Герхард Гауптман - Перед заходом солнца Страница 14

Входит Вуттке.

Простите, я на минуту. (Подходит к Вуттке, берет у него бумагу.)

Оба удаляются. Инкен и Гейгер одни.

Гейгер. Маттиас произвел на меня неожиданно хорошее впечатление. У меня прямо камень с души свалился.

Инкен. Почему это вас так поразило?

Гейгер. О, я это сказал между прочим. Но ведь Маттиас втянут в какие-то раздоры?

Инкен. Вы на нашей стороне, господин профессор?

Гейгер. Я полагаю, мой друг Маттиас может не сомневаться в этом.

Инкен. Тогда помогите мне увезти его из этого окружения. Оно плохо влияет на него.

Гейгер. Мне думается, что вы правы.

Инкен. Там или здесь, я всюду принадлежу Маттиасу. Но эти стены, эти старые лепные потолки, эта красная камчатная обивка,[50] эта пыльная мертвечина и все, что за этим кроется, – все это и мне не дает дышать.

Гейгер. Вы не любите этот старый дом?

Инкен. Я ненавижу этот дом, и этот дом ненавидит меня.

Гейгер. У вас есть сведения о детях?

Инкен. Нет. Разумеется, нет. Но, конечно, их следует опасаться.

Появляется Винтер, несет на подносе письмо.

Что это?

Винтер. От управляющего Ганефельдта. Письмо только что принес посыльный.

Инкен. Дайте мне! Я передам сама.

Винтер подходит, она берет письмо с подноса.

(Гейгеру.) Вы знаете советника юстиции Ганефельдта? У меня мурашки проходят по телу, когда я вижу эти письма.

Гейгер. Ганефельдт – управляющий имением в Бройхе, где вы с матерью жили? Не так ли?

Инкен разглядывает письмо и вертит его в руках.

Винтер. Собственно говоря, посыльному приказали вручить его лично.

Инкен. Собственно говоря или не собственно говоря – никто мне не помешает вскрыть письмо, если у меня подозрение, что в нем содержится что-то неприятное для Маттиаса.

Винтер. Значит, фрейлейн, вы сами отдадите письмо?

Инкен. Конечно, господин Винтер, отдам.

Гейгер. Если не ошибаюсь, этот Ганефельдт на стороне детей Маттиаса?

Винтер (разрешает себе очень многозначительно кивнуть головой). Всецело и целиком на их стороне, господин профессор. И кто знает, какой ужасный яд в этом конверте! Ах, господин профессор, если бы вы приехали раньше!

Гейгер. Почему?

Винтер. Вы – единственный, кто может повлиять на фрейлейн Беттину и господина Вольфганга.

Инкен (встает). Что это, в конце концов? Здесь каждый день, каждый час видишь привидения.

Инкен уходит, чтобы отдать письмо. Гейгер и Винтер остаются вдвоем. Гейгер встает и ходит взад и вперед по комнате, борясь с каким-то решением.

Гейгер (внезапно обращается к Винтеру). Не скажете ли вы мне, где можно найти фрейлейн Беттину?

Винтер. В поместье тетки, примерно в полутора часах езды на машине.

Гейгер. Есть свободный автомобиль? Можно туда съездить?

Винтер (смотрит пристально на профессора, краснеет до корней волос. Тихо). Боюсь, что уже поздно, господин профессор!

Гейгер. Боитесь, господин Винтер? А разве вы знаете, что я намерен сделать?

Винтер. Думаю, что да. Еще неделю назад спасение было возможно.

Гейгер. Спасение? Что за странное слово, господин Винтер?

Винтер. Вам угодно, чтобы я замолчал, господин профессор, или доверил то, что дошло до моих ушей?

Гейгер. Конечно, доверьте. Для того чтобы помочь, мне надо все знать.

Винтер. Господин директор Кламрот снова хозяйничает в издательстве.

Гейгер. Зять? Откуда вы это знаете?

Винтер. От посыльного, который только что принес письмо советника юстиции Ганефельдта. Он, как говорят, получил полномочия от суда.

Гейгер. Наверно, это только пустые слухи, господин Винтер!

Винтер. Нет. Я немедленно подошел к телефону, соединился с бывшим кабинетом тайного советника. И тут, к сожалению, получил подтверждение. «У телефона директор Кламрот! Кто говорит?» – услышал я знакомый голос.

Гейгер. Какой же вывод вы сделали из этой странной истории?

Винтер. Какое сделать заключение, я и сам не знаю.

Гейгер. Во всяком случае, тут нет ничего хорошего для тайного советника.

Винтер. Знать бы только, как далеко все зашло! Одно лишь можно сказать: хорошо, что она (жест в сторону портрета покойной жены Клаузена) не дожила до этого. (Уходит.)

Входит Клаузен в сопровождении Инкен и Вуттке.

Клаузен. Просто, мой дорогой, не дают в себя прийти. Появляется некий советник юстиции Ганефельдт, которого, по-видимому, концерн натравливает на меня. Он торопится. Полагаю, что перед окончательным решением вопроса они попытаются пустить мне кровь. Люди упорные. Но они глубоко ошибаются, считая меня глупцом. Если мы не придем к соглашению, – ну что ж, мне это не к спеху.

Гейгер. Неужели нет никакой возможности прийти к соглашению с твоими детьми? Конечно, так, чтобы сохранить свое имущество.

Клаузен. Повара готовят клецки, но эти клецки ни за что не отвечают. Впрочем, мои дети способны вообразить, что они обладают качествами, необходимыми для руководства таким предприятием, как мое, но им, однако, не удастся сделать ничего другого, как выдать себя с головой Кламроту. А я знаю этого человека. Несмотря на урожденную фон Рюбзамен, он унизит моих сыновей и дочерей до положения получающих милостыню.

Входит Винтер, приносит визитную карточку.

(Читает карточку.) Ганефельдт. Проси. Пожалуйста, оставьте меня на пять минут.

Инкен (собирается удалиться с Гейгером и Вуттке, но под влиянием внезапного предчувствия поворачивается и берет Клаузена за руку). Маттиас, не лучше ли мне остаться?

Клаузен. Зачем? Что с тобой?

Инкен. Тогда обещай, что бы он ни требовал от тебя, оставайся самим собой, высоко держи голову!

Клаузен. Разве ты видела меня другим?

Инкен, Гейгер и Вуттке уходят. Клаузен в ожидании ходит взад и вперед. Входит Ганефельдт.

(Направляется к нему.) Чему обязан честью вашего посещения? Будьте любезны, садитесь. (Оба садятся.) Курите?

Ганефельдт. Иногда, но, простите, не сейчас.

Клаузен. А я, как вы знаете, вообще не курю. Могу я спросить, зачем вы пришли сюда?

Ганефельдт. Разрешите мне изложить последовательно.

Клаузен. У нас есть время, я вас не тороплю.

Ганефельдт (вытирая лоб). Извините, я опоздал. Задержался в суде. Я мог бы, конечно, позвонить по телефону, но приехал сам потому, что в ваших же интересах не хотел затягивать дело. Когда стоишь перед затруднением, лучше смело идти навстречу ему, чтобы скорее его преодолеть.

Клаузен. Всецело разделяю это мнение. Вы возбуждаете мое любопытство.

Ганефельдт. Вы догадываетесь, почему я пришел? (Пристальным взглядом как бы пытается прочесть мысли Клаузена.)

Клаузен. Вы были когда-нибудь судебным следователем? Взгляд, который вы мне подарили, господин советник юстиции, подсказал мне этот вопрос. Если ваши глаза действительно так проницательны, вы не будете сомневаться, что я в полном неведении о цели вашего визита.

Ганефельдт. Неужели? Никак не могу себе этого представить.

Клаузен. Что поделаешь! Придется вам ознакомить меня.

Ганефельдт. Я не хотел бы вас огорошить.

Клаузен. Что значит – огорошить? Вы ведь знаете, для чего вы сюда пришли. Скажите мне просто. Итак, это затруднение? К затруднениям я привык. Ваш совет был хорош – пойдем им прямо навстречу.

Ганефельдт. Я согласился взять на себя это дело, потому что сказал себе – оно будет в хороших руках. Я долго проверял себя и пришел к заключению, что никто лучше меня не сможет быть… ну, так сказать… доверенным обеих сторон. В этом смысле, я полагаю, вы и примете эту мою нелегкую миссию.

Клаузен. Возможно, что в последний момент мои контрагенты[51] привлекли вас к делу о передаче моих предприятий. Но я сказал свое последнее слово, и все иное не будет иметь значения.

Ганефельдт. Вопрос идет не о передаче ваших предприятий, а о ваших разногласиях с детьми.

Клаузен (бледнеет и волнуется). Разногласий между мной и моими детьми нет. Мои дети ведут себя непристойно, и я сделал из этого свои выводы. Вот и все, что можно сказать.

Ганефельдт. Никто более меня не сожалеет, что дело зашло так далеко. Вы известны как человек миролюбивый. В деле с детьми тоже нетрудно прийти к полюбовному соглашению, если вы проявите здесь свое прославленное миролюбие. Но оно, видимо, вами утеряно.

Клаузен. Если вы уполномочены выкинуть белый флаг и принести мне их повинную, я готов к немедленному примирению.

Ганефельдт. Я не размахиваю белым флагом. Наверно, мне было бы тогда гораздо легче. Одно только могу сказать: при некоторых уступках с вашей стороны не исключена возможность отмены некоего мероприятия, которое ваши дети считали необходимым.

Клаузен. Что считали мои дети необходимым? Какая возможность исключена… не исключена? Какое мероприятие? Не корчите передо мной шута!.. (Невольно вскакивает, но ему удается немедленно сдержаться.) Нет-нет, это у меня только так вырвалось. Прошу вас. Забудьте то, что я сказал. (Ходит по комнате, останавливается перед Ганефельдтом.) Прежде всего мероприятие, о котором вы упомянули, меня не интересует. Не интересовало и интересовать никогда не будет! Оно меня так же мало интересует, как если бы меня обвинили в том, что я еще не оплатил расходов по постройке Кёльнского собора![52] Но это было бы по крайней мере оригинально. Что ж, расскажите об этом вашем мероприятии.