Леонид Леонов - Нашествие Страница 17

До дребезга близкое гуденье самолета, прошедшего на бреющем полете. Пулеметные очереди вдогонку. Единодушный вздох, и вдруг женщина кричит навзрыд, запрокинув голову и разрывая платок на себе.

Женщина. Отомстите за нас, отомстите. Убивайте убийц, убивайте убийц!

Все сдвигается с места, кроме мальчика, который сурово, из-под приспущенных век смотрит на обезумевшую. Задвигалось за дверью, щелкнул затвор винтовки, к решетке приник часовой. Ольга торопится отвести женщину в сторону. Приходит успокоение, и снова — тишина.

Ольга. К порядку, к порядку, товарищи…

Егоров. Этот человек дважды просился к Андрею, в его партизанскую дружбу. Андрей проявил осторожность, обязательную для всех нас. Оставшись в одиночестве, этот человек вел себя хорошо. (Чуть повысив голос.) Он убивал убийц, ворвавшихся в наш дом. Когда Андрей выбыл из строя, он взял на себя его имя…

Татаров. И не уронил его.

Егоров…и не уронил его. (Федору.) И ты лихо придумал это, Таланов. Пусть им вдвое страшней станет, когда убитый, расстрелянный Колесников снова нагрянет из пурги. Уж он тем временем не спит, никто нонче не спит в России. Нам крепко пригодится твой пай, Таланов… Предлагаю принять его в наш истребительный отряд!

Старик. Чего там, в герои не просятся, туда самовольно вступают.

Татаров. Везде, отец, порядок нужен. (Егорову.) Спроси товарищей, — может, у кого вопросы есть?

Солдатские ноги с приглушенным шелестом проходят вверху, в окне, и все невольно косятся на пробегающую по нарам множественную тень.

Тогда я хочу спросить. (Федору.) А именно: почему ж ты после всего, столького, к нам сюда воротился?.. не из обиды ли? Дескать, получайте чего осталося, и расписки в получении не требую… Так нам таких не надо. То наш внутренний, домашний счет. Как слова из песни, так и нитки из знамени не выдернешь… особливо в бою!

Ольга (не сдержась). Ах, не все так в жизни происходит, как в описаньях. Человечней иногда и проще. А может, он просто за сиротку заступился? (Примирительно.) И этот человек умрет сегодня первым.

Татаров. Что ж, это большая честь, умереть Колесниковым!

Егоров. Словом, единогласно. Дай я поцелую тебя, Федор Таланов.

Татаров (зло и огненно). В губы, в губы…

Федор спустил ноги с койки, и вот его уже не отличить от прочих. В ожидании событий некоторое время все смотрят с опущенной головой, как гаснет на полу солнечное пятно. Идет на убыль зимний денек. Никто не оборачивается на возникающую за спиной, с лязгом оружья смешанную иноземную речь.

Хорошо, в самый обрез управились.

Следует команда: «Ganzer Zug, halt! Links um! Richt' euch!»[34] Bee сбиваются в кучку на левом ближнем плане. Скинув личину, сумасшедший устрашенно прижимается к стене.

В барабаны полагается при этом. Что-то не слыхать…

Ольга. Идти в ногу, глядеть легко, весело. На нас смотрят те, кто еще нынче, до вечера сменит нас. Красивыми быть, товарищи!

Мальчик шарит шапку на нарах.

Старик. Шапку-то оставь, Прокофий. Тут недалеко.

Входят солдаты, Шпурре, Мосальский, Фаюнин в шубе с громадным воротником плакатно торчит возле двери. У офицера фотоаппарат на ремне.

Прокофий. Гляди, дедушка, никак, карточку сымать на память будут…

Шпурре (показывая на выход, свистяще). Добро пожаловат.

Толпа разом двигается с места. Конвойный офицер предупредительно выставляет руку — три пальца.

Егоров. По трое, значит. Ну, я пойду, Татарова в компанию прихватим… (Выбирая глазами, Федору.) И ты, конечно. Помочь тебе, Андрей Петрович?

Ольга. Пусть он сам, сам…

Молчаливая прощальная переглядка. Затем происходит быстрая деловая перетасовка, и вот первая тройка, чуть поодаль, готова в последний путь. Все парализуется, однако, когда над головой, где-то в недоступно-отвлеченной высоте начинается прохожденье бомбардировщиков. Волна следует за волной… В этом нарастающем звуке тонут слова немецкой команды и чей-то одиночный всхлип. Торжественное и грозное гуденье буквально насквозь, до дребезга, пропитывает ранние сумерки, лукояновскую окрестность, самый зрительный зал. Все с поднятыми головами, смятенный враг в том числе, провожают взглядом органную тающую ноту возмездия… Суматоха возобновляется, Шпурре уходит вслед за конвоем… Последним подвал покидает Мосальский.

Минуточку, офицер… Офицер говорит по-русски?

Тот склоняет голову.

Здесь имеются беременные.

Мосальский (поморщась от слова). Веревка выдержит, мадемуазель.

Ольга (упавшим голосом). …и дети!

Мосальский. Вы, право же, зря задерживаете меня, мадемуазель. (Прокофию.) Сколько тебе лет, Статнов?

Прокофий (с вызовом). Семнадцать.

Мосальский удаляется с ироническим полупоклоном. И тотчас мальчик, уже по своему почину, взбирается к окну. Все наблюдают за ним снизу.

Прокофий. Ух, народишку сколько нагнали! А вон и наших ведут…

Ольга. Слезай, мальчик. Нечего тебе делать там.

Словно зачарованный зрелищем, тот не может сразу оторваться от окна, отворачивается, лишь когда с площади доносится неразборчивый возглас, прорвавшийся сквозь шквальную, как истерика, пальбу зениток.

Прокофий. И воробьев всех распугали… только снежок идет. (И вдруг, краем глаза выглянув в окно, разражается нестыдными ребячьими слезами.) Дедушка, парашюты, парашюты. Смотри, в небе тесно стало… Наши, наши пришли!

Ровный гул над головой снова сдвигает в сторону начавшуюся было пальбу. Громадное полотнище, розовое от пожара поблизости, застилает левое окно, отчего в подвале светлеет ненадолго. И потом все население подвала смятенно наблюдает, как рушатся и крошатся доски на правом. Тотчас через образовавшийся пролом несколько осатанелых от боя стрелков скатываются по склизам в сумрак ямы. Последний, паренек в шинелке, пронзительно и с ходу всматривается в лица уцелевших; развязавшийся на руке бинт волочится за ним по полу.

Старик. Чего ищешь, милый, тут чужих нету. Да утрися, кровь на щеке…

Паренек в шинелке (еще в запале атаки). Разве убережешься в экой суматохе. Пока не утихнет, никому наружу не выходить. (Двум товарищам с карабинами.) А пошарь на всякий случай под корягами. Глядишь, еще один налимишко найдется.

Те исчезают во мраке соседней половины. С досадой крайней спешки паренек пытается перебинтовать сбившуюся на запястье повязку.

В том-то и дело, что не чужих я — своих разыскиваю…

Старик (присаживаясь к нему на нары). Не с руки тебе. Да-кось, я живей перемотаю.

Однако работа у него не ладится, и вскоре старика сменяет Ольга.

Паренек в шинелке (возбужденно). Случилося — как отступали мы в позапрошлом месяце, плелися, как под хворостиной, то старичка одного я заприметил. Рваный да нищий, на ветру весь… и так он жалостно нас глазами провожал, сердце дрогнуло. Сбежал я к нему на обочину, ко грудкам прижал. «Не горюй, говорю, дедушка: еще не закопанные!» И последнюю горбушечку в пазуху ему сунул. И весь месяц во снах его видел. Подойду — «потерпи, скажу, дедушка, скоро вернемся… дай только разогреться маненько. Ведь русского обозлить — проголодаешься!».

Ольга. Вот и все, только не шибко гните в локте.

Паренек в шинелке. А у меня такая установка: дал зарок — держись до последнего…

Он замолкает при виде входящего Колесникова. Следует молчаливая встреча с Ольгой. В ту же минуту, гоня перед собой смущенного Фаюнина в нарядной бекешке, появляется один из давешних, с карабином.