Молодость Людовика ХIV - Александр Дюма Страница 16

Маз. Гм!. Париж что-то очень близко к Венсену. Гито, а мне хотелось бы, чтобы он тоже покинул и Париж, …Если его и это не слишком огорчит.

Гито. Какое местожительство будет ему назначено во Франции?

Маз. А! Желательно было бы, чтобы он вдобавок оставил и Францию…, если ему это не причинит слишком большого неудовольствия.

Гито. Другими словами, он присужден к изгнанию?

Маз. Ничуть! Я только отсылаю его туда, откуда он прибыл,

Гито. А если он не захочет уехать?

Маз. Если не захочет?

Гито. Да.

Маз. Тогда, понимаешь ли, Гито, это будет другое дело. Придется употребить силу… но не иначе, как с величайшими знаками уважения.

Гита. Позвольте, однако! Значит, это знатный вельможа?

Маз. Да, он знатный, Гито.

Гито. Знатнее князя Лонгевиль?

Маз. Знатнее.

Гито. Знатнее принца Конде?

Маз. Знатнее.

Гито. И знатнее герцога Бофор?

Маз. И его знатнее.

Гито. В таком случае, это, должно быть, какой-нибудь король.

Маз. Как тебе сказать: он король, а вместе с тем и не король. Понимаешь, Гито?

Гито. Нет, не понимаю.

Маз. По твоему, Гито, что дает власть? Факт или право?

Гито. Конечно, право.

Маз. Ну, а я не совсем такого мнения. В моих глазах, например, настоящий английский король никто другой, как Ричард Кромвель, по крайней мере, до тех пор, пока Монк не решит иначе.

Гито. Значит дело идет о короле Карле II-м?

Маз. Именно! Ты видишь, Гито, что нельзя достаточно рекомендовать тебе быть учтивым и почтительным; ведь он все-таки внук Генриха IV, племянник королевы Анны, двоюродный брат короля… А потому, ты посадишь его в хорошую карету, запряженную отличными лошадьми, а сам сядешь подле него… но только по левую сторону, непременно по левую. Надо соблюдать этикет; напротив же вас на передней скамейке, помести двух офицеров из дворян, постаравшись выбрать самых любезных собеседников. И, вот, таким-то образом ты его довезешь, Гнто, до самой голландской границы.

Гито. А королева? Король?

Маз. Совершенно напрасно им об этом сообщать; это бы их, вероятно, огорчило.

Гито. А знаете ли, что говорят про нашего короля?

Маз. Нет.

Гито. Не может быть!

Маз. Я не любопытен.

Гито. Про него говорят, что как бы вы, кардинал, ни хитрили, но не можете скрыть от него ни одного из ваших поступков.

Маз. И ты этому веришь, Гито?

Гито. Говорят, что у него есть тайный агент, благодаря которому нет для него более никаких тайн.

Маз. Придворные россказни и больше ничего, Гито!

Гито. Я их вам продаю за что купил, кардинал. Я наверное знаю, что вы — министр, но мне еще не доказано, чтобы король был королек. Предписание идет от вас и я его исполню. Где оно?

Маз. А вот возьми… Только пожалуйста как можно почтительнее и любезнее, слышишь, Гито?

Гито. Слышу, кардинал.

Маз. И садись по левую сторону, непременно по левую!

Гито. Будьте покойны.

Маз. Ну, с Богом, друг мой, с Богом! (Гито уходит в противоположную дверь той, в которую вышел Гено.)

ЯВЛЕНИЕ 5-е.

Маз. (один). Хороший человек и верный слуга! Никогда не рассуждает и всегда готов исполнить приказание! Такие люди, как он, понемногу исчезают. А жаль, очень жаль. Хорошая порода. Однако эти глупые слухи о всезнании короля распространяются все более и более… Ге, ге, ге!…

ЯВЛЕНИЕ 6-е.

Мазарини, Мария, потом Бернуэн.

Мар. (у двери). Можно войти?

Маз. Еще бы!… Луч солнца после туч… Входи, Мария, входи!

Мар. О! Как вы, дядюшка, добры ко мне сегодня!

Маз. А знаешь ли, Мария, изо всех моих племянниц, — а их у меня, слава Богу, достаточно — ты, положительно, моя любимица!

Мар. Неужели? Почему же вы от меня скрывали эту тайну в продолжение 17-ти лет?

Маз. Не хотел возбуждать зависти в других.

Мар. А вот я, так, дядюшка, всегда догадывалась о вашей во мне нежности, как бы ш хорошо ее не скрывали, и любила вас, как будто бы знала о вашем предпочтении.

Маз. Главное, я не хотел, чтобы ты погордилась, узнав мое хорошее мнение о тебе. Вот видишь ли, душа моя, гордость — ведь это смертельный грех — и когда твои сестры росли и расцветали, я всегда говорил про себя: кокетничайте, кокетничайте, а все-таки одна моя маленькая Мария способна принести честь и славу нашему дому!

Мар. И вы думаете, что настало время вашего пророчества?

Маз. Мне кажется, что приближается. Еще сегодня утром я разговаривал о тебе с Бернуэном и говорил ему: другие вышли замуж за графов, герцогов и принцев крови, я только тогда успокоюсь, когда выдам тебе замуж за короля!

Мар. За короля?

Маз. Ну да… Я не знаю еще за которого, но повторяю — непременно приищу тебе короля.

Мир. Знаете что, дядя… Я замечаю, что ваше расположение ко мне, делает из вас страшного честолюбца.

Маз. Что же тут удивительного! Разве ты не лучше всякой принцессы? И если бы вокруг этой шейки надеть бриллиантовое ожерелье, в этим маленьким ушкам привесить бриллиантовые серьги и на эту чудную головку надеть бриллиантовую диадему, разве ты не более, смотрела бы королевой, чем эта Савойская чернушка, на которой хотят женить короля Людовика XIV?

Мар. Конечно, дядюшка, если бы… но на этой шейке, у этих ушей и на этой головке никаких бриллиантов нет, и в вашем расположении ко мне, вы всегда находили, что дары, данные мне природой, совершенно достаточны для моего украшения.

Маз. А вот, сударыня, я вам сейчас докажу, до какой степени вы ко мне несправедливы. (Зовет.) Бернуэн! Бернуэн!

Берн. (входя). Господин кардинал!

Маз. Принесите-ка мне шкатулку, выписанную мною из Парижа… предназначенную… Ну, кому я ее предназначил, Бернуэн?

Берн. Вашей племяннице, Марии Манчини?

Маз. Да, да. (Бернуэн уходит.) Ну вот видишь, я ведь ему не подсказал! Добрый Бернуэн! Он выдает мою слабость… Но это, впрочем, с хорошим намерением.

Берн. (входя с шкатулкой). Вот шкатулка.

Маз. (держа шкатулку в руках). Ты знаешь, душа моя, что я всегда любил драгоценные камни, а в особенности бриллианты. Этот камень самый дорогой и самый редкий, единственный, в котором кроется настоящий луч солнца. (Вынимает бриллианты из шкатулки.) Да, бриллианты, это солнце, освещающее мою несчастную жизнь политического каторжника. Вот уже шестнадцать лет, что вместо ядра, привязанного к ноге, тащу я за собою целое королевство. Иногда, после бурного дня, когда наступить вечер, или утром, когда ночь была беспокойна, я требую эти бриллианты к себе на