Эрнст Гофман - Принцесса Бландина Страница 2

Адолар. Вы правы, дорогой Семпитернус! Впрочем, что касается моих видов на дальнейшее существование в пьесе, то вы ведь, любезнейший, не откажетесь признать, что я числюсь в ней среди несчастливых воздыхателей Бландины и уже благодаря одному этому стою много выше вас, друг мой. На мою долю, несомненно, выпадет немало пафоса, и я надеюсь в некотором смысле произвести фурор.

Семпитернус (с улыбкой кладя Адолару руку на плечо). Мой милый, добрый, тщеславный друг! Какой пыл, какие надежды! Ужели мне нужно вам объяснять, что вся эта пьеса — донельзя жалкая поделка? Унылое подражательство — только и всего. Принцесса Бландина — чуть-чуть переделанная Турандот, король мавров Килиан — второй Фьерабрас. Короче, вовсе не обязательно быть семи пядей во лбу, много читать и вообще изрядно продвинуться в своем образовании, чтобы с первого взгляда распознать все литературные образцы, что стояли у автора перед глазами. И вообще я стал замечать, что меня, человека всесторонне образованного, уже ничто в мире не способно удивить и привлечь новизной.

Адолар. Ну совершенно и мой случай, невзирая на то, что творение поэта, оказавшееся теперь у нас под руками, дабы как следует его размять и переработать, вызывает у меня куда больше доверия, ибо, честно говоря, я считаю, что моя роль совсем недурна, особенно если я за нее возьмусь, если сумею своим мастерством воплотить этот характер…

Семпитернус. Напрасный труд, тщетные усилия! Ужели вы полагаете, что это поможет? А самое скверное — автор все равно будет утверждать, что он, и только он, истинный создатель, Deus[6] сего творения, тогда как все посторонние усилия и вмешательства ни черта не стоят.

Суфлер. Нет, дело совсем скверно, ни слова из того, что они там несут, нет в книге — надо бежать к директору.

Он исчезает, и окошечко его захлопывается.

Адолар. Так уж устроен мир — одна черная неблагодарность, авторам ведь и невдомек, что они существуют на свете только ради нас, актеров. В таком случае, дорогой коллега, не лучше ли с самого начала эту пьесу прикончить для ее же блага? Короче — долой экспозицию!

Семпитернус.

Дай руку мне. Рукопожатьем честнымНемецким мы скрепим наш уговор.Забудем вздор безумного поэта,Долой зубрежку сих бездарных ямбов,Что рождены фантазией глупца!Прочь экспозицию!

Адолар.

Клянусь! Клянусь!Да будет смерть отныне всяким ритмам,Что путами связали наш язык!

Семпитернус. Сдается мне, ты тоже шпаришь ямбом?

Адолар. Не ты ли, братец, задал этот тон?

Семпитернус. О боги, видно, демон нас попутал!

Голос директора (из-за сцены). Черт возьми, что там происходит? Они же несут бог весть что! Где экспозиция? У нас там, по-моему, еще гром и молния должны быть? Господин режиссер, где вы? Уймите вы этих бесноватых, пусть говорят по тексту!

Семпитернус и Адолар. Не желаем по тексту, хватит с нас текстов! Мы еще в школе, заучивая тексты Корнелия Непота и Цицерона, получили достаточно подзатыльников, теперь же, став достойными мужами, тексты видеть не можем, а раз мы не можем видеть текст экспозиции, значит, ни о какой экспозиции речи быть не может.

Режиссер (из-за сцены). По пять талеров с каждого в штрафную кассу.

Семпитернус.

О, слово роковое! О, тиранство!Вот горькая расплата за грехиСлуженья рабского фиглярской музе!Бываем ли на сцене мы собой?Да никогда! По прихоти поэта.Что у себя в каморке пишет бредни,Мы то князья, то нищий сброд и шваль,То утопаем в роскоши фальшивой,То кутаемся в грязные лохмотья,Страша людей аляповатым гримомИ опасаясь в зеркало взглянуть,Где, вопреки святым законам правды,Отражены совсем не мы, а рожиПохлестче всяких святочных чертей!Но в миг, когда своим исконным правомХотя бы раз собой побыть на сценеМы вздумали воспользоваться, — грубоБряцая цепью нашей несвободы,Одернула нас рыком преисподниТа сила, что директором зовется.

Голос директора. Милейший! Вы выпадаете из роли!

Семпитернус. О нет, тиран! Я из нее вознесся!

Адолар.

Идет директор! Вижу нос багровый,Он близится походкою медвежьей,Сверкают гневом стекла окуляров!Спасайся, брат! От этого зверюги,Что к нам приставил дьявол режиссер,Нас выручат лишь ноги да аванс,Отспоренный у выжиги кассира.

Оба в панике убегают со сцены.

Режиссер (из-за сцены). Ну вот, сбежали. Экспозицию считай что загробили, теперь пьеса провалится с треском. Жаль только беднягу автора.

Голос директора (нечеловеческим рыком). Господин машинист! Черт подери, да звоните же!

Машинист звонит, и сцена преображается

Огромный зал приемов с роскошным троном в глубине. Под звуки торжественного марша входят лейб-гвардейцы под предводительством Бригеллы, затем появляется Тарталья с жезлом обер-церемониймейстера, за ним следуют пажи, фрейлины и придворные; входит принцесса Бландина в сопровождении свиты министров и придворных. Второй взвод лейб-гвардии замыкает шествие Принцесса Бландина поднимается на трон.

Бландина.

Ну, а теперь посланника впустите,Что прислан мавританским королем,Невеждою, чьи грубость и гордыняПод стать его желаньям нечестивым.А уж потом замкнутся навсегдаУшей и крепостей моих врата,Слова и ядра от брони отскочат,Сразив того, кто нас унизить хочет!

Панталоне. Ваше дражайшее высочество! Несравненная принцесса! Золотце мое! Дозвольте старику, что вас на этих вот руках носил, что каждый год вдвое больше тратился на любимые ваши конфеты и прочие лакомства, особливо же на миндальные пирожные, супротив того жалованья, которое ваш покойный батюшка, царство ему небесное, положил мне из королевской казны, — дозвольте старику слово сказать. Видите ли, золотце мое, ангел мой ненаглядный, все, что вы говорите о несокрушимой броне нашего царства, — все это верно, но только, так сказать, в фигуральном смысле, как красивое сравнение, не более, в действительности же, in natura[7], хочу я сказать, нам тут кое-какой малости недостает. Вот я и спрашиваю — может, нам стоит с куда большей пользой разместить ворота не в крепостной стене, а еще где-нибудь, в чистом поле, вроде как почетные врата, и пусть себе все эти князья да царственные особы вокруг них бьются и в них протискиваются. Что же до Великой китайской стены вокруг нашего государства, то что-то ее не видно, и даже на приграничный наш форт надежда слабая, ибо негодные уличные мальчишки давно уже заплевали вишневыми косточками крепостные валы, а заодно и бойницы, из трех пушек четыре приведены в негодность, — то есть, я хотел сказать, наоборот, — а скудный запас чугунных метательных снарядов самым позорным образом растаскан жуликоватым отребьем и перепродан литейщикам, которые пустили его на утюги, так что теперь — вот оно, варварское извращение цивилизации! — самая грозная мортира вместо того, чтобы сеять вокруг себя кровь, смерть и разрушение, способна своею огневой мощью подавить не врага, а разве что свежевыстиранные передники да видавшие виды сорочки. Учитывая подобные обстоятельства, ваше светлейшее высочество, замкнуть что-либо перед супостатом Килианом никак не возможно, и ни от какой брони ничто не отскочит и никого, к сожалению, не сразит. И коли он вступит в страну, супротив его напора у нас нет запора, ибо я спрашиваю — пригодна ли для отпора пушка, из которой нельзя стрелять? Далее, из метательных орудий не представляется возможным метать, поскольку метать нечем, а как вообще обстоят дела с нашей армией со времен миролюбивого правления вашего блаженной памяти батюшки, лучше меня знает Бригелла, что возглавляет ударные части нашего — во всех смыслах изрядно отощавшего — войска. Уж не думаете ли вы, несравненная, что этот невежа, этот неотесанный варвар, этот Килиан подобно безобидным гражданам нашей славной Омбромброзии способен убояться вида гренадерских шапок, которые ваш папочка скорее в качестве красноречивых символов, в качестве partes pro toto[8], распорядился приколотить под каждой вывеской и лишь изредка, да и то по особо торжественным дням, под некоторыми шапками велел ставить лейб-гвардейцев? Короче! Принцесса, ангел мой! Участь страны будет ужасной, если вы сейчас со свойственной вам гордой надменностью отошлете посланника Килиана восвояси ни с чем. Так что я советую, если возможно, продержать посланника еще несколько дней во дворце без аудиенции; со своей стороны обязуюсь во благо государства каждое утро потчевать его королевской горькой водкой и пряниками. Больше того! Во имя торжества гуманности я готов каждый день уже с утра совместно с ним напиваться — полагаю, для этой цели вызовется еще не один доброволец, жаждущий благородного самопожертвования ради отчизны и свободы! Тем временем Бригелла обязан позаботиться о поправке ударных частей нашей армии, а именно: завербовать новых рекрутов и обучить их глубочайшим стратегическим премудростям — напра-во! нале-во! ать-два, ать-два! — повороты, контрамарши, а главное — попятное отступательное маневрирование! Он может, впрочем, разрабатывать и наступательную стратегию, а именно: вымазав лицо сажей, до тех пор лупцевать наше славное воинство, покуда оно не преисполнится надлежащей ненависти к мавританскому королю и, как следует битое, с тем большим рвением пойдет бить врага. Вот тогда мы сможем гордо давать мавританскому королю капризные ответы, как делали это прежде, когда у нас еще было войско и приличных размеров страна, чтобы на ней это войско расставить, покуда проклятые женихи все по частям не разграбили, а теперь вот король Килиан намерен воздать нам по заслугам, добрав последнее. Так что, принцесса, драгоценная, дитятко мое золотое, — не принимайте сейчас посланника!