Леонид Андреев - «Gaudeamus» Страница 11

Онуфрий. Cobra capella, стой! Сережа, не урони престижа cobrы capellы. (Запевает.) Аристотель мудрый…

Поют все трое очень серьезно:

«…древний философ, древний философ.Продал всю одежду за сивухи штоф, за сивухи штоф.Ехал принц Оранский через речку По, через речку По.Бабе астраханской он сказал бон-мо,[3] он сказал бон-мо!»

Старый студент очень доволен, радостно суетится, но в то же время боязливо держится подальше от дышащих холодом студентов.

Ст. студент. Здорово, ребята! Так, так! Но почему же бон-мо? Да раздевайтесь же, раздевайтесь.

Онуфрий. Чай есть? Лимон есть?

Ст. студент. Сейчас все будет. Раздевайтесь же, смотрите, сколько снегу нанесли!

Козлов. Ты что это, старик, нездоров? Горло болит?

Ст. студент. Так, маленькая инфлуэнца. 37 и четыре. Козлов. Дай-ка пульс!

Глубокомысленно считает, шевеля губами. Старый Студент отодвигается от него насколько возможно, стараясь не дышать холодом. Онуфрий и Блохин раздеваются в прихожей и чему-то смеются.

Козлов. Пульс хороший! Сердце у тебя в порядке?

Ст. студент. Сердце у меня здоровое.

Козлов. Тогда возьми ты салицилу гран пятьдесят…

Ст. студент. Да разденься же ты, Бога ради! От тебя от одного простудиться можно. Доктор!

Онуфрий и Блохин вдвоем торжественно несут большого вареного рака и кладут на стол.

Онуфрий. Рак! От чистого сердца.

Блохин. Рак! От полноты души.

Ст. студент (смеется). Ах вы, безобразники! Рака принесли! Ну, а я за пивом пошлю. Выпьем пивка, Онуша? Ах, как же я вам рад, товарищи! Сижу один и только что подумал: хоть бы на огонек кто зашел, а тут и вы!

Онуфрий. Нет, пива не надо. Мы у Немца пили. Мы хотим чаю с лимоном, ибо, пия пиво, боимся впасть в монотонность. Пусть будет лимонно, но не монотонно — хороши стихи, Козлик?

Козлов. Вылитый Бальмонт. Чаю, чаю давай. За лимончиком пошли.

Онуфрий. Ну пусть бальмонтонно, но только не монотонно. Так действительно лучше.

Блохин. А я бы… пива выпил.

Онуфрий. Ну, ну! Чего захотел, пива! От пива, Сережа, водянка бывает. Чаю давай, старик!

Ст. студент. Сейчас, сейчас! Рака принесли… ах, комики!

Идет в переднюю, открывает дверь и зовет: «Капитон, Капитон!» Заказывает чай. Студенты осматриваются.

Козлов. Хорошо у старика, тихо. Как умирать начну, сюда перееду, лучше места не найдешь.

Блохин. Ж…жарко и д…душно.

Хочет открыть форточку. Козлов останавливает его.

Козлов. Оставь, Сережа, старик болен!

Онуфрий исследует стол, разглядывает лекарства.

Онуфрий. Сережа, понюхай-ка, что это?

Блохин (нюхает и кашляет). Нашатырь. И такую гадость держать в доме?

Ст. студент (возвращаясь). Нет, как хорошо, что вы зашли! Сижу один и скучаю, и вдруг… Нет, хорошо. Ну, как у вас? Я рад, что так хорошо все кончилось. И ты, Онуша, с Блохиным, я вижу, помирились?

Блохин. Да мы и не ссорились! Это он врал, что у меня души нет…

Ст. студент. Давно видал наших? Лилю?.. Дину Штерн? Я с тех пор не видал.

Козлов. Давно. Чей это у тебя портрет, старик?

Ст. студент. Наташи, покойной жены. Ты посмотри поближе.

Онуфрий. Нет, братцы, хорошо у старика, завидно. Порядок, чистота, лекции вон лежат, — и как только люди не живут! Философский ум не может охватить, и нет конца недоумению. Посмотри, Козлик, вон писатели развешаны, кнопочками приколоты, душа радуется.

Ст. студент. Это мои любимые писатели. У меня и там в Сибири весь кабинет был увешан портретами в рамах, у меня хорошо там было. Помню я…

Онуфрий. А сам-то старичок! Да ты погляди, Козлик!

Козлов. Гляжу, отстань. Ты что ешь, Сережа?

Блохин. Сыр.

Козлов. Дай-ка.

Моментально съедают сыр.

Онуфрий. Сидит он себе, как святой, как Мадонна на картине Рафаэля, как Дух Божий над хаосом. Горлышко у него болит, платочком завязано — гляди, кончики-то! Туфельки на нем, сапожки-то снял! Эх, и отчего у меня горло никогда не болит? Дай я тебя в маковку поцелую, старичок.

Ст. студент (слегка обиженно). Ну, оставь, Онуша, всякий может простудиться. И ведь я же просил тебя, Онуша, и вас, братцы: оставьте это слово «старик». Дело не в том, сколько человеку лет…

Блохин. Да ведь мы так! Смотри, старик, Козлик весь твой сыр поел!..

Капитон вносит самовар. Старый Студент продолжает говорить, заваривая чай и хозяйничая.

Ст. студент. Спасибо, Капитон. Колбаски съешь, Сережа, в немецкой колбасной беру, хорошая колбаса. Дело не в том, братцы, сколько…

Капитон. Для рака-то тарелку подать?

Онуфрий. Нет, блюдо. И когда же ты повесишься, Капитон?

Капитон (мрачно). Веревка такая еще не ссучена, на которой вешаться.

Ст. студент. Нет, Капитон, не надо, мы его есть не будем. Так вот, товарищи, дело не в годах, а в отношении человека к жизни… Не слабо налил, Онуша?.. Что такое молодость — говорю я. Молодость — понятие чисто условное, допускающее много толкований…

Онуфрий. Отрежь-ка колбаски, Козлик!

Ст. студент. И если для одного достаточно взглянуть на паспорт, чтобы определить, молод человек или нет, то для другого этой мерки недостаточно. Надо убедиться, насколько данный субъект…

Онуфрий (ест колбасу). Философский ум ищет точку зрения и, найдя ее, успокаивается. Отрежь-ка, Козлик, еще.

Ст. студент. Да. Вот я, например, со Стамескиным беседовал, ну и что же? — не понимает. А вас, вы думаете, он понимает? Тоже нет, хотя и молод он достаточно. А я, «старик», понимаю! Вот вы рака принесли…

Онуфрий. Брось, а то отнесем назад.

Ст. студент. Нет, выслушай, Онуша! Вот вы рака принесли — и с виду это настолько… ну, нелепо, что ли, что тот же ваш Стамескин назвал бы вас идиотами. А я понимаю, что это молодость, проявление молодых, играющих сил, и мне приятно.

Козлов. Да ну, оставь! Ну принесли и принесли, и не о чем тут говорить! Говори о другом!

Ст. студент (смеется). Нет, нет, братцы! Я этого рака высушу и поставлю себе на стол, пусть напоминает одну из лучших минут моей жизни. (Смеется.) Нет, серьезно, высушу и поставлю.

Онуфрий. Ну и ладно — эка привязался старик. Буде, чаю больше не хочу, от чаю бессонница бывает.

Козлов. Что же это, вроде памятника будет? Куда же ты его поставишь?

Ст. студент. На стол, Козлик, на стол!

Блохин. Кто цветы с…сушит, а кто рака.

Онуфрий. Дай-ка я тут на диванчике примощусь (Зевает.) Какая-то томность овладела моими членами… не то от колбасы, не то от твоего красноречия. Разболтался ты что-то, старик.

Козлов. Это у него от температуры. Гляди, как он осунулся: тебе лечиться надо, дядя!

Ст. студент (недовольно). Какие пустяки: вчера мне действительно было нехорошо, а сегодня и лицо у меня свежее… Выпью малинки, — вот и все… Так вот, говорю я: душа у меня… молодая, сердце у меня нетронутое — вот в чем главное. Помню, в нашем городке сослуживцы всегда смеялись надо мною. Вам сколько лет? — спрашивают. Столько-то. А мы думали, что вам всего двадцать. Ведь вы, Петр Кузьмич, моложе всякого молодого человека! (Смеется)

Козлов (зевает). Да-а. Смеялись, говоришь?

Ст. студент. Смеялись! Да как и не смеяться? Они люди солидные, положительные, а я? Мечтатель, фантазер какой-то. Помню, раз приходит ко мне сослуживец, Тарасов, мрачен, жалко смотреть: губернатор к нам едет. А я в это время стихи наизусть учу!

Онуфрий. Стихи? Зачем же ты их учишь?

Ст. студент (смеется). Тарасов рассердился: вас, говорит, Петр Кузьмич, надо в сумасшедший дом отправить: тут губернатор едет, а вы стихи декламируете. А то, помню я еще, это было… постой, где это было? Да, вспомнил: ездил это я по одному делу…

Онуфрий. И сколько ты помнишь, старик. Ты свою жизнь наизусть знаешь или только на рассказ? Ты валяй как покороче. А что, Сережа, если бы столько помнил, мог бы ты это выдержать при твоем телосложении?

Блохин (зевает). Пусть старик… стихи продекламирует.

Ст. студент. А что же? Если серьезно хотите послушать, я могу. Кого хотите? Хотите из Шелли?

Козлов (тоскливо). Нет, не надо стихов! Ну их к черту!