Жан Ануй - Жаворонок Страница 17

Кошон (мягко). Мессир инквизитор первым потребовал твоего отлучения от церкви и применения пытки, Жанна. Признаться, я боюсь, что того потребует и мессир Фискал. Каждый из нас вынесет свое суждение, а решать буду я. И прежде чем отсечь и отбросить прочь загнивший член, другими словами, тебя, - твоя матерь святая церковь, для коей заблудшая овечка дороже всех прочих - не забывай этого, - в последний раз заклинает тебя. (Подает знак рукой.)

Какой-то человек выступает вперед.

Знаешь этого человека, Жанна?

Жанна оборачивается, она вздрагивает от ужаса.

Это главный палач Руана. И если ты не хочешь вручить нам свою душу, дабы мы спасли ее, ты попадешь сейчас в его руки. Готов ли костер, мэтр?

Палач. Готов, монсеньер. Костер приказали сложить выше обычного, чтобы девушку было отовсюду хорошо видать. Одно для нее будет мучительно: я не смогу ей помочь - слишком уж высоко, не дотянешься.

Кошон. А что ты называешь помощью, мэтр?

Палач. Наш профессиональный прием, монсеньер, к которому мы обычно прибегаем, если, конечно, нет специальных указаний. Сначала дают первым языкам пламени взвиться вверх, а потом, когда все уже заволочет дымом, я взбираюсь сзади но хворосту, словно бы затем, чтобы поправить дрова, а сам убиваю, душу. Так что горит труп, это не так мучительно. Но, сообразно полученным мною указаниям, костер сложили выше обычного, так что вскарабкаться туда мне не удастся. (Просто.) Значит, хочешь не хочешь, а дело затянется.

Кошон. Слышишь, Жанна?

Жанна (тихо). Да.

Кошон. В последний раз я протягиваю тебе руку помощи, милосердную длань твоей матери, которая хочет вновь приблизить тебя к себе и спасти. Но времени у тебя немного. Слышишь рев? Это ревет толпа, она с утра тебя ждет... Они пришли спозаранку, чтобы захватить лучшие места. Как раз в эту минуту они закусывают принесенной из дома провизией, бранят своих ребятишек, шутят и допытываются у солдат, скоро ли начало. Они не злые. Это те же самые люди, которые приветствовали бы тебя радостными криками, если бы ты взяла Руан. Просто все повернулось иначе; и теперь они пришли посмотреть, как тебя будут жечь. Для них триумф или смерть великих мира сего - просто зрелище, ведь с ними самими ничего никогда не случается. Их следует простить, Жанна. Всю свою жизнь они достаточно дорого расплачиваются за то, что они народ, и имеют поэтому право на свои скромные развлечения.

Жанна (тихо). Я их прощаю. И вас также, мессир.

Фискал (вскакивает, вопит). Гордячка! Гнусная гордячка! Монсеньер беседует с тобой, как родной отец, желая спасти твою несчастную заблудшую душу, а ты имеешь наглость говорить, что прощаешь его?!

Жанна. Монсеньер говорит со мной ласково, но я знаю - для того, чтобы спасти меня или меня одолеть. И так как он все равно вынужден послать меня сейчас на костер, я его прощаю.

Кошон. Жанна, постарайся понять, что в твоем отказе есть что-то бессмысленное. Ты же не язычница? Бог, которого ты признаешь, он так же и наш бог. Именно он повелел нам устами своего апостола Петра, основавшего его церковь, указывать тебе путь. Бог не говорил своим созданиям: "Обращайтесь прямо ко мне". Он сказал: "Ты, Петр, и на сем камне я создам церковь мою... и ее священники будут вашими пастырями..." Ты ведь не считаешь нас недостойными пастырями, Жанна?

Жанна (тихо). Нет.

Кошон. Тогда почему же ты не делаешь того, что повелел господь? Почему не хочешь, как в детстве, признать свою вину перед лицом его церкви? Ты ведь не переменила веры?

Жанна (вдруг кричит в тоске). Я хочу вверить себя церкви! Хочу причаститься, но мне отказывают!

Кошон. Мы дадим тебе причастие после исповеди и когда ты уже начнешь отбывать наложенное на тебя покаянно; надо только, чтобы ты сказала нам "да". Ты отважная девушка, это мы все знаем, но твоя плоть еще не огрубела, и ты, должно быть, боишься смерти.

Жанна (тихо). Да. Боюсь. Ну и что с того?

Кошон. Я уважаю тебя, Жанна, и верю, что этого недостаточно, дабы заставить тебя отречься. Но есть то другое, чего ты должна страшиться более: страшно обмануться и из гордости, из упрямства обречь себя на вечные муки. Если даже твои голоса идут от бога, чем ты, в сущности, рискуешь, подчинившись священнослужителям его церкви? Если мы не верим твоим голосам и их приказаниям и налагаем на тебя должную кару - допустим даже, что бог действительно говорил с тобой через своего архангела и своих святых, - ну что ж, значит, тогда именно мы совершим чудовищный грех неведения, тщеславия и гордыни и будем расплачиваться за него в нашей вечной жизни. Ради тебя, Жанна, идем мы на этот риск, а ты, ты ничем не рискуешь. Скажи нам только: "Я вверяю себя вам", скажи просто "да", и тебя оставят в покое, ты будешь беспорочно чиста, и ты уже ничем не рискуешь.

Жанна (вдруг обессилев). Зачем вы меня мучаете, да еще так мягко, мессир? Уж лучше бы вы меня били.

Кошон (с улыбкой). Если бы я тебя бил, тем самым я дал бы тебе повод оправдать свою гордыню, а ей только и надо послать тебя на смерть. Я убеждаю тебя потому, что бог создал тебя разумной и здравомыслящей. Даже не прошу, а умоляю, потому что мне известно, какое у тебя нежное сердце. Я старый человек, Жанна, я уже ничего не жду на этой земле, и я, как все присутствующие здесь, немало убивал, защищая церковь. С меня хватит. Я устал. Мне не хотелось бы перед смертью убить еще и маленькую девочку. Помоги же мне и ты.

Жанна (растерянно глядит на него, потом, помолчав). Что я должна отвечать?

Кошон (подходит к ней). Сначала ты обязана понять, что, уверяя, будто ты послана богом, ты не можешь принести пользы никому и ничему. Утверждать это - значит играть на руку англичанам и палачу. Даже твой король - дальновидный политик - объявил в письмах, которые мы тебе прочли, что никоим образом не желает быть обязанным своей короной божественному вмешательству, орудием коего была ты.

Жанна испуганно оборачивается к Карлу.

Карл (просто). Поставь себя на мое место, Жанна. Если для того, чтобы я короновался, потребовалось чудо, значит, я стал королем не совсем естественным путем. Значит, я действительно не сын своего отца, иначе коронование состоялось бы без всяких чудес. Небесная помощь - это, конечно, хорошо, однако внушает подозрение, особенно к человеку, единственная сила которого - это право. И еще более подозрительно, когда небеса вдруг перестают вам помогать... После злополучного парижского поражения нас бьют со всех сторон, и тебя самою взяли в Компьене. Они состряпают вердикт и, конечно, объявят тебя ведьмой, еретичкой, подосланной дьяволом. Я предпочитаю, чтобы тебя вообще никто не посылал. Пусть хотя бы так думают. Таким образом, бог и не помогал мне. Но и не оставил меня. Я выиграл потому, что в тот момент был сильнее, а сейчас меня топчут, потому что в данный момент я слабее. Это политика, здравая политика! Понимаешь?

Жанна (тихо). Да. Понимаю.

Кошон. Я от души рад, что наконец-то ты становишься благоразумной. Тебе задавали десятки вопросов, и, естественно, ты растерялась. Я сейчас поставлю тебе только три вопроса, самых существенных. Ответь трижды "да", и все мы здесь присутствующие будем спасены - ты, которая должна умереть, и мы, которые посылаем тебя на смерть.

Жанна (после короткого молчания, тихо). Спрашивайте... Посмотрим, могу ли я ответить.

Кошон. Первый вопрос главный. Если ты ответишь на него "да", остальные отпадут сами собой. Слушай же внимательно, взвешивай каждое свое слово. "Вверяете ли вы себя смиренно-апостольской римской святой церкви и нашему святому отцу папе и его епископам, дабы они оценили ваши деяния и судили вас? Соглашаетесь ли вы на безоговорочное и полное покаяние и просите ли вернуть вас в лоно церкви?" Ответь "да" - этого хватит.

Жанна (молчит, растерянно оглядывается). Да, но...

Инквизитор (со своего места, глухо). Никаких "но", Жанна!

Жанна (вновь замыкается). Я не хочу, чтобы меня вынуждали говорить противное тому, что говорили мне мои голоса. Не хочу свидетельствовать против моего короля, не скажу ничего, что могло бы омрачить славу его коронования, славу, которая отныне принадлежит ему навсегда.

Инквизитор (пожимает плечами). Слушайте, что говорит человек! Не существует двух способов заставить его замолчать.

Кошон (тоже разгневан). Ты что, Жанна, с ума сошла? Разве ты не видишь этого человека в красном, он ведь ждет тебя! И ты должна понять, это последнее, что я могу для тебя сделать, больше я ничего не смогу. Церковь еще верит, что ты ее дочь. Она тщательно взвесила свой вопрос, каждое слово взвесила, желая облегчить тебе путь, а ты споришь по мелочам, торгуешься. Нельзя торговаться с матерью-церковью, бесстыдная дочь! Ты на коленях должна молить ее укрыть тебя своим покровом и защитить. Покаяние, которое она на тебя наложит, ты примешь во имя божье равно как и несправедливость, ежели ты усматриваешь, что есть тут несправедливость! Иисус Христос страдал больше тебя, за тебя, и были в страстях господних унижение и несправедливость. И разве он торговался, разве затевал тяжбы, когда ему предстояло погибнуть за тебя? Он далеко опередил тебя: пощечины, плевки в лицо, терновый венец и бесконечно медленная агония на кресте между двумя разбойниками - тебе никогда его не догнать. Все, что он просит у тебя через нас, - это покориться суду святой церкви, а ты еще колеблешься!..