Алексей Писемский - Горькая судьбина Страница 13

Золотилов. Какую еще правду ему говорить? Вы бьете и сажаете в кандалы людей, заставляя их пристрастные показанья делать, обещаете преступнику облегчить наказанье с тем только, чтоб он оговаривал… (Обращаясь к стряпчему и исправнику.) Не угодно ли, господа, обо всем этом составить особое постановление?

Чиновник (вставая и беря фуражку). Сколько вам угодно, я ничего не боюсь и сейчас еду к губернатору, потому что тут все в стачке: и мужики и чиновники. Пускай пришлют, кого хотят… (Уходит.)

Исправник. Вот дурак-то! Наболтает он тут: пропадешь ни за грош.

Золотилов. Никогда этого быть не может. Я сам поеду к губернатору и объяснюсь… Нельзя же какому-нибудь мальчишке-молокососу выдавать дворянина с руками и ногами.

Исправник. Известно что-с.

Явление VIII

Те же и сотский.

Сотский. Господин чиновник, ваше благородие, Ананья приказал беспременно, чтоб сейчас в острог под караулом справить.

Все потупляются. Ананий Яковлев слегка бледнеет. Между тем в комнату набираются мужики и бабы, и между ними Матрена вводит под руку Лизавету.

Исправник. А бурмистра что же? Тоже?

Сотский. Бурмистра, ваше благородие, они простили-с… Раз пятнадцать, пожалуй, им в ноги поклонился: «Коли, говорит, начальство теперь станет меня спрашивать, я все доложу».

Исправник. Гм?.. Собирайте, значит, подводу. (Ананью.) Отправляйся, братец, делать нечего.

Ананий Яковлев. Позвольте, ваше благородие, поклониться народу.

Исправник. Сделай милость.

Ананий Яковлев (кланяется). Простите меня, христиане православные!.. (Начинает со всеми целоваться и с первым бурмистром, а потом и с прочими мужиками.)

Давыд Иванов. Прощай, Ананий Яковлич… виноват, брат, что привел тя… сам просился.

Никон (обливаясь слезами). Все там, Анаша, будем, все – до единова.

Ананий подходит к матери и жене. Та бросается ему сначала на руки. Он целует ее в голову. Она упадает и обнимает его ноги.

Ананий Яковлев. Отнимите ее маненько… (Потом прощаясь с Матреной.) Прощайте-с… благословите, коли не очень гневаетесь.

Матрена его крестит. Он снова, обращаясь к народу.

Еще раз земно кланяюсь: не помяните меня окаянного лихом и помолитесь о моей душе грешной! (Уходит.)

Все его провожают; Матрена с другими бабами начинают выть: «Уезжает наш батюшка, отходит наше красное солнышко».

Занавес падает.

Примечания

Впервые драма напечатана в «Библиотеке для чтения», 1859, No 11. Точных данных о начале работы автора над драмой не сохранилось. Как видно из письма И.А.Гончарова к П.В.Анненкову от 20 мая 1859 года, к этому времени было написано не менее первых двух действий драмы: «Сегодня я… попал вечером к Писемскому… Он пишет драму, один акт которой читал всем оставшимся после Вас, между прочим, и Тургеневу. Драма из крестьянского быта: мужик уезжает в Питер торговать, а жена без него принесла ему паренечка от барина. А мужик самолюбивый, с душком, объясняется с барином, шумит; жена его не любит, но боится. Силы и натуры пропасть: сцены между бабами, разговоры мужиков – все это так живо и верно, что лучше у него из этого быта ничего не было»[3]. После смерти писателя, в 1881 году, его вдова и сын записали данные, относящиеся к лету 1859 года: «Он жил около Петербурга на даче, когда были написаны первые три акта. Гуляя однажды вечером, он встретил Мартынова и зазвал его послушать трагедию. Прослушав написанные три акта, Мартынов пришел в восторг. „Как ты думаешь, могу ли я сыграть Анания?“ – спросил он. Алексей Феофилактович, зная до того времени Мартынова за превосходного комика, весьма удивился такому вопросу и усомнился в способности Мартынова сыграть эту роль; но последний утверждал обратное и хотел непременно, чтобы эта роль была дана ему. „А как ты намерен окончить пьесу?“ – снова спросил Мартынов. – „По моему плану, – отвечал Писемский, – Ананий должен сделаться атаманом разбойничьей шайки и, явившись в деревню, убить бурмистра“. – „Нет, – возразил Мартынов, – это нехорошо! Ты заставь его лучше вернуться с повинной головой и всем простить“. Эта мысль так понравилась Алексею Феофилактовичу, что он изменил план и окончил пьесу, как указано было Мартыновым»[4]. Вариант этого же рассказа, восходящий непосредственно к самому Писемскому, записан А.Н.Витмером[5]. Закончена драма была 19 августа 1859 года, как указано в журнальной публикации. 9 октября драма была представлена в С. – Петербургский цензурный комитет, в котором рассмотрение ее было поручено историку С.Н.Палаузову. Уже на следующий день драма была Палаузовым беспрепятственно пропущена. Однако по доносу князя П.П.Вяземского «Горькая судьбина» 18 октября была затребована министром народного просвещения Е.П.Ковалевским, а С.Н.Палаузов от исполнения обязанностей цензора был отстранен. Повторное рассмотрение драмы было поручено цензору И.А.Гончарову. Как видно из рапорта Гончарова от 12 ноября 1859 года, «по исключению и переделке автором некоторых мест» «Горькая судьбина» была вторично разрешена к печати. В письме к Гончарову от 21 января 1875 года Писемский говорит: «Вы „Горькой судьбине“ дали возможность увидать свет божий в том виде, в каком она написана»[6], – но каковы именно изменения текста «Горькой судьбины», произведенные автором по требованию цензуры в октябре – ноябре 1859 года, – остается неизвестным.

Писемский представил свою драму на четвертый конкурс драматических произведений на соискание наград имени графа Уварова. По условиям конкурса, первая (большая) премия присуждалась только одна; это поставило Писемского в очень тяжелое положение, так как одновременно на конкурс была представлена драма А.Н.Островского «Гроза», получившая положительные отзывы. Между тем оба официальных рецензента «Горькой судьбины», славянофил А.С.Хомяков и сторонник «чистого искусства» Н.Д.Ахшарумов, отозвались о драме Писемского крайне отрицательно. По мнению Хомякова, например, «Горькая судьбина» представляет собою «крайне нехудожественное целое». Председатель Второго отделения Академии наук академик П.А.Плетнев, один из ближайших друзей А.С.Пушкина, решительно не согласился с мнениями Хомякова и Ахшарумова и представил на конкурс свое особое мнение о драмах Островского и Писемского. В нем он, между прочим, писал: «Автор с изумительным знанием обдумал все до одной черты в составе картины, столь новой по содержанию и столь трудной по исполнению. Она так органически отработана, что нет возможности не испортить целого, отнявши какую-нибудь часть для отдельного рассмотрения»[7]. В результате этого вмешательства П.А.Плетнева для четвертого конкурса было сделано исключение, и большие премии были даны Островскому и Писемскому на равных основаниях.

Писемский придавал Уваровскому конкурсу тем большее значение, что его драма все еще не могла получить доступа к театральной сцене. Разрешение в результате усиленных хлопот было получено только в середине июля 1863 года. Однако разрешение это было действительно лишь для императорских театров и столичной сцены вообще. Право постановки «Горькой судьбины» на сцене народных театров принесла с собою лишь революция 1905 года.

В первых (любительских) постановках драмы в Москве главные роли исполняли: автор (Ананий Яковлев) и Н.В.Савицкая-Батезатул (Лизавета). Постановки драмы в Александринском театре в Петербурге (с 18 октября 1863 года) были крайне неудачны, так как труппа театра оказалась неподготовленной к сценическому воплощению крестьянской жизни. Особенно слаба была исполнительница роли Лизаветы М.О.Петрова (дочь знаменитого певца). Отзыв об этой постановке имеется в статье М.Е.Салтыкова[8]. Значительно удачнее были постановки московского Малого театра, начавшиеся на месяц позднее. Главные роли здесь исполняли: Пров Садовский (Ананий), С.В.Шумский (Чеглов-Соковин), X.И.Таланова (Матрена), П.Г.Степанов (Никон), И.В.Самарин (Золотилов) и другие. В роли Лизаветы соперничали высокоодаренные актрисы Е.Н.Васильева-Лаврова и Л.П.Никулина-Косицкая. Соперничество это – один из важнейших моментов сценической истории драмы Писемского. Васильева и Никулина-Косицкая явились основоположницами двух совершенно противоположных толкований сценического образа героини драмы. Одно из этих толкований (Никулиной-Косицкой) приближалось к авторскому замыслу и объективному смыслу образа. Второе толкование нарушало общий смысл драмы, но давало ряд выигрышных моментов исполнительнице. Исторические условия способствовали популярности этого второго толкования, превращавшего Лизавету в мученицу и поборницу раскрепощения женщины. То, что было намечено Васильевой, позднее было с изумительной силой воплощено гениальной П.А.Стрепетовой, ставшей главной исполнительницей роли Лизаветы с конца шестидесятых до середины девяностых годов.