Людмила Петрушевская - Московский хор Страница 17

О.

На седьмом месяце.

М.

Беременная… Тем более надо за неё хлопотать. Пусть выйдет на свободу с чистой совестью и с ребёнком.

О.

Да нужен ей этот ребёнок. Она сказала, выйдет, так продаст его цыганам, которые с детьми ходят на вокзалах. Или вообще за тысячу баксов торговцам детьми по интернету, вот. Это та ещё аферистка, ёлы-палы.

М.

Ну, ну, ну.

О.

Или свернёт ему набок шею и сама с ним будет ходить. Припеленает так шею, она и срастётся. Мечтала. Или ручки отрубит. Потомку этому конвоирскому. Так планирует. Будет собирать деньги на операцию на новые ручки. Она его заранее ненавидит. Они, говорит, меня там затрахали на пересылке. Чересчур гордая. Что, меня не трахали? Всех. Пересылка это надо перенести. Да! Но я, я не забеременела. Всё! Хватит! Сказала она.

М.

Она на дне пропасти.

О.

Не одна она оказалась на дне пропасти! Ещё диктует. Кто ей лизать будет.

М.

Не надо, вот не надо. Ты избывай свою злобу. Когда нам плохо, мы стараемся винить всех вокруг, а побеждает добро! Добро, понимаешь? Надо винить себя! Тебя мы ведь получили? Теперь начинай, вини себя! Только одну себя в этом во всём! Надо работать!

О.

Вот вы ещё Анджелку получите. Вот погодите. Увидите небо в клеточку.

М.

Да. Небо в алмазах надо говорить увидим.

О.

Небо в алмазах вы тоже увидите, так и знайте.

М.

И мы её получим, Анджелу погибающую. Наибольшая победа, это когда самых тяжёлых удаётся спасти. Лёгкие сами спасутся. Убийц, детоубийц, матереубийц, мошенниц, которые грабят пенсионеров, их надо выводить из ада. Им жить страшнее всего. Им убитые и обманутые являются. Они об этом пишут нам.

О.

Вы так думаете? Вы ошибаетесь. Они авторитеты. Убийц, их уважают. Их боятся. То, что они видят убитых,— это они лепят дуру! Ни тра-та-та они ни в каком сне не видят. Они бы рассказывали. А так они огребают от вас ваши письма и ходят смеются, за меня хо-дай-ствуют, ам бырлым бырлым, мать.

М.

Ходатайствуют. Не надо, не надо употреблять ненормативную лексику. Через сто лет люди вспомнят о нас, и что они вспомнят? Ненормативную лексику? Что найдут археологи? Жвачку жёваную на тротуаре? Крышки от бутылок? Больше будет нечего? Ведь восстание в России начнётся только если перестать водку продавать! И сахар! Так говорит наш учитель. И ты, уже спасённая, опять за старое?

О.

Простите дуру. Господь всё видит! Один Господь всё видит! Господи, утешителю! Подай милостыню! Господи! Я потеряла себя!

М.

Плакать сейчас не надо. Не жалей себя. Не надо. Плакать надо было тогда, перед. Понимаешь? Но не после.

О.

Мама! Никто никогда со мной так не говорил. Никто обо мне не заботился как вы.

М.

Повторяю, я выполняла свой долг. Теперь ты должна выполнять свой долг. Работать, совершенствоваться, учиться.

О.

Я, когда получила ваше первое письмо, я не смеялась над вами как другие, как Анджелка. Я целовала каждую строчку. Плакала. Не то что другие.

М.

Они смеялись?

О.

Да. Над вами. Письмо счастья пришло, гы-гы-гы, тра-та-та. А ты получила? И я получила. Ходайствовать будут, гы-гы-гы.

М.

Они скрывали свои чувства и боялись насмешек окружения.

О.

Я думала, что никогда не получу. Когда получила, никому не сказала, только бегала по кругу.

М.

Ты наш человек.

О.

Руку поцеловать… Можно руку?

М.

Ну вот ещё. Ты человек, ты обыкновенный счастливый человек, ты готова обнять весь мир. Я просто первая попалась тебе на этом твоём новом пути. Успокойся и во всём будь благодарна учителю Владимиру.

О.

Ну просто руку поцеловать…

М.

Тогда я бы хотела теперь с тобой серьёзно поговорить.

О.

Вот не надо. Вот это не надо. Все хотели со мной серьёзно поговорить. Хватит.

М.

Ну когда-нибудь это наступит!

О.

Ну я вот не хочу. Сегодня, в первый вечер нашей встречи, я хочу поднять тост и поднимаю за тебя, мама!

М.

Надо сказать «поднимаю этот бокал», ну чашку. Тост произносят, а не поднимают. Это всё равно что сказать «я поднимаю своё поздравление».

О.

За тебя, моя мама! Поднимаю своё поздравление!

Наливает полную чашку заварки.

Простите, что всю заварку себе налила. Иначе не могу, очень переживаю.

Пьёт, сплёвывает в сторону.

Это чё за щи?

М.

Это можно, это мята, я сама собирала и сушила. Это полезно. Чай на ночь вредно, а то не заснёшь.

О.

О! Я не засну! Закурить не найдётся?

М.

Ты решила продолжать курить всё равно? Несмотря на то что ты на свободе?

О.

Я же на свободе!

М.

Курить-то вредно! О курении предупреждает министерство даже здравоохранения! Это не свобода, делать что душе угодно! Такая свобода уже поставила тебя вне… вне жизни!

О.

Мама! За курение я отдам всё и свою молодую жизнь в том числе!

М.

За твою жизнь боролась я, тебе она досталась просто так, ты не боролась! Поэтому ты считаешь, что можешь ей разбрасываться?

О.

Я никого не просила меня рождать. Я, может, много раз хотела уйти. Если я такая. Ну и не нужно мне жить.

М.

Вот я и говорю, что тебе твоя жизнь досталась просто так, как животному. Как кошке или там…

О.

Собаке.

М.

Или там белке. Ты за эту жизнь не сражалась, не боролась. Ты её просто так проводила, как… ну как кошка или это… там, я не знаю, ну… опять-таки белка.

О.

Да? Да? Как собака? Так вы хотите сказать? Что я жила как собака? Собачьей жизнью?

М.

Как ни странно, позволишь мне сказать правду, да.

О.

Ну спасибо.

М.

Звание человека ещё заслужить надо. Человек! Понимаешь? Человек это звучит гордо!

О.

Ха-ха.

М.

Погоди. Ведь ты же мне писала, что хочешь жить как человек, писала? Как человек, а не как животное, которое что хочет то и делает.

О.

Я сидела! На зоне сидела. И там я и была животное, которое идёт куда ведут и ест что дают и спит где разрешили. И делает что надо другим! Да! Всё делает, а то убьют. Это и была собачья жизнь. Но даже там мы имели право на беломор.

М.

Беломор — это не бело-мор, а человеко-мор. Он убивает.

О.

Ну пусть он меня убьёт, на тра-та-та мне такая жизнь. Я хочу курить, курить, курить я хочу! Можно, я пойду к соседям постучусь?

М.

Пока нельзя. Ты знаешь, я долго добивалась этого дня. Мы все добивались, и в первую голову Владимир Георгиевич. Дня твоего освобождения. Это первая наша победа, нашего благотворительного фонда! Мы гордились тобой!

О.

Ни тра-та-та это не освобождение, а новое заключение! Дайте посмолить, ну дайте! Верните меня на зону! Я пойду на улицу, стрельну у мужчины.

М.

Пока что тебе нельзя выходить одной, потому что у тебя нет документов. Регистрации нет. Заберут.

О.

На улице я познакомлюсь, заработаю. Тра-та-та по-быстрому у какого-нибудь водилы. Будет мне и на пиво, и на папиросы. Выйду на улицу! Дайте я выйду! Сколько я этого ждала, думала, выйду на улицу! На улицу! Покурю! Выпью!

М.

Если ты так настаиваешь, я специально купила для тебя «Беломор». Кури.

О. (закуривает)

Спасибо, мама. Ну зачем тра-та-та ты меня воспитываешь? Ну всё уже, я конченая тра-та-та. Другая подумала бы работать, а я работать не буду, когда я могу на бутылку быстро себе собрать у мужчин. Я их терпеть не люблю!

М.

Владимир Георгиевич всё это учитывает и со мной беседовал об этом.