Алексей Герман - Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии Страница 13

Рыцарь был впервые развернут к Дику не лицом, не спиной, а боком. Маленький рыцарь был горбат.

— Господи, боже правый! — Дик схватил сапог с длинной шпорой и задергал. — Это же горбатый! Клянусь святой Варварой, это же горбатый! Как же я сразу…

— Уи, уи… — француз, хозяин шпоры, высвободил сапог и отъехал в сторону.

Над Диком наклонилось другое лицо, длинное и конопатое, и другой сапог вежливо подтолкнул его в плечо.

— Тебе что?

— Клянусь святой Варварой, это же горбатый! — шепотом сообщил ему Дик и тут же схватил его за колено. — Послушай! — забормотал он. — Я Ричард Шелтон — местный барон… Меня выгнали из замка, из моего замка, понимаешь? Мой отец Гарри Шелтон, рыцарь и барон… Может быть, вы знали… Попросите у горбатого, то есть у милорда… Это мой замок…

Лошадь тронула, и Дик, пытаясь ее остановить, заскользил по льду.

— Я убил двух королевских солдат… — закричал он в отчаянии.

Конопатый всадник тронул его плетью по плечу, и Дик отпустил лошадь.

Горбатый садился на коня, его окружали рыцари, о чем-то говорили и смеялись. Сначала Дик видел того, своего рыцаря в веснушках, потом потерял его за спинами других. Вся группа направилась к берегу. Дик побежал ей наперерез, но его остановили стрелки. Рыцари сами подъехали к нему. Забрало у горбатого было поднято. Дик увидел бледное болезненное и неприятное лицо совсем молодого человека. Горбатый на Дика не смотрел, слушал черного бородатого француза с непокрытой на морозе длинноволосой головой и улыбался.

Рыцари и вельможи болтали между собой, некоторые с интересом поглядывали на Дика.

— Народ боготворит милорда, — говоривший коверкал английские слова под французскую речь, при слове «народ» он потыкал пальцем в Дика. — И этот человек не будет наказан…

— Уи, уи, — кивал француз.

— Это сын сумасшедшего Шелтона… которого утопили под Кале… — толстый старик сидел в седле, как в кресле. Дик тут же узнал его собеседника. Это был конопатый. — Тебе тоже нравятся ведьмы, сынок?!

Все засмеялись, Дик почувствовал на лице жалкую улыбку, которую был не в силах согнать, и поспешно спрятал за спину грязные, обмотанные тряпьем руки.

Из толпы придворных раздался легкий перезвон. Все загалдели, французы полезли в мешочки на шеях и на поясах, доставали часы. Сравнивали, спорили о времени. Большинство англичан завистливо смотрели. Дик почувствовал на себе чей-то взгляд и тут же столкнулся глазами с горбатым. В следующую секунду горбатый отвернулся, бросил что-то под ноги Дику, крикнул, рванул удила так, что тяжелый конь завертелся от боли. Захлопали, загрохотали привязанные к лошадям доспехи, и все стали выезжать на дорогу. Никто не обернулся. Проскакали оруженосцы, болтая и смеясь, ведя на поводу запасных коней с притороченными острием назад длинными белыми копьями. Кавалькада прибавила ходу. Флажки на концах копий захлопали, затрещали, перекрылись снежным облаком из-под копыт. И все.

Дик закашлялся. Он кашлял долго и мучительно, вытирал слезы и снова кашлял. Продолжая кашлять, принялся рыться в истоптанном снегу, наконец вытащил то, что ему оросил горбун. Большущие, с пол-ладони часы.

Стрелки на берегу раскладывали костры. Споро и без лишних разговоров сооружали виселицу. От полыньи к берегу погнали пленных. Дик впервые рассмотрел их. Это были оборванцы, худые, помороженные, наверно, давно голодные. Дик удивился, как вообще осмелились они напасть на рыцаря. Смотреть было неприятно, как неприятно смотреть на скотину, которую ведут на убой. От леса, к костру, придерживая одной рукой штаны, бежал солдат с длинной тощей рыбиной. Его, Дика, рыбиной. Он воткнул ее в сугроб и замахал руками, видно рассказывая, как обнаружил ее на дереве. Для сегодняшнего дня ожиданий, надежд и крушений — это было слишком. И Дик отвернулся. Он сразу увидел одного из оборванцев, тощего, жилистого и длиннорукого. Тот облизнул губы, и Дик узнал его. Это был перевозчик, тот, что вез их с Джоанной и жег в лодке костер. Некоторое время Дик шел с ним рядом, потом, неожиданно для себя, схватил за руку сержанта.

— Отпусти его, слышишь?

Сержант хмыкнул и покрутил головой, мол, да вы что?!

— Отпусти его, — Дик шел боком, пытаясь приноровиться к шагам сержанта. — Его тут и не было вовсе. Он со мной пришел. — Голос у Дика осип. — Отпусти, что тебе стоит?

— Нагрудник дашь? — сержант перестал хмыкать и крутить головой, спрашивая тихо, без выражения.

— Что? Бери, — Дик торопливо отстегнул стальной нагрудник, единственное, что оставалось от его доспехов.

— На берегу бы дали… В лесочке, — сержант страдал, отворачиваясь.

Нагрудник исчез под меховым плащом, сержант взял за руку перевозчика, отвел в сторону.

— Узнаешь меня? — Дик опять закашлялся и, чтобы перестать, несколько раз ударил себя кулаком в грудь. Перевозчик кивнул. Два передних зуба были у него выбиты, он потрогал языком пустое место на десне.

— Заездила тебя блудница?

— Я за тебя нагрудник отдал…

Перевозчик посмотрел на цепочку своих товарищей, которая выходила на берег, и ощутил надежду. Он затоптался на месте, боясь и сказать что-нибудь не то, и промолчать, даже громко дышать он боялся.

— Я тебе помогу… Тебе повезло, что ты меня встретил…

Перевозчик закивал.

— А у меня… Знаешь, тоже… У меня, понимаешь, был отец…

На берег выехали трое верховых, офицер в латах и два стрелка на одном коне. Офицер помахал рукой Дику, подзывая к костру, потом сложил ладони вокруг рта:

— Ваша милость… А, ваша милость…

— Ты подожди меня, — Дик был полон добра, он почти плакал. — Мы вместе пойдем, тебе здорово повезло, что ты встретил меня…

Офицер, обжигаясь, пил горячую воду. Одной рукой он оттягивал обмерзший шарф, а другой держал кружку.

— Солдаты! — офицер смотрел круглыми выпученными глазами. От крика лошадь под ним дернулась и завертелась. — Милорду стало известно, что с одним из подданных здесь обошлись гнусно и несправедливо. — Он ткнул в Дика рукой с дымящейся кружкой. Его и так красное от мороза лицо от крика раскраснелось еще больше. — Милорд — пастырь своего стада, — опять заорал он, — а не какая-нибудь старая волчица при стаде… Все поняли, на кого я намекаю? — Он грозно оглядел солдат. — Милорд не допустит обиды или поношения… Будь то барон или ничтожный лучник… вроде вас.

Солдаты, привыкшие, видно, к такого рода заверениям, приплясывали от холода на месте; над рекой стояло сплошное бряканье и звон железа. Офицер бросил пустую кружку стрелку, подъехал к Дику и соскочил с лошади:

— Утром берите эту сволочь, ваша милость, а к вечеру подойдет немного ливерпульских драгун.

Стрелки с любопытством таращились на Дика, поэтому офицер говорил тихо. Сержант, тот, что получил от Дика нагрудник, притащил еще кипятку. Дик взял кружку драными руками, но отхлебнуть не мог. Капитан пил, складывая толстые губы трубочкой.

— За что меня собирались наказать?

— Могли головы полететь… Могли, — согласился капитан. — Милорд любит выехать на дорогу один. Ну, а уж наше дело глядеть в оба… Чтоб в шайке не оказалось арбалета или особенных ловкачей… Как это мы тебя пропустили, ума не приложу… Тебе б помыться черничным листом, а, барон?

— Почему ж не полетели?

— А повезло… — офицер огрел плеткой слишком любопытного стрелка, пролил на пальцы кипяток и затряс рукой. — Тебя зовут Ричард, как милорда. Так?.. Ты являешься в полночь… под пятницу. Так? Да? Со своей дубиной… Что получается? Добрый знак, знамение. Вроде как Вифлеемская звезда, понимаешь? — Капитан захохотал. — Так или не так?

— Конечно так. — Дик покивал головой. — Иначе бы я взял к лесу… Я всегда бегал лесом…

— Да понимаю, понимаю, не плюйся… Эй, коня господину барону!..

— А где я возьму коня, вы спросили? У меня на двадцать стрелков — восемь коней… — это кричал сержант.

Дик не слышал скандала, он отошел в сторону, опустился на колени в глубокий снег, размотал тряпье, которым были обмотаны голова и уши, и стал молиться. За его спиной капитан пытался заехать сержанту в ухо, сержант сбрасывал доспехи, пинал их ногой, отказываясь от власти, хотя от коновязи уже вели коня.

Обмотанные тряпками сапоги не лезли в стремена. Дик сел на снег, негнущимися от мороза пальцами стал развязывать обледеневшие узлы. Потом медленно и неуверенно, как старик, залез в седло.

С коня все выглядело по-другому, будто даль раздвинулась. На льду реки никого не было. На секунду он вспомнил о перевозчике и сразу забыл.

— Кончайте побыстрей и греться, — крикнул за его спиной капитан. — Вперед, ваша милость.

Ветер ударил в лицо, кони выскочили на дорогу. Начинался рассвет, но звезды на небе горели еще ярко. Капитан и стрелок подтянули на лица обледенелые шарфы. Второй стрелок пригнул шею, спрятал голову за спину товарища. Ледяной ветер бил в открытое лицо Дика, выдувал слезы из глаз, и они тут же застывали на лице короткими белыми шрамами. Летел под копыта луг с длинными травинами из-под снега, чернела на краю знакомая сторожевая вышка. Дик повернул коня и подъехал к ней. На вышке никого не было. Из-под кучи сена выскочила собака, отбежала и села на снег. Дик слез с лошади, подошел к вышке, толкнул жердь. С площадки посыпалась труха. Чувствуя всадников, заливались собаки в темной деревне.