Нина Садур - Чудная баба Страница 11

БАБКА. Да ну вас! С криками этими! Hу, во-первых, ничо вы не отпилите, конечно, раз у вас характер такой. Hу, во-вторых, то ли мы не битые. Чо-то у нас таких нету.

МУЖИК. Отпилю.

МАШИНИСТ. Ага. Отпилит. Уже начал.

МУЖИК. Отпилю. По костям.

БАБКА. Это вы уже безобразие заводите. Это вы уже начинаете! Вон у меня козлик сам тоже первый упрется!

МУЖИК. А козла найду.

МАШИНИСТ. Ага. Найдет.

БАБКА. Он вам понравится. К ему привыкнешь, он смешной, как собачонок. Хороший.

МУЖИК. Сказал, найду. Я два раза не повторяю.

БАБКА. Ну так… пойдем мы, что ли? (Машинисту.) А то че стоять. Делов теперь много. Приятно было познакомиться. Прощайте.

МУЖИК (Машинисту). Прощай, паровоз.

МАШИНИСТ. А пятерочку?

МУЖИК. Ой, блин! (Бабке.) Ой, я извиняюсь.

БАБКА. Hичо! Hичо! Hичо!

МУЖИК (отдает деньги). На. Что смотришь? У меня своих сто восемьдесят семь рублей. Во. (Показал.) Мамаша, при деньгах, не волнуйся. Сто восемьдесят семь рублей.

БАБКА. Мне ничо не надо. Мне ничо не надо!

МУЖИК. Ладно, ладно! Знаем мы вас, ничо им не надо!

Идут.

То платок им надо, то еще че. Hичо им не надо…

БАБКА. Hичо не надо! Hичо не надо!

МАШИНИСТ. Эй, пошли, да?

БАБКА. Hу да. Hам же еще идти-то… вона… аж… где деревня наша блестит.

МАШИНИСТ. Пошли, значит.

БАБКА. Да че. Вы ехайте. Вас ругать будут, целый поезд. Приятно было познакомиться.

МАШИНИСТ. Потопали, значит.

БАБКА. Дык вы, гражданин…

МУЖИК. Ну, говорливая…

БАБКА (Машинисту). Вы сейчас сядете в паровоз…

МАШИНИСТ. В электровоз…

БАБКА. В электровоз. И ехайте. У вас работа трудная. Вам людей везти.

МАШИНИСТ. Да моя смена уже кончается. Он знает.

МУЖИК. Че опять?

МАШИНИСТ (Бабке). Я сейчас спать лягу.

БАБКА. Ляжьте. У вас тепло, в вашем месте?

МАШИНИСТ. Естественно. Еще бы холодно было! Только этого не хватало! Как тогда вообще поезд вести?

БАБКА. Вот вы сейчас ляжьте, а завтра уже день будет, вы ехайте, везде снежок, все блестит, сейчас красиво, чисто в полях.

МАШИНИСТ. Да нет, мамаша, мы не так. Мы по четыре часа спим. Мы чередуемся с напарником. У нас работа такая.

МУЖИК. Че ему опять надо, а?

МАШИНИСТ. Я ему жизнь рассказал, как дурак…

МУЖИК. На черта мне твоя жизнь!

МАШИНИСТ. Мамаша, я ему «серость» простил, мне плевать. Я хочу сказать, что если что… вы его в милицию сдайте. Его в тюрьму посадят.

МУЖИК. Ах ты!

БАБКА. Ничо! Ничо! Нам еще вона сколько идти. А у вас целый поезд, окошечки блестят… Да вы… вы еще женитесь, детишки будут… Вы-то че брыкаетесь?

МАШИНИСТ. Кто – я?! Да я вообще плевал! Ха-ха-ха! «Мороз и солнце, день чудесный!» (Идет.)

МУЖИК (хмуро). Вот и ехай.

МАШИНИСТ (уходя). Че, я психов не видел? Мне зарплату платят, чтоб я их объезжал, разных там… «Еще ты дремлешь, друг прелестный!»

МУЖИК. Вали, вали, бездомник.

БАБКА. А то идемте. Темно.

МУЖИК. Айда, мать. Шляются тут всякие, бродяги…

Идут.

Едет поезд. ЗАНАВЕС

1983 г.

Лётчик

«После долгих лет смерти череп становится чистым и пустым. Но прислони глаза к его глазницам и увидишь, как мерцают и тихо поют в нём демоны».

«Как умирать сладко!»

Ночная пьеса в 2 актах

Действующие лица:

ЛЕНА ЗАЦЕПИНА, 13 лет

ПЕТЯ ЛАЗУТКИН, 13 лет

МАРЬЯ ПЕТРОВНА, 57 лет

ЗИНОВИЙ ЛАЗУТКИН, 40 лет

РИММА ЛАЗУТКИНА, 40 лет

ЭЛЕКТРИК, 30 лет.

ПАОЛО, 80 лет

ТАДЖИК, 30 лет

СТАРУХИ, ШКОЛЬНИКИ,

РАЗВЕДОТРЯД СЛУЖБЫ ГОСБЕЗОПСНОСТИ.

МАЙОР. СЕРЖАНТ ШКРАБА. БОЕЦ.

март 2004 г., март 2009 г.

Действие первое

Картина 1

Москва. Наши дни.

Зимняя предутренняя ночь.

Двор Дома Полярников. Здесь же стоит памятник Гоголю.

Свет из окон дома падает на уныло опущенное лицо памятника.

Тема Великого Города (Москвы, его кружит метель, он погружён в ночь), тема империи с боем курантов и торжественными страшными гимнами. Город видит сон о самом себе, все герои пьесы – это сон Города.

Из дома выходит старик ПАОЛО. На грязную пижаму накинута тяжёлая лысая шуба. На ногах тапки. Ноги старика увязают в мокром снегу, но он не замечает этого.

ПАОЛО тревожно бродит по двору, по снежному месиву.

Во дворе появляется дворник-таджик в оранжевой куртке. Это ШАМШИД. На спине его крупно написано: РЭУ-5.

Таджик смотрит на мокнущего старика, жалеет его и начинает расчищать мокрый снег у ног его.

Визгливый скрежет лопаты болезненно мучает Паоло. Он хочет уйти, убежать от этого звука, но дворник неотступно следует за ним. Спасая ноги старика, он отбрасывает и отбрасывает снег от них.

ПАОЛО. Замри, таджик! И слушай!

Оба вслушиваются. Но город ещё спит. Далеко гудят водоотсосы, откачивающие воду Москвы-реки, подтопляющую Дом Полярников, и гремят мусорные контейнеры – их выгружают в соседних дворах.

ПАОЛО – такой речитатив, ритмизованный монолог. Не пение, и не декламация, выделение отдельных звуков, что выдаёт его горечь, печаль но, и вспышки сарказма.

ПАОЛО. Водоотсосы. Их каждую ночь включают – Москва-река подтопляет Кремль и Дом Полярников, оба эти строения дрейфуют на чёрных водах московской ночи, они больше не могут, они хотят уйти из города. Смотри, таджик, город ещё спит, о страшный, о древний! Полярный город моей жизни! Теперь и твоей жизни, таджик… С мечтой об огне ты пришёл сюда, на свет его алых звёзд пришёл, но они не светят и не греют, ха-ха! Они кровенят ночной мрак тусклым мерцанием, и всё. Страшный мертвец сосёт жизнь этого города!

Но человек несёт сюда мечту свою и кладёт её к красногранитным ногам мавзолея. Беги, таджик, беги в свой Хульбук, листай обратно страницы истории своего исчезающего народа. Чем глубже назад, тем светлее и жарче, тем сильнее разгорается древнее солнце, опалившее смуглотой тебя и через тысячи тысяч лет. Ты глуп, голоден и жалок, ты жесток, коварен и доверчив, ты пришёл в Москву за добычей, но здесь давно уже нет солнца, здесь только ночные водоотсосы. Знай, глупый дворник, тьмы народов пройдут и канут, но этот город стоять будет! Убиваемый и бессмертный. Унижаемый и надменный. Злопамятный, как старая дева. Недоступный, как весна. Удивительно то, что твой мир канул навек, и вот – мой мир кончается, но кого мне жальче, вот вопрос? За что мы – столь совершенны, ядовито-чувственны, прелестны, но неумолимо рассыпаемся в прах? Но чу! Этот предутренний миг, им владеют лишь дворники и старики. Абсолютная тишина в абсолютной Москве!

Абсолютная тишина.

И вдруг вдалеке, слабый, но манящий зазвучал голос.

ГОЛОС. Паоло. исполни. Паоло. исполни. Паоло. исполни. (Здесь вступает новая тема. Это не голос Города. Это то, что просит Паоло спасти Город.)

ПАОЛО. Древний зов. Но бояться нельзя. Страх их привлечёт, и они разорвут.

ПАОЛО задумчиво направляется к своему подъезду.

ШАМШИД. Старик!

Тоненькая темка жалобного Востока.

ПАОЛО. Чего хочешь, таджик?

ШАМШИД. У тебя есть очаг?

ПАОЛО. Идём.

Шамшид торопливо следует за ПАОЛО.

ШАМШИД (бормочет). Булка есть? Чай есть?

Оба скрываются в подъезде.

Через минуту во двор вбегает отряд вооружённых мужчин. Озираются, выставив перед собой автоматы. И так же молча отступают обратно, во мрак. На чёрное месиво дворового снега ложится золотой квадрат света – зажглось окно в Доме Полярников. Тема Города, и метели, и тревоги нарастающей. И сразу падает тишина и в ней пляска вооружённых мужчин, в полной тишине. всё, как осматривают двор, как ищут кого-то, это пляска в тишине. С топотом и сиплым дыханием. Пляшут как бешеные, бряцают оружием…

Картина 2

Здесь красивая спокойная тема безмятежного уюта. Так жили мы когда-то своими семьями в своих домах в великой сонной имерии и были счастливы.

Комната Паоло в Доме Полярников. Паоло отходит от окна, задёрнув оконную штору. Идёт через старинную интеллигентскую комнату: полки с книгами, обшарпанный письменный стол. На потолке лепнина. На столе глобус, на стене карта СССР. В углу комнаты, главная роскошь, всех поражающая, – чучело белого медведя.

Шамшид стоит, нависнув над накрытым к чаю столом, зачарован до верху полной сахарницей… кажется, вот-вот потеряет сознание. Тайно кладёт кусочек за пазуху.

А здесь никакой музыки и пения. Драматический сухой монолог ПАОЛО.

ПАОЛО (задёргивая шторы). В сорок первом нам запрещалось зажигать свет, не используя при этом оконные затемнения. Привычка с тех пор. Освещённые окна служили отличной мишенью немецким бомбардировщикам. В 91-м я видел красную полосу трассирующей пули. Как будто она все эти годы летела, ещё с той войны, и вот дотащилась. Она шла вдоль этого окна. На уровне глаз. Чаровало. Сил не было отвести лица. Было рукой подать. А я ведь уже столько пожил. Кажется, имел право на мирную жизнь. Но пули у них на нас остались. Их запас на нас.