Бранислав Нушич - Опечаленная родня Страница 11

Симка. Он на тебя глядел, Вида.

Прока. Не согласны с таким соглашением!

Танасие. Каждый будет свое защищать!

Агатон. В таком случае я ничего вам не дам!

Все (гневно). Кто не даст? Кто ты такой?

Агатон (хватает стул). Не подходите!

Прока. Он собирается драться! (Тоже хватает стул.)

Трифун. Не сдадимся!

Все хватаются за стулья и другие предметы, принимают угрожающие позы, женщины кричат. Мича влезает на стол, размахивая руками, призывает всех к порядку. Родственники пускают в ход стулья.

Действие третье

Та же комната.

Явление первое

Родственники, без Агатона и Сарки.

Общая растерянность и подавленность. Все сидят порознь, каждый сам по себе, спиной друг к другу. Прока с выражением отчаяния на лице нервно шагает, заложив руки за спину; Гина повязала лоб платком и вздыхает; Симка положила голову на руки; Вида повернулась ко всем спиной и разговаривает сама с собой, словно поучая кого-то. Мича уселся в кресле, обхватил руками колени и тупо глядит в потолок; Трифун сел верхом на стул и положил голову на спинку стула. Танасие, также с выражением отчаяния на лице, что-то пишет и зачеркивает на куске бумаги.

Прока (после некоторой паузы). Братцы, братцы мои, кто бы мог ожидать что-нибудь подобное!

Симка. Так обойти всю родню!

Танасие. Обойти? Нет, не обойти, а подло обмануть. Это просто подвох со стороны покойного.

Вида. Еще когда мы стояли перед дверью опекунского судьи, у меня левый глаз задергался, а это всегда предвещает недоброе. Когда же судья стал ломать печати на завещании, меня что-то так и кольнуло: «Ию, – сказала я себе, – это не к добру».

Гина. Уж лучше помолчи!

Mича. Все вы так, а там у судьи, молчали!

Трифун. Что же нам оставалось делать?

Mича. Вы могли протестовать, как протестовал я.

Танасие. Что ты?

Мича. Я сказал открыто: «Не признаю завещания».

Танасие. Ну, и что же?

Мича. И еще добавил: «Мы протестуем и начнем дело об отмене завещания».

Танасие. Правильно, потому что какая мы родня, если не сможем отменить завещание!

Прока. Не чужому же человеку отменять его!

Мича. И я полагаю, что не следует медлить. Мы сегодня же должны подать жалобу и начать судебное дело.

Прока. Подождем, пока придет Агатон. Он остался в суде переписать завещание.

Танасие. Зачем его переписывать? Каждый из нас знает, что получил.

Прока. Это не для нас, а для адвоката. Агатон из суда пойдет к доктору Стояновичу. Это самый знаменитый адвокат по таким делам, и Агатон хочет поручить ему наше дело, но он не может разговаривать с адвокатом, не списав завещания.

Танасие. Да, да, я слыхал о Стояновиче.

Прока. Это самый знаменитый адвокат по отмене завещаний. Прекрасный юрист. Он объявит покойного сумасшедшим, или придумает какую-нибудь фальшивку, или попросту украдет завещание. Прекрасный юрист, уверяю тебя!

Танасие. Лучше всего было бы объявить покойного Мату сумасшедшим. В самом деле, надо совершенно лишиться рассудка, чтобы оставить мне пять тысяч динаров. Подумать только, пять тысяч!

Вида. Как будто мы нищие!

Танасие. Пять тысяч динаров! Эка невидаль, пять тысяч динаров! Знал бы он, что, когда я передавал ключи в коммерческий суд, мои долги составляли четыреста шестьдесят тысяч. Вот суммы, с которыми я имел дело, а не пять тысяч динаров!

Трифун. Можно подумать, что завещание диктовал Агатон!

Симка. Не греши, кум Трифун! Если бы он диктовал завещание, то надиктовал бы себе что-нибудь побольше, чем пять тысяч динаров.

Танасие. Хватит Агатону и этого.

Симка. Э, почему ему хватит, а тебе нет?

Танасие. Одно дело – Агатон, а другое – я.

Симка. Ишь какой!

Танасие. Для меня это наследство было единственной надеждой. Это карта, от которой зависела вся моя судьба.

Трифун. Никогда не следует ставить все на одну карту.

Танасие. Я надеялся, что выпутаюсь из банкротства, и просил своих кредиторов подождать, пока умрет Мата. А он… пять тысяч динаров!..

Прока. Все же это кругленькая сумма!

Танасие. Какая там кругленькая сумма; пять тысяч – круглая сумма!

Прока. Круглая! А мне, подумай, всего три тысячи, три тысячи! Это ужасно!

Гина. Это только на то, чтобы поставить ему свечу!

Мича. Что же тогда мне сказать? Две тысячи динаров! Этого не хватит, чтобы дать на чай судебным служителям. Я рассматриваю это просто как оскорбление.

Симка. И кому все оставил?! Кому?… Этой… не знаю даже, как выразиться…

Гина. Выразись, сестра, выразись!

Симка. Завещал этой внебрачной девице…

Трифун. Он оставил также на церковь и на просвещение!

Симка. Оставил кое-что, так только, для приличия, чтобы скрыть свой позор, а остальное ей: дом, виноградники, лавки, акции, наличные деньги, все, все ей.

Гина. Все ей!

Вида. Разве закон дозволяет, кум Прока, все завещать внебрачному ребенку?

Прока. Видишь, и тут покойный нас надул. Без разрешения родни завел себе внебрачную дочку!

Симка. Как только ему было не стыдно открыто сказать в завещании, что у него есть внебрачная дочь!

Гина. Теперь вы видите, как эта девчонка притворялась перед нами.

Танасие. Э, нет, тут нечего брать грех на душу, она ничего не знала. Разве вы не видели, она даже упала в обморок.

Гина. Подумаешь, и я упала бы в обморок, если бы получила такое наследство.

Mича. Я совершенно уверен, что она ничего не знала.

Вида. Боже мой, как ловко он все это скрывал!

Симка. Думаю, что мы можем опротестовать это завещание, так как она незаконная дочь, а мы законные родственники.

Вида. Так и должно быть, если существует бог и правда божья!

Танасие. Бог с ней, дочка она ему, как говорится, какая есть, такая есть; но зачем оставлять на церковь и на просвещение столько денег? Разве не было бы лучше, если бы я выпутался из банкротства? Церковь и просвещение ведь не банкроты.

Гина. Так-то оно так, кум Танасие, но я снова скажу: лучше на церковь и на просвещение, чем какой-то незаконной девице.

Mича. Если говорить серьезно, то у меня в голове никак не умещается, что эта девчонка, впрочем, очень хорошенькая, сделалась вдруг богатой наследницей, а я получил только две тысячи динаров.

Вида. Не говорила ли я вам, что девушка похожа на покойного Мату, а вы все накинулись на меня, словно я бог знает что сказала. А Гина даже расплакалась, что я оскорбляю покойного.

Гина. Похожа, конечно, похожа. Я заметила это сразу, но не хотела говорить об этом из уважения к покойному.

Прока. Вот тебе твое уважение! Оставил он тебе из уважения три тысячи динаров, словно нищей!

Гина. Пусть они останутся ему на панихиды; этой суммы как раз хватит, чтобы оплатить трех священников, а не одного, как это сделал его душеприказчик.

Симка. Как, неужели ты не хочешь брать эти три тысячи?

Гина. Возьму; не то что я не хочу взят, а не хочу благодарить его; не пойду больше на панихиды и царства небесного ему не пожелаю.

Вида. Я тоже!

Гина. В конце концов, я не очень-то и сержусь; ведь я ему не близкая родня, чтобы жалеть его.

Трифун. Как не родня?

Гина. Да так, родня ему первая жена Проки, а не я!

Симка. Почему же ты столько плакала?

Гина. Ради Проки.

Трифун. Ну, хорошо, Прока. А ствол, а ветви?

Прока. Видишь ли, это дерево рисовал один русский чертежник в податной конторе, а он правнук князя Беляева, так я взял его родословное дерево, стер князя Беляева и написал покойного Мату; а там, где повис я, висел внук князя Беляева.

Трифун. Так тебе и надо, коли ты висишь на чужой ветке!

Прока. Не помогло мне все это!

Трифун. Знаешь, как, вероятно, решил покойный? Хватит этому князю Проке Беляеву и трех тысяч! Столько тебе и выделил.

Явление второе

Те же и Сарка.

Сарка (одета в кричащее красное или пестрое платье, в шляпе, отделанной цветами или лентами). Добрый день, опечаленная родня! Добрый день! Как поживаете, что поделываете?

Симка, Вида, Гина. Ю-у, Сарка?!

Вида. Что с тобой?

Сарка. Как, что со мной? Пусть тетка носит траур, а не я. За две тысячи динаров я восемь дней носила траур – хватит с него!

Гина. Ей-богу, Сарка, ты верно говоришь! Не знаю, зачем и я оделась во все черное, неужели за ничтожные его три тысячи динаров? С ума я сошла, что ли? (Сбрасывает черный платок, который был у нее на шее, встает, достает цветок из вазы и прикалывает к волосам). Правильно говорит Сарка, пусть тетка о нем печалится!

Трифун. Эй, женщины, не слишком ли рано? А если сейчас придет Агатон и сообщит нам, что адвокат согласился опротестовать завещание?!

Сарка. Разве трудно добежать до дома и снова надеть траур?

Трифун. А ты, Гина, снимешь цветок и снова ударишься в слезы?

Гина. Конечно!

Сарка (женщинам). По правде сказать, сестры, для меня траур – чистый убыток. Все думают, что я в отчаянии, и глядят на меня с каким-то уважением. А зачем мне их уважение, очень нужно мне их уважение!