Александр Островский - Том 5. Пьесы 1867-1870 Страница 16

Дерутся. Ураз падает.

Лежи, собака!Сгореть тебе в хоромах воеводских!Не сжалюсь я, ты лучше не проси,Не вытащу.

Людмила

Спасите, Бога ради!В огонь! В огонь меня!

Беспута

Я не расстанусьС тобой теперь! Уж только разве рукиМне по локоть отрубят. Ты утешься,Красавицу такую не обижу.Я в бархаты, в парчу тебя одену;Награблено в монастырях довольно.

Вбегает Максим Редриков, за ним Дементий Редриков.

Максим Редриков

Остановись! Она сестра моя!

Беспута

Ну, вот беда! С тобою породнитьсяЗа честь сочту!

Максим Редриков

Не спорь со мной, Беспута!В последний раз прошу: оставь ее!Сказал — оставь, я не шучу с тобой.Оставишь ты? А то возьму насильно!

Беспута

Пугай других, а мне тебя не страшно!Асан убит, с тобою будет то же.

Николай Редриков с ножом показывается в окне.

Максим Редриков

Я породню тебя с моею саблей,Разбойника!

(Убивает Беспуту.)

Беспута

Будь проклят!

Максим Редриков

Издыхай же!Она моя!

Николай Редриков

(ударяя его ножом)

И не твоя, а Божья!

Максим Редриков падает.

Дементий Редриков

Кого убил ты, погляди! Максима!Родной тебе!

Николай Редриков

Туда ему дорога,Изменнику!

Дементий Редриков

От Божьего судаТы не ушел, Максим! Отцову рукуОтвел Господь; рукой родного братаОтмстил тебе за крестопреступленье.

Людмила

Отец? Отец?

Николай Редриков

В плену с митрополитом.

Людмила

Спасенья нет?

Николай Редриков

Все улицы ворамиНаполнились. Куда бежать с тобой?Разлучат нас, разлука хуже смерти.

Людмила

(подходит к Дементию Редрикову)

Благослови, отец, на жизнь иную,На вечное житье твоих детей!

(Показывает на огонь.)

Спасенье там! Туда я с милым мужемБез трепета пойду.

(Подходит к горящим покоям.)

Дементий Редриков

И я за вами.Зачем мне жить? Что видеть? Святотатство,Грабеж церквей! Мученье беззащитных!Девиц и жен позор! И поруганьеСвятынею и иноческим чином!Детей, убийц своих отцов седых!Все лютости ужасной той годины,Предсказанной пророками издревле,Когда идет с ножом на брата брат!

Николай Редриков и Людмила становятся на колени.

Да будет вам мое благословенье!

На всякого мудреца довольно простоты*

Действие первое

ЛИЦА:

Егор Дмитрич Глумов, молодой человек.

Глафира Климовна Глумова, его мать.

Нил Федосеич Мамаев, богатый барин, дальний родственник Глумова.

Егор Васильич Курчаев, гусар.

Голутвин, человек, не имеющий занятий.

Манефа, женщина, занимающаяся гаданьем и предсказаньем.

Человек Мамаева.

Чистая, хорошо меблированная комната, письменный стол, зеркало; одна дверь во внутренние комнаты, на правой стороне другая — входная.

Глумов и Глафира Климовна за сценой.

Глумов (за сценой). Вот еще! Очень нужно! Идти напролом, да и кончено дело. (Выходя из боковой двери.) Делайте, что вам говорят, и не рассуждайте!

Глумова (выходя из боковой двери). Зачем ты заставляешь меня писать эти письма! Право, мне тяжело.

Глумов. Пишите, пишите!

Глумова. Да что толку? Ведь за тебя не отдадут. У Турусиной тысяч двести приданого, родство, знакомство, она княжеская невеста или генеральская. И за Курчаева не отдадут; за что я взвожу на него, на бедного, разные клеветы и небывальщины!

Глумов. Кого вам больше жаль: меня или гусара Курчаева? На что ему деньги? Он все равно их в карты проиграет. А еще хнычете: я тебя носила под сердцем.

Глумова. Да если бы польза была!

Глумов. Уж это мое дело.

Глумова. Имеешь ли ты хоть какую-нибудь надежду?

Глумов. Имею. Маменька, вы знаете меня: я умен, зол и завистлив, весь в вас. Что я делал до сих пор? Я только злился и писал эпиграммы на всю Москву, а сам баклуши бил. Нет, довольно. Над глупыми людьми не надо смеяться, надо уметь пользоваться их слабостями. Конечно, здесь карьеры не составишь — карьеру составляют и дело делают в Петербурге, а здесь только говорят. Но и здесь можно добиться теплого места и богатой невесты — с меня и довольно. Чем в люди выходят? Не все делами, чаще разговором. Мы в Москве любим поговорить. И чтоб в этой обширной говорильне я не имел успеха! Не может быть! Я сумею подделаться и к тузам и найду себе покровительство, вот вы увидите. Глупо их раздражать — им надо льстить грубо, беспардонно. Вот и весь секрет успеха. Я начну с неважных лиц, с кружка Турусиной, выжму из него все, что нужно, а потом заберусь и повыше. Подите, пишите! Мы еще с вами потолкуем.

Глумова. Помоги тебе Бог! (Уходит.)

Глумов (садится к столу). Эпиграммы в сторону! Этот род поэзии, кроме вреда, ничего не приносит автору. Примемся за панегирики. (Вынимает из кармана тетрадь.) Всю желчь, которая будет накипать в душе, я буду сбывать в этот дневник, а на устах останется только мед. Один, в ночной тиши, я буду вести летопись людской пошлости. Эта рукопись не предназначается для публики, я один буду и автором и читателем. Разве со временем, когда укреплюсь на прочном фундаменте, сделаю из нее извлечение.

Входят Курчаев и Голутвин; Глумов встает и прячет тетрадь в карман.

Глумов, Курчаев и Голутвин.

Курчаев. Bonjour!

Глумов. Очень рад; чему обязан?

Курчаев (садясь к столу на место Глумова). Мы за делом. (Указывает на Голутвина.) Вот, рекомендую.

Глумов. Да я его знаю давно. Что вы его рекомендуете?

Голутвин. Тон мне ваш что-то не нравится. Да-с.

Глумов. Это как вам угодно. Вы, верно, господа, порядочно позавтракали?

Курчаев. Малым делом. (Берет карандаш и бумагу и чертит что-то.)

Глумов. То-то, оно и видно. У меня, господа, времени свободного немного. В чем дело? (Садится, Голутвин тоже.)

Курчаев. Нет ли у вас стихов?

Глумов. Каких стихов? Вы, верно, не туда зашли.

Голутвин. Нет, туда.

Глумов (Курчаеву). Не марайте, пожалуйста, бумагу!

Курчаев. Нам эпиграмм нужно. Я знаю, что у вас есть.

Глумов. Никаких нет.

Курчаев. Ну, полно вам! Все знают. У вас на весь город написаны. Вон он хочет сотрудником быть в юмористических газетах.

Глумов (Голутвину). Вот как! Вы писали прежде?

Голутвин. Писал.

Глумов. Что?

Голутвин. Все: романы, повести, драмы, комедии.

Глумов. Ну, и что же?

Голутвин. Ну, и не печатают нигде, ни за что; сколько ни просил, и даром не хотят. Хочу за скандальчики приняться.

Глумов. Опять не напечатают.

Голутвин. Попытаюсь.

Глумов. Да ведь опасно.

Голутвин. Опасно? А что, прибьют?

Глумов. Пожалуй.

Голутвин. Да говорят, что в других местах бьют, а у нас что-то не слыхать.

Глумов. Так пишите!

Голутвин. С кого мне писать-то, я никого не знаю.

Курчаев. У вас, говорят, дневник какой-то есть, где вы всех по косточке разобрали.