Ромен Роллан - Лилюли Страница 15

Гансо. А мне, думаешь, приятно видеть твою постную рожу!

Жано. Постную! Ах ты, свиное рыло! Блин! Два блина! Двойная луна! Задница!

Гансо. Вяленая треска!

Жано. Гороховая колбаса!

Слегка подталкивают друг друга.

Гансо. Легче, легче! Осторожнее, сударь! Еще шаг — и мы оба ухнули бы вниз головой!

Жано. Оба вниз! Ой, ой!

Опасливо отодвигаются, но те, что сзади, опять толкают их друг на друга.

Жано (к Гансо, тихо). Уходи же!

Гансо (тоже тихо). Да я бы рад всей душой...

Пленные Мозги (нахлестывают осла и мула; те лягаются). Вперед! Живей!

Жано и Гансо (тщетно отбиваясь от наседающих сзади). Да ведь опасно... Не соберешь костей!..

Лилюли (ласково). А ты его понежней!

Интеллигенты (возмущенно). Может быть, на завтра отложим?

Господь бог (с важностью). Дети мои, без канители! Для вас уже готовы пуховые постели.

Жано. Где это?

Господь бог. В раю.

Жано. Покорно благодарю. Лучше спать на соломе, да у себя в доме.

Лилюли (осыпает Жано и Гансо дождем из листьев; все ее движения манерны, томны, насмешливы). А вот вам лавры, лавры, лавры — для аромата!

Жано и Гансо. Довольно! Хватит!

Лилюли. Еще подсыпать могу!

Жано. Да что я баранье рагу?

Богиня Лопп'их (Общественное Мнение), до этого времени бесстрастная и неподвижная, вдруг делает резкий жест. Раздается вой сирены. Все подскакивают как ужаленные и с новым рвением накидываются на Жано и Гансо.

Все. Довольно болтовни! Вперед!

Пленные Мозги. Бей! Бей! Коли! Руби!

Лилюли (делает мелодичную руладу на горне; ласково). Ти-ри-ри-ри-ри!

Жано и Гансо совсем прижаты друг к другу — они уже стоят на самом краю пропасти.

Жано. Да вы очумели!.. Тут же один прыжок — и прощай голова!

Лилюли. Вот и хорошо. Один да один — будет два!

Все. Ну! Марш!

Лилюли. Как не стыдно, Жано! Фу! Баба!

Все. Прыгай! Прыгай! Жаба!

Гансо (толкает Жано, а тот толкает его). Слышишь? Тебя зовут! Иди!

Жано. Нет, сперва ты!

Схватываются и колотят друг друга.

Лилюли. Не будьте так вежливы! По этому пути можете и рядком пройти.

Жано и Гансо братски летят с моста.

Интеллигенты (расположившись, как два полухора, по обеим сторонам оврага, наклоняются и смотрят). Летят... Слетели...

Все вместе. О! какая эпическая картина! Катятся, катятся — вниз, кувырком, кувырком!.. Катящийся камень не обрастает мхом... Какое зрелище! Я весь отвагою пылаю!.. Ой, только не надо так близко к краю!.. Каков темп, а? Это обвал! Лавина! Я чувствую, героический пот холодит мне спину!.. Jn profundis[5]... Sic transit[6]... (Присвистнув.) Фью-ить! Ну вот и все! Доблестная кончина! (Выпрямляются. Напыщенно.) Но они живы в нас, в нашей памяти! Наша душа — их памятник! Розами сердца мы их осыплем! Ну, пойдем выпьем! О возлюбленная моя душа, о душа моя, как ты прекрасна! На чужих смертях, язвах, горбах, увечьях, на погибели человечьей ты собираешь свой сладкий мед! От начала веков люди рождались и умирали лишь для того, чтобы ты могла их воспеть!.. Помни же, черная кость, наш завет: мучайся, умирай, геройствуй, хоть тресни! Ибо все это нужно для моей песни! Счастливые смертные! Вы должны гордиться тем, что ваши страданья служат столь высоким предначертаньям!.. О моя душа, я тебя обожаю! С каждым днем ты все просветляешься, чистотой сияя! Воспари же, блаженная, на воскрылиях белых! Вознесись, вдохновенная, в райские пределы! (Меняя тон.) Ну-с, а теперь, когда мы сплавили, наконец, эти народы на корм Минотавру, пойдемте, господа, отдохнем на их лаврах! Прошу вас, поднимемся в Капитолий.

Лилюли. Тéга, тéга, гусята. В Капитолий слетайтесь!

Они. Поднимемся!

Боги. Поднимайтесь!

Героический марш. Все торжественно направляются вверх по склону, гуськом пробираясь по горной тропе. Лилюли идет за ними, как пастушка за гусиным стадом, и подгоняет их пальмовой ветвью. Сверху, с гор, все еще доносится рев сражающихся народов. Сцена медленно пустеет. Интеллигенты и Лилюли исчезают за поворотом дороги. Господь бог захлопнул ставни и скрылся в облаке. Богиня Лопп'их и ее автомобиль спускаются обратно в пропасть. Тогда в тени под скалой что-то начинает шевелиться: это горб Полишинеля. Затем и сам он осторожно приподнимается, вертя головой, как дрозд, и, наконец, успокоенный, обращает к публике лицо, искривленное беззвучным смехом. Оба его горба, колпак, нос и подбородок смеются, все его тело трясется от смеха, но ни единого звука не срывается с его губ.

Полишинель (обращаясь к публике). А я все-таки уцелел — один из всех. Ура! Не уничтожен Смех!

Слышен ужасающий грохот, катящийся сверху, как водопад.

Полишинель. Ах, черт их подери. Все полетело в тартарары!

Все разом обрушивается на него — сражающиеся народы, мебель, посуда, домашняя птица, камни, песок. Полишинель исчезает под грудой обломков. Туча пыли окутывает сцену; шум, грохот. На вершине внезапно выросшей горы видна Лилюли — она сидит, поджав ноги, улыбаясь, показывая белые зубки и кончик языка. Приставив указательный палец к носу, она наставительно изрекает:

Лилюли. Сказал мудрец:

«Не смейся над судьбой, хитрец,Пока не наступил конец!»

Ноябрь 1918 г.

ПОСЛЕСЛОВИЕ[7]

Мало найдется произведений, которые казались бы столь непосредственно вдохновленными войной, как «Лилюли». Французский смех ей словно мстит здесь.

И, однако же, вещь эта была задумана и почти закончена начерно в промежуток времени между июлем 1912 года и январем 1913 года.

Это значит, что война ни для кого не явилась неожиданностью, за исключением тех, кто, подготовив ее, выказал потом, когда она разразилась, притворное изумление, да еще тех добрых коровок, которые пощипывали траву, уткнувшись в нее носом.

В первой редакции пьесы, которая должна была состоять из пяти актов и называться «Буриданов осел», отправным пунктом было крушение прошлого. Уже за два года до войны старый мир затрещал по всем швам, и война явилась лишь взрывом. В первом акте у меня изображалось крушение общества под натиском не огня, а воды. Потоп, но без Ноева ковчега. Обезумевшие народы удирают во все лопатки. Каждый убегающий хотел бы унести с собой все имущество; и так как сделать выбор нелегко, каждый хватает самое ненужное. Старики не в силах расстаться со своей старой мебелью; они не знают, что захватить, кресло или столик, и в конце концов выбирают лампу с абажуром. Писатель тащит свой бюст. Юный простодушный поэт — свои стихи. Кто-то еще — зеркало. Крупные политики-буржуа сваливают в ручную тележку бессмертные принципы 1789 года, Права Человека, а заодно процентные бумаги; все это тащат добрые рабочие. Когда тележка тронулась в путь, один из буржуа, самый речистый, усаживается сверху. Куда двинуться? Направо? Налево? Спорят об этом посреди дороги. Консерваторы советуют идти назад, к дальнему холму, который возвышается над равниной. (На нем виднеются символические развалины укрепленной церкви и виселицы.) Но чтобы добраться до него, надо пересечь затопленную равнину. Рабочие без сожаления покидают старое место: все равно, хуже им не будет и на новом!

Влюбленная пара смотрит на переселение как на свадебное путешествие.

Два главных персонажа, кроме Иллюзии, — Полишинель и Осел. Горб Полишинеля можно назвать яйцом, из которого вышел весь выводок Лилюли. В период социального кризиса Полишинель — это спасительный смех. Он — родной брат Кола Брюньона. Он даже опередил его на несколько месяцев, ибо Кола был зачат в апреле или мае 1913 года. Итак, Полишинель первым вылупился на свет, а потому вполне законно, что фраза из «Кола» украшает теперь вход в книгу о Лилюли. Полишинель — «старший» Кола, Кола-горбун, свободный ум, который взирает на трагедию эпохи и посмеивается над ней.

Другие изображали нам вечного чужеземца, прирожденного метека, изгнанного отовсюду. Полишинель — полная ему противоположность; он всемирный, вечный автохтон, обыватель-зевака из любого города, гражданин всех стран, который всюду дома. Ничто не удивляет его, и все развлекает. Он только бродит, смотрит понимающим взглядом, над всем посмеивается и ко всему приспособляется. Он останавливается на каждом шагу, чтобы поглазеть на прохожих и поболтать с ними. Но, проворный и хитрый, он быстро наверстывает потерянное время. Совсем как веселая большая собака, которую видишь то впереди, то сзади или рядом с собой, то во главе, то в хвосте идущей толпы людей. Он болтается под ногами и выражает лаем всю свою беззаботность и веселость. Чем больше глупцов, тем смешнее!