Григорий Горин - Шут Балакирев, или Придворная комедия Страница 17

Тихо ты, глупенькая... Яблоко же уроню...

Анисья Кирилловна

(Бурыкиной)

Зачем привела Дуняшу? Кто велел?

Бурыкина

Как – зачем? На такое дело идти – и с женой не попрощаться?! Креста на тебе нет, Анисья Кирилловна!

Дуняша

(падает на колени перед Екатериной)

Государыня-матушка! Не дозволяй ему под пулю вставать! Это он с жизнью покончить хочет! Из-за меня и сыночка нашего. Фрейлины, стервы, нашептали ему: мол, не его это ребеночек... А я говорю – его! Мне лучше знать! Твой мальчишка, Ваня! Твой!

Балакирев

Конечно, мой, Дуня... Ну что ты?

Дуня

Ты ж ко мне из тюрьмы прибегал. Во сне... Сам же рассказывал.

(Плачет.)

Балакирев

Конечно, прибегал. Потому что – люблю. Встань. Не срамись... Люди же кругом... Отведи ее, маменька...

Анисья Кирилловна оттаскивает плачущую Дуняшу.

Стреляй скорей, царевич! Не томи! Яблоко перезреет – само упадет!

Голштинский

Ахтунг!

(Поднял платок.)

Фойер!!

Грохнул выстрел. Яблоко, развалившись на куски, слетело с головы Балакирева. Возгласы ликования. Только Дуня, вскрикнув, упала в обморок. Бурыкина бросилась к ней, обмахивает веером.

Шапский

Ура! Попал!! Ядрена вошь! Попал!

Лакоста

Браво, царевич!

Голштинский

Вундербар! Виват Вильгельм Телль!

Балакирев

(пошел к царевичу)

Ай да Петруша! Ай да стрелок! Позволь обнять!..

(Обнимает царевича.)

Теперь мы с тобой судьбой, царевич, повязаны. Значит, дружить должны, как яблоко с яблоней... Но сперва поклонимся царице! Уж она, сердечная, так за нас перживала! Так перживала...

Екатерина

Еще бы! До сих пор руки дрожат, черти вы эдакие!!

(Целует Петрушу, Балакирева, потом и Голштинского.)

Думаю, это дело обмыть надо – или как?

Голштинский

Натюрлих! Алле геен тринкен!

Екатерина

(смеясь)

«Тринкен»! От тебя, принц, другого слова и не услышишь... Спаиваете вы, немцы, нас, русских... Ох, спаиваете!!

Екатерина, Голштинский и Петруша уходят, весело переговариваясь. Балакирев бросается к Дуне.

Балакирев

Дуня! Голубушка!.. Да что с ней?!

Бурыкина

Упала в бесчувствии... Да я сама чуть не померла со страху... А ну как пристрелил бы царевич?

Балакирев

Кто пристрелил? Кого?

(Анисье Кирилловне.)

Маменька, вы их не предупредили, что ль?

Анисья Кирилловна

Бурыкиных предупреждать – только дело портить. Они ж у нас честные! Врать не могут, а правдой своей дурацкой – угробят...

(Обмахивает Дуняшу веером.)

Ну очухивайся, Дуня! Некогда тут разлеживаться!

Дуня

(открывая глаза)

Живой Ваня? Живой?

Анисья Кирилловна

А то какой? Ты что, дурочка, и правда решила, что я сына на смерть пошлю?! Я ж тебя учила – судьбу свою пытай, да умом притом шевели... Ружья гренадеры во дворце холостыми заряжают – всем известно. А яблочко – оно на ниточке... Лакосте только дернуть – так и любой не промахнется...

Балакирев

Ты, Лакоста, кстати, плохо в этот раз дергал... Принц еще только поцелился, а ты уже – дерг-дерг...

Лакоста

Я дергал правильно. Это Ушастик яблоко склеил плохо... Я еще даже и не дернул, а гляжу – оно уже рассыпается...

Ушастик

Чего?

(Приложил руку к уху.)

Лакоста

(кричит)

Яблоко клей правильно! И не на ровные половинки режь, дурак!

Ушастик

Я склеил правильно... Это Иван головой тряс...

Шапский

Точно! Тряс! Я тебя, Иван, как ентому «Вильгельм-Телю» учил? Яблочко сгрызть только на треть...

(Берет яблоко, сгрызает.)

Облизни и клади на самое темя...

(Ставит Балакиреву огрызок на голову.)

Вот! А потом зорко следи за стрелком. Когда чувствуешь – мол, пора, палец отпускает, – тут Лакосте делаешь знак глазами...

(Балакирев выразительно вращает глазами.)

Во так! Да!

(Балакирев снова завращал глазами.)

Шапский оборачивается и видит в глубине сцены принца Голштинского и Петрушу с пистолетом в руках. Они уже изрядно выпили.

Голштинский

(радостно)

Нох ейн мал? Гут!

(Вынул платок.)

Ахтунг!

Балакирев

Погоди, принц... Какой «ахтунг»? Это ж мы ж так... просто обсуждаем... Стой! Не маши рукой, дурак!.. Не маши!

Голштинский

Фойер!

Махнул платком. Раздался выстрел. Балакирев схватился за грудь, стал медленно оседать. Яблоко упало с его головы и покатилось по сцене...

Картина седьмая

Картина эта возникла как бы в затуманенном сознании Балакирева.

...Увидел он поле на берегу реки. На краю поля сидел бородатый музыкант и печально играл на каком-то диковинном инструменте, напоминающем древний фагот. По полю кругами бродили странные люди, изредка поглядывая на толстую веревку, спускающуюся прямо с неба. Иногда кто-то из них подпрыгивал, пытаясь ухватиться за конец веревки. Но веревка была высоко, и человек падал в траву, а бродившие, равнодушно переступив через упавшего, продолжали свое тупое круговое движение. Среди этих людей Балакирев с изумлением увидел Монса, державшего свою отрубленную голову под мышкой. Рядом были шуты Карлик и Педрилло...

Балакирев

Виллим Иванович, вы, что ль? Здравствуйте.

Монс не ответил.

Здравствуйте, говорю...

(Шутам.)

Карла! Педрилло! Здорово, братцы!

Монс

(недовольно)

Что он такое говорит?

Монс, Карлик и Педрилло остановились, молча уставились на Балакирева.

Карлик

Здоровканье на другом свете осталось, Иван! Здесь говорят: упокой Бог душу!

Балакирев

Где «здесь»?

Карлик

Мы же мертвые, Иван!..

Педрилло

(с улыбкой)

Ми а ля морте...

Балакирев

(испуганно)

А я?

Монс

(с улыбкой)

И ты, Иван.

Балакирев

Не может того быть!..

Монс

Все так думают... Как это: «я» – и вдруг умру... А потом – р-раз! – голова в руках.

(Протянул голову Балакиреву, тот испуганно отпрянул.)

Балакирев

Ладно шутить-то. У меня-то все на месте, слава богу!

Карлик

Так не бывает.

(Подошел к Балакиреву.)

Вон же дырка у тебя в груди...

(Пригляделся.)

а там пуля сидит... под самым сердцем. Мертвый ты, Ваня, мертвый! Даже и не сумлевайся!.. Тебе на панихиде не сказали, что ль?

Балакирев

(кричит)

Какая панихида?! Не было панихиды!

Все испуганно задрожали.

Монс

Не ори! Петр Алексеевич услышит – разгневается!

И правда: от реки быстро шел Петр – босой, но в шляпе и с удочкой за плечами.

Петр

Кто орал, нелюди?! Я ж просил: на рыбалке – тишина!

Монс

Новенький прибыл, Петр Алексеевич... Порядку еще не знает.

Петр

Иван?

(Подошел к Балакиреву.)

Вот сурприз! Даже не знаю, как и сказать: скажу «рад, что помер» – нехорошо, «не рад» – неправда! Молча обнимемся, Ваня! Ко всему подойдет!

(Обнял Балакирева.)

И как же ты к нам вдруг перекинулся, Ваня?

Карлик

Пуля в ем... Под самым сердцем сидит!..

Петр

Кто убийца?

Балакирев

По глупости все получилось... По пьянке...

Петр

Стало быть, сам в себя пальнул? Грех!

Балакирев

Стрелял не я.

Петр

Какая разница, кто стрелял? Под глупую пулю подставился – стало быть, самоубийца... Здесь, Ваня, мы все самоубийцы... Своими руками жизнь, дарованную Богом, загубили...

(Повернулся к Монсу.)

Вот он меня в гнев ввел, а я его казнил. А теперь оба здесь мучаемся – зачем это учинили?

(Монсу.)

Прости меня, брат Виля!

Монс

Ты меня прости, Алексеич!

Петр

Нет, говорю: ты прости!

Монс

Сперва – ты...

Петр

(строго)

Не зли меня, дурак!

(Схватился за голову.)