Фрэнк Йерби - Судьбы наших детей Страница 10

Он посмотрел на детей. Работа должна исполняться все время, изо дня в день, беспрерывно и безостановочно: он должен косить всегда, косить вечно, вечно, вечно.

Что ж, подумал он. Что ж. Пойду косить.

Он не сказал им ни слова на прощанье. Он повернулся (в нем медленно закипала злоба), взял косу и пошел в поле — сначала быстрым шагом, потом побежал, потом понесся длинными упругими скачками. Колосья били его по ногам, а он, одержимый, неистовый, мучился жаждой работы. Он с криком продирался сквозь густую пшеницу и вдруг остановился.

— Молли! — выкрикнул он и взмахнул косой.

— Сюзи! — выкрикнул он. — Дрю! — И взмахнул еще раз.

Раздался чей-то вопль. Он даже не обернулся взглянуть на пожарище.

А потом, захлебываясь от рыданий, он снова и снова взмахивал косой и резал налево и направо, налево и направо, налево и направо. И еще, и еще, и еще. Выкашивая огромные клинья в зеленой пшенице и в спелой пшенице, не выбирая и не заботясь, ругаясь, еще и еще, проклиная, содрогаясь от хохота, и лезвие взлетало, сияя на солнце, и шло вниз с поющим свистом!

Вниз!

Взрывы бомб потрясли Москву, Лондон, Токио.

Коса взлетала и опускалась как безумная.

И задымили печи Бельзена и Бухенвальда.

Коса пела, вся в малиновой росе.

И вырастали грибы, извергая слепящие солнца на пески Невады, Хиросиму, Бикини, вырастали грибы все выше и выше.

Пшеница плакала, осыпаясь на землю зеленым дождем.

Корея, Индокитай, Египет. Заволновалась Индия, дрогнула Азия, глубокой ночью проснулась Африка…

А лезвие продолжало взлетать, крушить, резать с бешенством человека, у которого отняли — и отняли столько, что ему уже нет дела до того, как он обходится с человечеством.

Всего в нескольких милях от главной магистрали, если спуститься по каменистой дороге, которая никуда не ведет, всего в нескольких милях от шоссе, забитого машинами, несущимися в Калифорнию.

Иногда — раз в несколько лет — какой-нибудь ветхий автомобиль свернет с шоссе; остановится, запаренный, в тупике у обугленных остатков маленького белого дома, и водитель захочет спросить дорогу у фермера, который бешено, беспрерывно, как одержимый, днем и ночью работает в бескрайнем пшеничном поле.

Но водитель не дождется ни помощи, ни ответа. После всех этих долгих лет фермер в поле все еще слишком занят, занят тем, что подрезает и крошит зеленую пшеницу вместо спелой.

Дрю Эриксон все косит, и сон так ни разу и не смежил ему веки, и в глазах его пляшет белый огонь безумия, а он все косит и косит.

Роберт Шекли

Лавка миров

Добравшись до конца длинной, доходившей до плеч гряды серого щебня, Уэйн очутился перед Лавкой миров. Он сразу узнал ее по описаниям друзей. Это была маленькая лачуга, сооруженная из поломанных досок, листа оцинкованного железа, остатков автомобильного кузова и потрескавшихся кирпичей. Снаружи все это было неровно вымазано бледно-голубой краской.

Уэйн оглянулся на длинную каменистую тропку, чтобы убедиться, что за ним никто не следит. При мысли о собственной дерзости его бросило в жар. Он крепче зажал в руках сверток, открыл дверь и быстро прошел внутрь.

— Доброе утро, — сказал хозяин.

Он тоже был именно таким, каким его описывали: высокий старик с хитро прищуренными глазами и угрюмым ртом. Звали его Томпкинс. Он восседал в древней качалке, на спинке которой примостился сине-зеленый попугай. В лавке были еще стул и стол. На столе лежал заржавленный шприц.

— Я узнал о вашей лавке от друзей, — сказал Уэйн.

— Тогда вам известно, сколько я беру, — сказал Томпкинс. — Принесли?

— Да, — сказал Уэйн, приподняв сверток. — Но я хотел бы узнать…

— Все они одинаковы, — сказал Томпкинс, обращаясь к попугаю. Попугай мигнул. — Валяйте, спрашивайте.

— Мне хотелось бы знать, что на самом деле происходит в это время.

Томпкинс вздохнул:

— Происходит вот что. Вы мне платите. Я делаю вам укол, от которого вы засыпаете. Затем с помощью кое-каких приспособлений, которые у меня за стеной, я освобождаю ваше сознание.

Кончив, Томпкинс усмехнулся, и Уэйну показалось, что его молчаливый попугай тоже усмехнулся.

— А потом?

— Ваше сознание, освобожденное от тела, сможет выбрать любой из бесчисленных миров-вероятностей, которые постоянно существуют вместе с Землей.

Широко улыбнувшись, Томпкинс приподнялся в своей качалке. В его голосе послышалось вдохновение.

— Да, да, мой друг, хотя вы, наверное, и не подозревали этого, наша потрепанная Земля с момента своего рождения из огненного чрева Солнца сама начала порождать альтернативные миры-вероятности. Любые крупные или ничтожные события отражаются в несметном числе миров. И Александры Македонские и амебы — все создают эти миры; велик или мал камень, брошенный в воду, от него все равно расходятся круги. Каждый предмет отбрасывает тень, не правда ли? Земля, друг мой, существует в четырехмерном пространстве, и видимое материальное отражение Земли в любой данный момент является лишь ее трехмерной тенью. Миллионы, миллиарды Земель! Бесконечный ряд Земель! Ваше сознание, освобожденное мною, сможет выбрать любой из этих миров и на некоторое время поселиться в нем.

У Уэйна было неприятное чувство, будто перед ним балаганный зазывала, рекламирующий чудеса. И все же, напомнил он себе, за свою жизнь он насмотрелся такого, чему раньше ни за что бы не поверил. Ни за что! Поэтому возможно, что чудеса, о которых рассказывал Томпкинс, тоже могут осуществиться. Уэйн сказал:

— Мои друзья еще говорили…

— Что я отъявленный мошенник? — перебил его Томпкинс.

— Некоторые из них намекали на это, — осторожно заметил Уэйн. — Но я стараюсь не быть предубежденным. Они еще рассказывали…

— Я знаю, о чем рассказывали ваши друзья; они рассказывали вам об удовлетворении желания. Именно об этом вы хотели услышать?

— Да, — сказал Уэйн. — Они говорили мне, что, чего бы я не пожелал… чего бы ни захотел…

— Вот именно, — сказал Томпкинс. — Именно так, а не иначе. Можно выбирать из бесконечного множества существующих миров. Ваше сознание выбирает, руководствуясь только желанием. Главное — то, в чем заключается ваше сокровеннейшее желание. Если вы втайне мечтаете совершить убийство…

— Нет, нет, ни в коем случае! — воскликнул Уэйн.

— …тогда вы попадете в мир, где разрешается убивать, где вы будете купаться в крови, — где вы превзойдете самого маркиза де Сада, или Цезаря, или любого другого вашего идола. А вдруг вы стремитесь к власти? Тогда вы изберете мир, где вы будете богом в буквальном смысле. Может быть, кровожадным Джаггернаутом или всемудрым Буддой.

— Я очень сомневаюсь, что я…

— Есть и другие желания, — продолжал Томпкинс. — Все, что может родить воображение ангела или дьявола. Половые извращения, обжорство, пьянство, любовь, слава — все что вы пожелаете.

— Поразительно! — сказал Уэйн.

— Да, — согласился Томпкинс, — конечно, мой краткий перечень не исчерпывает всех возможностей, всех комбинаций и трансформаций желаний. Вполне возможно, что вам захочется скромного, мирного, пасторального существования среди идеализированных туземцев на одном из островов Южных морей.

— Это больше по мне, — робко засмеялся Уэйн.

— Но кто знает? — сказал Томпкинс. — Вы можете даже и не подозревать о своих действительных желаниях. Вы можете даже хотеть собственной смерти.

— И так часто бывает? — озабоченно спросил Уэйн.

— Иногда.

— Я бы не хотел умереть, — сказал Уэйн.

— Так почти никогда не бывает, — сказал Томпкинс, глядя на сверток, который Уэйн держал в руках.

— Если так… Но откуда я знаю, что все это правда? Плата чрезвычайно высока, мне придется отдать все, что у меня есть. А кто вас знает, дадите мне снотворного, и все мне приснится. Отдать все, что у меня есть, за… дозу героина и набор красивых фраз.

Томпкинс успокаивающе улыбнулся:

— Испытываемые ощущения не похожи на то, что дают одурманивающие средства; не похожи они и на сновидение.

— Если это правда, — слегка раздраженно сказал Уэйн, почему нельзя навсегда остаться в мире своей мечты? — Я работаю над этим, — сказал Томпкинс. — Вот почему я беру такую высокую плату — чтобы достать материалы, чтобы экспериментировать. Я пытаюсь найти способ сделать трансформацию устойчивой. Пока мне не удается ослабить путы, привязывающие человека к Земле и влекущие его назад. Даже великие мистики не смогли порвать этих пут, не прибегая к смерти. Но я не теряю надежды.

— Если вы добьетесь успеха, это будет великим событием, вежливо заметил Уэйн.

— Безусловно! — выкрикнул Томпкинс с неожиданной страстью. — Тогда я превратил бы свою несчастную лавку во врата спасения! Трансформация стала бы бесплатной, бесплатной для всех! Каждый смог бы тогда отправиться в мир своей мечты, в мир, для которого он создан, и оставить эту проклятую Землю крысам и червям…