Михаил Анчаров - Стройность Страница 15

Стражники хватают Франсуа.

ФРАНСУА. Только не это!.. Только не это!..

КАТЕРИНА. Генрих! Я этого не хотела!! Франсуа!

ФРАНСУА (рыдая). Проклятый поп! Запомню я тебя!..

Стражники вытаскивают Франсуа. Молчание.

ГЕНРИХ. Ну вот и все…

ЛА-ГИР. Не думаю…

Катерина сидит белая.

Декабрь. Окраина Парижа. Дорога. Голые сучья деревьев. Притихший, жалко улыбающийся Франсуа смотрит ни ворота дома. Входит горожанин.

ГОРОЖАНИН. Тебя изгнали из Парижа… Ну что встал посреди дороги?!

ФРАНСУА. Простите…

Горожанин уходит.

Последняя попытка… Гильом; кажется, неплохо ко мне относился… (Стучит дверным молотком. Дверь открывается, и он входит в дом).

Некоторое время сцена пустует. Потом ворота дома открываются, из них за шиворот выволакивают Франсуа и дают ему пинка в зад. Он падает на землю; затем поднимается, закоченевший, серый, с отвисшей губой и мертвыми глазами. Поднимает с земли свой берет и, пошатываясь, бредет по дороге.

А все же можно сфотографировать Образ или нет? И почему нет? А потому что Образ — это видение. У каждого свое. Видение может либо прийти, либо не прийти. Откуда оно берется — хрен его знает. Имеется предположение об электронном газе, облака которого складываются по желанию всего организма. Это еще Гошка Панфилов высказывал в разговоре с Зотовым.[1] Но ведь это только предположение.

Прочла Тоня пять сцен первого действия пьесы про Франсуа Вийона и пришла в недоумение.

— Ну и что? — сказала она. — Из-за чего шум? Пятьсот лет назад было. Нам-то какое дело?

— Это — шанс, — сказал Ефим Палихмахтер. — Шанс. Понимаешь? Наплевать, когда это было. Зато мы сразу становимся заметными. А этим уж как-нибудь воспользуемся.

Тоня подумала и сказала:

— Ваще-то да…

— Как ты думаешь, про что этот фильм? — спросил Ефим Палихмахтер.

— Ясно, про что, — ответила Тоня. — Про дурака.

— Как про дурака? Как? — забеспокоился Ефим Палихмахтер. — Это ты брось. Это сейчас считается самый великий поэт Франции. А с Францией у нас отношения дружбы и сотрудничества.

Но Тоня угрюмо молчала.

— Ну что ты?.. Что ты?.. — забеспокоился Ефим Палихмахтер.

— Ну что же он не видит, как она его делает?

— Кто?

— Да бабенка эта, Катерина.

— Тут все гораздо сложней, — сказал Ефим Палихмахтер.

А у самого дух захватило от предстоящей поездки на аукцион в Париж на кинофестивали или бьеннале. Или вообще бьеннале — это в Венеции?.. И там вообще не кинокартины продают, а живописные холсты? Надо узнать — как на самом деле.

— Нужна правда жизни. Жизнь надо изучать, — сказал Ефим Палихмахтер. — Работать надо. Нормально ходить на службу.

— А зачем? — спросила Тоня.

— Чтобы знать жизнь, — сказал Ефим Палихмахтер.

Тоня промолчала. Потому что уж что-что, а жизнь она знала. И не Палихмахтеру об этом судить.

— Ну подыщи что-нибудь… — нехотя сказала Тоня.

И Ефим ей подыскал место гидроакушерки. Что такое гидроакушерка, Тоня не знала. Но поскольку и я не знаю, что такое гидроакушерка, то мы это оставим.

— А теперь почитай мне второе действие, — сказал Ефим Палихмахтер. — Тут сильный заряд социальности.

— А что это? — неосторожно спросила Тоня.

— Ну, социальность — это социальность, — сказал Ефим Палихмахтер. — Это очень сложно. Я тебе потом объясню. — Но не объяснил.

И Тоня начала читать второе действие пьесы, из которой Ефим Палихмахтер намеревался сделать сценарий.

АКТ ВТОРОЙ

Город Мен. Епископат. Трактир на базарной площади, прислоненный к стенам епископской резиденции. Народ, кони, ослы. «Украшает» пейзаж виселица с петлей, закинутой на перекладину. Входит Франсуа.

ФРАНСУА. Здравствуйте, друзья.

ХОЗЯИН. Ну, что скажешь?

ФРАНСУА. Налей мне вина.

ХОЗЯИН. Опять платить нечем?

ФРАНСУА. Я вам спою…

ХОЗЯИН. Не нужно, уходи.

КРЕСТЬЯНИН. Почему не нужно? Пусть споет.

ХОЗЯИН. Запоет… потом опять плакать станет.

ДРУГОЙ. Жалкий человек.

ТРЕТИЙ. А ведь ученый.

КРЕСТЬЯНИН. Где ученый?.. Дай мне ученого… Ты — ученый?!

ФРАНСУА. Да, я ученый.

КРЕСТЬЯНИН. Э… Ученые люди!.. Тьфу на вас, ученые люди! Был я человек, был я хозяин, а теперь я кто? Хуже крепостного! А все ученые люди — будь они прокляты! Господин епископ обещал обождать с долгом, а пришли судейские, дали мне грамоту и прогнали из дома, и отобрали и овец, и виноградник, и посуду оловянную! А что в этой грамоте, дьявол ее забери? Я вот пойду добьюсь к господину епископу нашему!

ФРАНСУА. Дай прочту.

КРЕСТЬЯНИН. Да уж ты прочитаешь…

ВСЕ. Дай ему! Дай ему… Пусть прочитает… У него ловко выходит.

Окружают Франсуа.

ФРАНСУА. «По исковой жалобе господина епископа суд постановляет взять у крестьянина Боннара имущество его, если хватит, в уплату долгов господину епископу».

КРЕСТЬЯНИН. Смотри, и впрямь читает! Ловко!.. На… выпей.

ФРАНСУА. Здесь написано, что у тебя все отобрали по повелению самого епископа.

КРЕСТЬЯНИН. Где?! Что врешь? Дай сюда грамоту!

ФРАНСУА. Говорю тебе правду… Не сердись…

КРЕСТЬЯНИН. У… смутьян проклятый! Ты тоже хитрец ученый на нашу погибель! Вот господин епископ узнает про ваши плутни!

ФРАНСУА (жалко). А… что ты?.. я же не виноват…

КРЕСТЬЯНИН. Лютые вы волки! Развелось вас на беду нашу крестьянскую! Проклятые!

РЕМЕСЛЕННИК. Ну чего разорался!.. Пошел отсюда, баран. Иди, Франсуа, выпей…

ФРАНСУА. Это ты мне?.. Спасибо…

РЕМЕСЛЕННИК. А ведь я с тобой встречался…

ФРАНСУА. Правда?.. Может быть… Наверно, это так…

РЕМЕСЛЕННИК. В Париже… Не помнишь?

ФРАНСУА. Как же, помню прекрасно… Нет… соврал… не помню…

РЕМЕСЛЕННИК. Куда ушел ты из Парижа?..

ФРАНСУА. В разные места… Слушай… Я еще налью?..

РЕМЕСЛЕННИК. Пей, пей… На еще хлеба.

ФРАНСУА. Знаешь, а ведь мы с тобой встречались… Это правда…

РЕМЕСЛЕННИК. Ладно. Неважно. Где ты был, Франсуа?

ФРАНСУА. Всюду был…

ГОРОЖАНИН. А в Пуату был? Говорят, там хорошо.

ФРАНСУА. Скучно мне вспоминать. Когда я шел через Пуату, я видел, как собаки лизали руки повешенных, а маленькие дети просили есть.

ГОРОЖАНИН. О, господи!

ФРАНСУА. Что значит — «нечего есть»? Дурацкие слова! Правда? Как может человек не иметь еды? Не понимаю… Видал я в Шампани, как попы плясали вокруг костров, а благородный рыцарь Парсифаль кидал в костер детей…

ГОРОЖАНИН. Проклятые…

ФРАНСУА. Разве еретик тот, кому нечем уплатить десятину епископу? Не понимаю… Скучно мне…

ГОЛОСА. Проклятые… Везде, как у нас…

ФРАНСУА. За что обижают человека?.. Сильный бьет слабого… Глупый ест мудрого… А кто любит людей, про того говорят — вот враг… Лукавый же возвышается… Где правда на этой земле? Мы родимся и бежим от нищеты, а по дороге — могила… И все мы как дети на этой земле… Я иду по Франции и пою плохую песню. Крестьянин, ты не знаешь, почему дворянин смеется над нами? Не понимаю…

ПОЖИЛОЙ. Опять ты растревожил меня, проклятый! Где правда, я спрашиваю? Ну? Отвечай! Ты же ученый!

РЕМЕСЛЕННИК. Что пристал?

ПОЖИЛОЙ. Где правда?!.. Вот содрали с нас налог за восемь лет вперед, и сейчас повезут! А мы будем смотреть вслед и кланяться!

ФРАНСУА. И вы молчите? Вы позволяете? А жаловаться?

ГОРОЖАНИН. Кому?! При старом епископе посылали Жака в Париж, а там порвали письмо и в шею. Вот и вся жалоба. До короля не дойти, а этот господин епископ, вон он, над головой… (Хлопает по каменной стене.)

ФРАНСУА. Ах, черт меня возьми! Значит, надо отнять эти деньги!

ГОРОЖАНИН. Ишь, выпил — осмелел.

ФРАНСУА. Я пьян? Я трезв как селедка! Я бы не стал терпеть на вашем месте!

МОЛОДОЙ. Смотри, ворота открывают! Сейчас деньги повезут…

РЕМЕСЛЕННИК. Вот они, наши денежки.

ФРАНСУА. Ну… Решайтесь… Случай подходящий!

ПОЖИЛОЙ. Не тронь ты нас! Слышишь?!

ГОРОЖАНИН. Братья, а может возьмем?!..

МОЛОДОЙ. А вон телега показалась…

ГОРОЖАНИН. Что молчите?.. А?!.. Может, возьмем?!..

ОДИН. Э, нет, это пошли плохие речи.

ДРУГОЙ. Как бы нам не попасть впросак.

ФРАНСУА. Что, ослы покорные? Что, мулы? Поджилки трясутся? Вас бьют, а вы говорите «спасибо»? Вас бьют, вы говорите: «Получите налог, святой отец!»

МОЛОДОЙ. Правильно он говорит!

ОДИН. Молчи, голытьба! Он доведет до беды!

МОЛОДОЙ. Отобрать назад наши деньги, и все!

ГОЛОСА. Стражники! Стражники!

СТРАЖНИКИ. Прочь с дороги! Все вон отсюда! Я вам покажу, быдло!