякую меру преступления, оскорбляющие человечество. Можно ли отцу, который, после стольких лет разлуки, встретился с дочерью, приказать быть равнодушным, немым? Я не камень… Я молчал, окаменел… но кровь опять заговорила во мне; теперь я чувствую и горесть и ревность, ужасную ревность. Отдай мою дочь!

Розалия. Разве ты не слыхал? Твоя дочь умрет.

Коррадо. Не умрет. Я расскажу ей мои страдания, мою тоску, мои угрызения. Если она добра, она согласится быть моим ангелом-утешителем. Да! Мне нужно, чтоб чистая, белая рука разгладила мое чело, освежила мою кровь, чтоб она вела меня и поддерживала. Пусть это будет только один раз, но позвольте прижать к груди мою… нашу Аду, потом я убегу.

Розалия. Один только раз! Но что будет с ней после? С Адой? Ах, Коррадо, невозможно! Ты говоришь мне о своих жестоких страданиях — я их вижу, чувствую; но не видишь и не чувствуешь ты моих страданий. Ты хочешь сказать нашей Аде, что ты ее отец? Но сказала ли я ей, что я ее мать? Чтоб избежать вопросов от нее: кто я, что я сделала, где отец, — я лишила себя прав и радостей матери и взяла должность гувернантки, няньки, служанки… Часто в тишине ночи я украдкой подходила к ее постельке, чтобы взглянуть на нее глазами матери; я целовала ее со страхом и скорей бежала прочь, — в моих ушах постоянно звучали крики общества, которое в Катании, здесь, везде ославило меня падшей женщиной.

Коррадо (вздрогнув). Тебя?.. И все это за меня!

Розалия. Хорошо, что ты это понимаешь; пойми же, что ты не должен отнимать у меня того, что мне стоило такого самоотвержения. Нет, ты не лишишь твою дочь тех удобств, которые так нужны для ее слабого сложения; не возьмешь ее делить с тобой бесславие и черствый хлеб подаяния; не поведешь ее в горы, где она должна трепетать каждую минуту, что тебя откроют, поймают, убьют у ее ног… Ах, нет, Коррадо! Если ты не слушаешь мольбы матери, не трогают тебя слезы жены, так пожалей няньку, которая сберегла твою дочь! (Становится на колени.)

Коррадо. Ты на коленях! Предо мной! Встань, Розалия, встань!

Розалия (вставая). Ну, слушай, Коррадо, вот мое решение! Пусть наша Ада всегда будет Эммой и останется у благородного человека, который дал ей свое имя. Что касается меня (жена — раба), пусть так и будет, я не жалуюсь, — я же иду за тобой в горы, в темницу, на эшафот, если хочешь.

Коррадо. Ты пойдешь за мной?.. За мной?

Розалия. Разве ты не нуждаешься в руке, которая бы разгладила твое чело, освежила твою кровь, которая бы тебя вела и поддерживала? Вот та рука, которую ты ищешь, вот она; возьми ее, она твоя!

Коррадо. Я не достоин коснуться ее!

Розалия. Бедный Коррадо! Забудь хоть на минуту прошлое… и успокой свою горячую голову на груди моей. Поди ко мне, несчастный Коррадо.

Коррадо (обняв Розалию). Розалия! Какое блаженство!

Розалия. Я тебе простила, все простила! Ты решился? Не правда ли?

Коррадо. Да, я решился; я не в силах более противиться тебе; железная душа моя растопилась в слезах на груди твоей.

Входит монсиньор.

Коррадо, Розалия, монсиньор.

Монсиньор. Извините, вы, вероятно, меня не ожидали. Но, кажется, я пришел в добрую минуту, чтоб принять участие в вашей назидательной беседе.

Розалия. Вы пришли прервать ее… но немного поздно; к моему счастью, все разговоры кончены, и мы во всем согласны. Не правда ли, Коррадо?

Коррадо. Да.

Розалия. Порадуйтесь, монсиньор, и позвольте мне удалиться. (Уходит.)

Монсиньор. Вы ее простили?

Коррадо. Вы, монсиньор, ошибаетесь: она меня простила.

Монсиньор. Прекрасно, взаимное оставление грехов — дело христианское. Но я слышал, стоя за дверью, — так как я пришел немножко рано и не хотел мешать вашим благородным излияниям, — что ваша Ада живет здесь под именем Эммы.

Коррадо. Живет, но не для меня.

Монсиньор. Не для вас?

Коррадо. Я должен отказаться от нее.

Монсиньор. Должны?.. Не может быть… Мужья и отцы не теряют своих прав.

Коррадо. Есть случаи, когда теряют.

Монсиньор. Я с вами не согласен.

Коррадо. Я верю. (Задумчиво.) Здесь, в несколько часов, душа моя стала чище, чем в продолжение четырнадцати лет заключения; в тюрьме рычал зверь, здесь плакал человек.

Монсиньор. Никто не имел права заставлять вас плакать, ваша семья принадлежит вам: Несчастный, и вы не понимаете, что хотят от вас избавиться! Доктор отнял у вас права отца, хочет отнять и супружеские.

Коррадо. Вы лжете! А вам бы не следовало.

Монсиньор. Я лгу?

Коррадо. Да, лжете. Ведь вы подслушивали у двери, как же вы не слыхали, что Розалия решилась итти со мной.

Монсиньор. Она притворяется, она знает, что полиция напала на ваши следы и что…

Коррадо. Молчите, не смейте оскорблять честную женщину!

Монсиньор. Честную?

Коррадо. Да, более нежели честную: святую.

Монсиньор. А! В таком случае мне остается только жалеть вас: полиция вас открыла, и я вас предупреждаю, что двери моего дома заперты для вас. Предоставляю вас судьбе вашей.