A. J. - Прости меня, моя душа Страница 13

– Я не могу ответить, потому что, точно, каждую мысль не помню. Размышления у меня только на несколько минут, так, чтобы осознать ситуацию в данный момент, а не для того, чтобы их запоминать и объяснять тебе. Объяснение мыслей – это неправильно.

– Хорошо, – благосклонно произнес он, словно отошел ненадолго от своей зависимости. – Возможно, ты прав, но помимо мыслей, есть также отношение к человеку. Вероятно, ты его даже не обдумывал, но где-то на подсознательном уровне у тебя все-таки создался мой образ, и твое отношение ко мне. И теперь новый вопрос, который по смыслу напоминает предыдущий, но на который надо искать ответ не в мыслях, а в самом себе: «Как ты относишься ко мне?».

– А ты не так прост. И все же, я могу ответить, но прости меня, если я не смогу раскопать в тебе все тайны.

– Хотя бы попытайся.

– Но я не могу понять, зачем тебе это. Ты же все знаешь о себе, даже больше чем я.

– Мне важнее твое отношение ко мне. Поверь, это важно каждому человеку и, в частности, чтобы самоопределиться, а мне это важно, чтобы понять, как относиться к тебе.

– Относись ко мне так же, как сейчас. Не думаю, что что-то изменится.

– Это ты так считаешь.

– Но…

– Прошу, не уходи от вопроса. Ты же знаешь, что тебе от него не сбежать. Какими бы отсылками, ты не пользовался, тебе все равно придется отвечать, и именно этот вопрос не утратит своей остроты, потому что там замешан я. Отвечай немедленно, иначе я буду относиться к тебе не так благосклонно.

– Мне надо подумать.

– Подумать, как меня обмануть?

– Поверь, я не привык обманывать.

– А если эти слова и есть обман?

– Тогда верь мне на слово.

– Верить человеку, не зная его, опасно, не так ли?

– Иногда, первое впечатление достовернее дальнейших.

– Поверь, первое впечатление обманчиво. Впрочем, как и все остальные, если не знать человека.

– Иногда, если узнать человека полностью, можно разочароваться в нем или ужаснуться.

– Лучше так, чем незнание и недоверие, не так ли?

– Вряд ли. Голая душа ужасна.

– Меня это не пугает. Пугать это должно носителя души, а мне это наоборот на руку. Но ты опять уходишь от вопроса.

– Но ты сам заставляешь меня это сделать.

– А ты не должен мне поддаваться!

– Я не могу это сделать, ведь ты задаешь вопросы, на которые я обязан ответить!

– Так отвечай сейчас!

Настала долгая и затяжная пауза. Нам просто нужна передышка, которой мы оба пользуемся, чтобы перевести свои голоса на другой манер, потому что они зашли слишком далеко. Я утешаю свой пыл, а вот насчет него не уверен. Он не может успокоиться. Его грудь неравномерно поднимается, а глаза не закрываются. В них заметны малые просветы безумия.

– Отвечай! – громко, словно сорвавшись, крикнул он, и впервые я услышал протяжное эхо в этом месте. Я точно уверен, что оно отзывается здесь, в этом скверном месте.

Саймон неожиданно и быстро уперся руками в меня так, что его лицо находилось в нескольких миллиметрах от моего. Потом он начинает говорить тихо, еле слышно, будто задыхаясь от интереса:

– Кто я?

– Ты тот, кому интересно, – впрочем, ничего больше я не мог сказать.

– Я и так это знаю и даже не скрываю это, – отдалившись от меня проговорил он. – Мне нужны немного другие открытия. Мне нужны мелочи, которые скрыты в потаенных углах от меня так, что я их даже не замечаю или вижу их совершенно не так.

– Я слишком мало тебя знаю, чтобы рассказать о таком. Это неправильно.

– Хотя бы что-то. Ну же! – взвыл он, невольно поднимая руки вверх, тревожно опуская и держа их в напряжении вблизи моего лица.

– Хорошо, – от безвыходности согласился я. – Одну мелочь я могу сказать, а возможно, даже две. Во-первых, это твои глаза, которые смотрят слишком пристально для обычных. Они переполнены самым движимым чувством: чувством интереса. Ты мало моргаешь, потому что твой взгляд уж слишком заинтересован мною. Твои глаза, словно насильно выковыривают из меня ответ, не давая мне покоя. Они будто мертвы, они надеются найти то, что оживит их. Во-вторых, это твои руки, которые словно живут своей жизнью, но, все же, не следуют своему мотиву. Они не подчинены, тревожны и всегда напряжены, будто каждое движение последнее. Знаешь, иногда, когда мы, люди, пытаемся что-то сделать слишком быстрее, чем предполагается, мы делаем это резко и даже многое неосознанно, лишь бы сократить время работы. А, если перед концом увидели ошибку, то тут же молниеносно исправляем ее трясущимися руками, которые делают все не под нашим контролем, а под влиянием мышечной памяти. И вот, когда все сделано, мы будто от огня убираем свои руки, чтобы осознать проделанную работу и отдохнуть, в то время как наши руки еще нервно трясутся. А самое гнусное это то, что если бы мы проделали эту работу обычно, то затратили бы столько же времени, как если бы сделали ее молниеносно.

– Да, я понял тебя, – скудно произнес он с таким неприкрытым секундным напряжением, а потом его глаза поникли в печали, но после глубокого вдоха они вновь приобрели те же краски, которые слегка, почти незаметно потускнели. Это все продолжалось не больше минуты. Кстати, это еще одна его особенность, которую я только сейчас осознал, а именно, это секундные перемены в нем, которые довольно сложны, если не быть таким внимательным как я. Вообще, эти изменения существенно показывают его характер как нечто скрытое и непроницаемое. Когда удается вызвать перелом в его лике, тогда я доволен собой, тогда во мне вновь пробуждается чувство высокомерия, которое восполняет мои «низкие» чувства пред ним и от которого я не желаю избавляться, потому что уж слишком оно ласкает мне душу. А самое скверное то, что мое чувство пропадает вместе с его чувством, и тогда мы вновь возвращаемся на прежние позиции.

– А теперь, – вновь слишком чувственно заговорил он и приблизился ко мне, – расскажи о себе. Мне катастрофически мало той информации. Может, ты расскажешь о своих внешних мелочах, как говорил о моих?

Конец ознакомительного фрагмента.