Елена Степанян - «Третьяковка» и другие московские повести Страница 2

Повесть о Дуняше

Село Себено́Меж высоких хлебов затерялось.Здесь люди как люди —Живут, как повсюду живут.Весною цветами любуются,В страду на полях надрываются,Бранятся, милуются,Ведают жалость,И лютые страсти порою им души трясут.

И детство не знает,Что кончится быстро и сразу,Как только потянутБескрайней зимы холода.Сверкают на ветках —на каждом сучочке —Алмазы,А схватишь и спрячешь в ладонях —Прольется сквозь пальцы вода.

И детство девчонокСчастливей, чем детство их братьев, —Оно осиянно мечтою волшебной одной:Примчится жених на коне,Нарядит в златотканое платье —И прочь увезет от убогой сторонки родной.

Чем старше, чем краше девица —Тем грезит она поскромнее.Трезвее сердечкоУ рано подросших невест.Пускай не царевичи местные Вани и Гриши,Но девичий сход их подробно расценит, распишет,Соседние сёла прихватит —Да что там соседние! —Весь Епифанский уезд.

Одной только Дуне НосковойПри этих беседах не место —Ну лешему впору такая невеста!В кого уродилась – никто не поймет.Красивые ладные парни Дуняшины братья,Сестра ее старшая ВарькаВ Москве на АрбатеНе в горничных – аж в камеристках —У барыни знатной живет.

Но если бы кто увидал,Что в Дуняшином сердце творится,То рот бы разинулИль со смеху помер, поди!Мечта, о которой давноПозабыли другие девицы, —Жених несказанный,С которым никто не сравнится, —Живет, ото всех затаясь,В ее бедной груди.

Да что она, Дуня, безумная что ли?С такою-то рожей!Шкелет настоящий,Обтянутый темною кожей.Да нет, не похожа она на безумную,Надо признаться —За что ни возьмется,Любая работа в руках ее спорится,Кротка и приветлива,Сроду ни с кем не поссорится,И страсть любит в церковь ходить —А куда еще бедной деваться?

Да как же тогда объяснить,Что девка – страшилище с виду —Живет, как царевна из сказки,Не держит на Бога обиды?Но жизнь – это ж вовсе не сказка,А ноша тяжелая наша…Да кто же тебя надоумилВ такое поверить, Дуняша?Не выдаст.

Село Себено́И бо́льшие тайны скрывает:В избе прокопченной, курнойМатрона, девчушка слепая,Живет —И дивится народОт Тулы и аж до Рязани:С какою бедою к ней кто ни придет —Сбываются все предсказанья!Любые болезни целитДвижением маленьких ручек.Со старшими, словно с детьми, говорит,Молитве и радости учит.

А кто она? Что она?Нет, все равно не поймем.А раз не поймем,Так зачем и вдаваться?Ну лечит и лечит,Так ведь все равно все когда-то умрем…Вот если б давала богатство!. . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . .…Село Себено́,По правде сказать, небогато.Все больше здесь тех,Кто не деньги считает, – заплаты.Но бедность такуюОтыщешь едва ли,Какая у Никоновых,У Митяя с Натальей.

Когда их четвертый ребенокЗадумал родиться —(Уж старшая дочка на выданье,Надо ж такому случиться!) —Судили-рядили они,У многих просили совета,Решили мальчонку(Мальчонка, по верным приметам)Отдать, как родится,Хотя его до смерти жалко,В сиротский приют князь-Голицына,Тот, что в соседних Бучалках.– Да что тут гадать, там и грамоте учатИ всяким потребным ремеслам.Еще и спасибо вам скажет,Как вырастет взрослым!

О Господи! Девка родится.Да только бы это!Она же слепая! Сле-па-я!От грешного белого светаСомкнутыми накрепко веками отгородилась.Не хочет нас видеть совсем!Ах, зачем ты на свет появилась!

Как взвоет Наталья:– Дитя мое бедное, как же тебя я покину?Да лучше я вместе с тобоюОт голода сгину.Я землю есть буду,С протянутой встану рукою,Покуда жива,Ни за что не расстанусь с тобою.

Заплакал Митяй:– Это нам испытанье от Бога —Нельзя уклониться, нельзя.Покарает Он строго.Мы грешны и в вере некрепки,Чего тут лукавить.Хотим-не хотим, а придется девчонку оставить.

Вот так нежеланная гостьяУ нас поселилась,И жизнь наша дальшеСвоим чередом покатилась.. . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . .Семь лет миновало,И смотришь-ка, Митрий с НатальейНе померли с голоду(Хоть и богаче не стали),Но Марьюшка – замужем,Миша и Ваня работать охочи,И – чудо! – нисколько не в тягостьСлепая им доча.

Как будто лампадка,Зажженная перед иконой,Улыбкою счастья сияетМала́я Матрона.Своих и чужих привечаетС такою любовью и лаской!И страшно Наталье самойТого, что ей мнится порой, —Всё видят закрытые глазки.

С детьми не играет совсем,Вот только Дуняша заходит,Матрюшу за ручку беретИ в церковь Успенья отводит.. . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . .Вдруг гром среди ясного неба —Илью под арест посадили!(Илья – это Марьюшкин муж,Уже и троих народили.)– Ох, тяжкие наши грехи! —И тут голосок раздается,Веселый и вроде с насмешкой:– А завтра Илья и вернется.– Слепая, пошла бы ты спать!– Ложимся, ложимся скорее!Нам завтра на гуумно с утра,И так ничего не успеем!– А лучше совсем не ходить.Назад побежите вы сразу!

– Ты что, очумела, слепая?Ты кончишь безумные сказы?

И только взялись молотить,Несутся соседские дети:– Илья воротился!НазадПомчались, забыв всё на свете.

И только Наталья едваБредет. И за сердце схватилась:– Матрона, Матрона!Ну вот, началось.За что мне такое случилось?

Привыкла. Душа ко всемуНа этой земле привыкает.И даже к тому, что ночами поройНад этой землею летает.

Привыкла, что дочка ееСидит, как царица на троне,И люди с поклоном идутК незрячей девчушке Матроне,

Что кто-то в их дверь по ночамПроходит, незрим и неслышен,И полнит избу аромат,Как яблонь цветущих и вишен.

Привыкла, что стала вдовой,Что Марьюшка – вся седая,Что сколько муки ни возьмешь из горшка,Мука в нем не убывает.

И все же порой, как сквозь сон,Накатывает удивленье:– Неужто сам Бог посетилУбогое наше селенье?

Такая повсюду печаль,Хоть пляшут, хоть свадьбы играют,И каждого до смерти жаль —И тех, что головушку свеся,Бредут,И тех, что носы задирают.

Построил Гаврилин АндрейСебе не избу – а палаты,На кровные деньги построил! —И сталПред всеми во всем виноватый.

И братьев родных он вконец разъярил,Четверку коней заимевши.Не вынесли братья,Украли коней.Едва не повесился бедный Андрей!Помилуй нас, Господи, грешных!

А вот у Носковых беда!Такая, что вымолвить страшно.За месяц один и отца схоронили,И старшего брата Дуняши.От брата вдову и двенадцать сиротВ наследство они получили.Старуха Носкова ослепла от слез,Завидует тем, кто в могиле.. . . . . . . . . . .

И тут прямо чудо случилось!Нашелся на Дуню купец:В соседнем селе многодетный,Но вовсе не бедный вдовец.

У матери высохли слезы.Она и мечтать не мечтала!А Дуня услышала – и обмерла,До церкви родимой едва добрела,Пред образом Спаса упала.

Молилась, рыдала,Винилась в грехахПред Господом и пред всеми,Просила от новой беды упастиВдовца горемычного се́мью.– Ведь я не смогу у них долго прожить!За что ему снова жену хоронить?

Молилась, и стало на сердце светлей,И вновь обрела она силы.И только до дому дошла,Как словно ее осенило.

Дуняша родную свою обнялаИ молвила тихо сквозь слезы:– Ты старшую замуж давно отдала,А много ль от этого пользы?Ведь Варькин-то мужИ совсем богатей —Аж в Питере лавку имеет!И не дал копейки на братних детей,А Варька и пикнуть не смеет.

– Ты всё о других! А что будет с тобой,С голубкой моей бесталанной!Остаться навеки чужою рабойИ так и прожить до доски гробовойБез се́мьи, без деток желанных?

А Дуня хоть слушает эти слова,Да мимо ушей пропускает.– Нас всех и всегда выручала Москва,Пускай и теперь выручает.

Мне только бы место найти, где харчи,А денег я даже не трону.– А может, схожу я Матрону спросить?– Конечно, конечно, Матрону!

– Да шепчут вокруг, что свихнулась с умаПодружка твоя дорогая.Как раньше народ утешала она,Так нынче все больше пугает.

Помещик наш Яньков пришел к ней с женой,Совсем про другое просили, —Она же велела именье продатьИ прочь уезжать из России.Ну, как же на это достанет им сил?Он в это именье всю душу вложил.

Наталья боится ее, как огня,И то мне шепнула третьёва-то дня:Матрона такое несетПро наших царя и царицу, —Никто повторить не решится.

А Дуня сама себя не узнаёт —Тверда, словно камень, спокойна, как лед.– А мы не помещики и не цари.Сходи и с Матроною поговори.. . . . . . . . . . .

Без стука в знакомую входит избуСтаруха Носкова в смятеньеИ видит – Матрона на лавке сидит,А перед ней на коленяхОгромный мужик, головою склонен,И жалобно плачет, как маленький, он.

Матронушка нежные ручки над нимПростерла и тихо бормочет:– Ну, крепко засела гадюка-змея,Никак убираться не хочет.А мы ее выгоним, мы посильней.Уходит, уходит! Мы справились с ней!

Носкова не верит глазам и ушам —Мужик повалился и воет:– Ах доченька, матушка! Нет ее, нет!Осталось лишь место пустое!Ведь сил у меня больше не было жить!Я руки хотел на себя наложить!. . . . . . . . . . .

Едва за беднягой захлопнулась дверь,Набросилась сразу МатронаНа гостью:– Ты что там затеяла, мать,Невесть за кого мою Дуню отдать?Не вздумай мешать ее дивной судьбе.Ей сужен жених, что не снился тебе.Захочешь – поверишь, не хочешь – не верь,Но слово мое непреклонно:За все свои муки получит сполна.Ты слышишь? За барина выйдет она!. . . . . . . . . . .

Конечно же, вскорости эти словаНа всё Себено́ раструбила молва.Смеялись до слез. Но решили, что все жеС бахвальством Матрониным надо построже.Уже чудеса замахнулась творить!

Такого осмелилась наговорить!– Так можно накликать беду, Феоктиста, —Сказали Носковой.– Тут что-то нечисто.Смотри, как бы дочери не помереть,Ведь барин всем барам – всевластная смерть.

Но вскоре про это забыло село,А Время своею метлой замелоИ охи, и толки, и злую молву.А Дуню услали всё в ту же Москву…

…Весь день проходила – нигде не берут!Хоть столько трактиров и чайных,Но и в поломойки нанять норовят,Согласно обычаям, принятым тут,Смазливых девиц и нахальных.

И стало смеркаться. А где ж ночевать?И сердце от страха заныло.– Ведь я зареклась ни за что не ходитьТуда, где Варвара служила.. . . . . . . . . . .

…Ей было четырнадцать.Вздумал отец,Хоть был он всегда никудышный купец,На рынках московских испробовать силы.Он с целой округи медов накупил,Дуняшу в помощники определил,И вот они вместе в Москву покатили.

Она не припомнит счастливей деньков!Оса золотая беззлобно кружится,А люди подходят и пробуют мед,Дуняша глядит, как светлеют их лица,И грезится ей, что царевич ееВот-вот подойдет, чтобы меду напиться.

А вечером батя, не веря глазам,Считает рубли и бочата пустые.За целую жизнь ему так не везло!– Наверное, дело в тебе, Евдокия!

И лучшего меду они сберегли,Бочонок нарядный нарочно купилиИ тем господам подарить понесли,Которые Вареньку так полюбили.

Подходят и видят – карета стоит,Такая, что и во сне не приснится.И барыня вышла – в карету садится, —И перья на шляпе, и вся-то онаСверкает, как райская птица.

И двинулись кони – ну прямо на них!В испуге они отскочили.НевольноОтец за плечо ее сильно схватил —Аж брызнули слезы, как больно!

И тут он такие слова проронил,Что сделалось страшно Дуняше:– Другой, видно, Бог этих бар сотворил,И нашего Бога постарше.. . . . . . . . . . .

…Туда – ни за что.Только сами собойВ Арбатскую сторону движутся ноги.– Там столько церквей!Добреду до любой,Взойду на крыльцо и посплю на пороге.

Но чувствует – за руку кто-то ееЛегчайшим касанием ласковым тронул,И голос, который с другим не сравнишь,Не спутаешь, – голос родимый МатроныСказал:– Поспеши до закрытья ворот.Уж место готово. Тебя оно ждет.. . . . . . . . . . .

Дворецкий руками всплеснул в изумленьи:– Сестрица Варварина?Вот так везенье!

А наша кухарка для черных работВот прямо сейчас попросила расчет.. . . . . . . . . . .

– Матронушка, милая,Я – как в раю.Я Божию вижу любовь и твоюВоочью.Как перышко эта работаДля нас деревенских.Сказал бы мне кто-то,Что буду я жить, как живу я сегодня, —Как в Граде НебесномСредь храмов Господних!

Из дома направо – стоит Афанасий!Налево – в листве утопающий Власий!Никола, что в Плотниках,Что на Песках!И тут же – Песковский красуется Спас!Николоявленский под сению лип,Козьма-Дамиан и Апостол Филипп!

Поднимется Дуня ранехонько утром,Начистит до блеска хозяйскую утварь —И в храм с посветлевшим от счастья лицомИдет, словно дочка на встречу с Отцом.. . . . . . . . . . .

Вот как-то со всею прислугой за столНа кухне под вечер Дуняша садится.Тут дверь отворилась —И что тут пошло!Все с мест повскакали, давай суетиться:– Владимир Иваныч, да вы бы позвали!– Сейчас кипяточку! Да вы бы сказали!

Дуняша сидела спиною к дверям.Как быть и что делать?Никто не подскажет.Она оглянулась – и вскрикнула даже!И ложка со звоном упала к ногам.

Да это же он!До малейшей чертыЕго ей сто раз описала Матрона!И даже движенье, каким он сейчасУсы свои темные тронул смущенно.

– Сидите-сидите! Да я ухожу! —И за дверь.А все над испугом смеются Дуняшиным.– Кого испугалась!На свете добрейНе сыщется младшего барина нашего.

– Добрей и прекрасней!И сердце впервыеПронзила иглою горючая жалостьК себе, одинокой.Неужто Господь!..Неужто Матрона над ней посмеялась?. . . . . . . . . . .

Посмотрится в зеркальце Дуня —В ознобе дрожит от стыда.О нем ли подумает —Станет ей жарко.Да чем же он так провинился!За что ему эта судьба —Жениться на черной кухарке!

Нежнейшей любовью любимый единственный сын.Надежда и гордость советника тайного Жданова.В художники прочили в детстве…– С нас хватит и старых картин!Сейчас инженеров пора,Чтобы мир переделывать заново!

Волшебные сказки уже обретают железную плоть,И грезы Жюль ВернаПоверены точным расчетом.Не знаю, природа ли так рассудилаИль мудрый Господь,Но он просто создан для этой работы.

А то, что он напрочьГусарских замашек лишен, —Не ездит по девкам,Не любит дурацких попоек, —Прекрасно! Он делом своим целиком поглощен.Оставьте мальчишку в покое!

Ему только это и нужно —Доскою чертежной,Как в детстве – этюдником,Он разгороженСо всем, что мешает емуВеличайшим богатством —Душою своей —Нераздельно владеть,Собою самим оставаться.

Как сильно меняется жизнь,Когда обнаружишь,Что то, что внутри,Несравненно дороже того, что снаружи.И этим ни с кем поделиться нельзя —Оно неделимо.Зато оно может расти,Умножаться незримо.

Он вовсе не замкнут —Со многими дружен,Он в свете бывает…Но все происходит как будто во сне,Он чувствует —Ими воспринят не он,А всё, что извнеЕго составляет…

Дворянство, богатство, и папенькин чинИзрядный,И городская усадьба!..А ежели все это взять —Да отнять бы!То что же и кто же останется с ним?

Ах да, он забыл, он еще инженер,Кессонных конструкций знаток и создатель.

– Володя! Вот здорово! Как же ты кстати!(Кого тут не встретишь на этом Арбате!)– Составь нам компанию!Где тут Бугаевых дом?Ведь ты же с профессором с детства знаком.Сегодня сынок его Боря,Во иноках Белый Андрей,Каких-то из Питера чествует модных людей.

– Спасибо.Но мне доводилось бывать там —И дажеЯ Блока с женою там видел однажды.. . . . . . . . . . .

Пролетку нанять и скорее уехать с Арбата,Подальше —Туда, где не встретишь коллегу-собрата,Особенно если выходишь из храма,А с ним и такие случаются драмы.

Ох, что тут начнется!И пальцем покажут,И на смех поднимут!И даже навяжутБессмысленный спор.А ведь он зарекался,Что спорить не будет, —И снова срывался.

Какие тут споры? —Всем ясно и так,Что в церкви полно шарлатанстваИ что социальный марксизмКуда как родней христианству,Чем наш крепостнический строй,До сих пор до конца не изжитый,А сам он последний дуракВ свете самых последних открытий.

А разве себе самомуСумел бы он внятно ответить,Что так его сильно влечетВ старинные здания эти?Ведь это безумие —Ждать, чтоб тебе наяву разъяснилсяТот сон непостижный,Что в детстве когда-то приснился.

Он был этим сном изумлен,Потом над собой посмеялсяИ очень научно решил,Что Гауфа он начитался.Такие чудесные сныВолшебникам снятся, наверно…Он Гауфа скоро сменилНа Купера и на Жюль Верна.

Он прерии пересекал,Он плыл в океанские дали…Но сон повторился опятьПодробно, до каждой детали.

…Лачужка в убогой глуши —Подобие ветхое дома, —А рядом согбенный старик,Совсем как давнишний знакомый,Его приглашает войтиИ низкую дверь открывает, —И входит Володя в сияющий храм,Каких наяву не бывает.

Измерить его высотуНельзя —Он уходит всё выше…А справа – какая-то лестница в нише.И он уже вверх по ступенькам бежит,По узким и шатким,И слышит:Старик припускается следом.А мальчикБежит всё быстрей, на пределе дыханья…

И вот он на крыше какого-то зданья…Но крыша ли это?С обеих сторонВздымаются ввысь небывалые башни,Теряясь во мгле…И особенно страшноТуда поглядеть, где, светясь изнутри,Над черным провалом стоит балюстрада…

Но вот его спутник —Он ласковым взглядомЕго к балюстраде зовет подойтиИ, облокотившись, становится рядом.

И вот, осмелев, наклоняется онНад той,Не имеющей основаньяСтеной —И созвездья, красу мирозданья,Он видит внизу, далеко под собой…И в этот же миг обрывается сон.

И вот с этой самой порыЕго мир разделилсяНа тот, что вовне – для других,И на тот,О котором бы он не решилсяПоведать словами.

И он рисовал непрестанноТо храмы, огромные, как города,То городаИз одних только храмов.

Ах, как же он редко туда попадалВо сне…А потом просыпалсяСчастливым, как Ангел,И долго ещеВо власти тех снов оставался.

Но как же со всем этим быть наяву?Он мыслил довольно сумбурно…И все же с упорством —Не раз и не два,А трижды срезался он в архитектурный.

– Афина Паллада[1], – смеялся отец, —Тебе преградила дорогу в масоны.И тут исподволь предложил вариант:– Давай, брат, масонов менять на кессоны.

Так, может, и вправду судьба его —Строить мосты?И храм – это образ мостаМеж землею и небом…

А вот и Мартын!..Как давно я здесь не был…Наверное, встречи заждался и ты.Ну, дай на тебя поглядеть —Нет другого такого на свете!И солнце всегда над тобой по-особому светит!В восторге, должно быть, оно от твоей красоты…. . . . . . . . . . .

…По будням здесь нет никого,Кроме нищих у входа.И только по буднямОн дышит здесь той же свободой,Как в храмах нездешних…И разве что с легкой усмешкойЗа ним наблюдаютОбычно бесстрастные лики святых…

Тут женщину он замечает,По виду – из самых простых.

…Так бедно одета,Но как же непринужденноОна, погрузившись в себя,Сидит на скамье у колонны…Какое спокойствие веет с лица —Так дочь пребывает в пределах отца.

– Но где же я видел ее?Да она из прислуги из нашей!Конечно, – вторая кухарка Дуняша.И чтобы ее не смутить,В боковую он выскользнул дверь.

…Закатное небо расцвечено розами…– Схожу-ка в Покровский теперь!. . . . . . . . . . .

Пешком от Таганки дойти до АрбатаДля Дуни не труд, а забава.Идешь – как летишь между храмов,А храмы и слева, и справа!Закат, как багряный венец,Полыхает над ними!Неужто роскошнее будетВ небесном Иерусалиме?

И радость такая, как в детстве далеком,Тут в сердце взыграла,Как в детстве, когда ее крошка МатронаСмеясь, обнимала,Ласкала, голубила:«Дунюшка-Дуня, сестренка моя,Ах, как же Господь тебя любит!Ах, как же люблю тебя я!»

Вбегает Дуняша в каморку,Где спит она вместе с Настасьей.Да что же случилось?Откуда оно —Ощущение счастья?

И тут до того захмелела,Что в зеркало глянула смело.Ведь дело идет к тридцати —А все-то она не стареет,И темная кожа ее потихоньку белеет,И вот уж совсемНе похожа она на шкелет —Накушалась досыта барских котлет.. . . . . . . . . . .

– Ты где загуляла? —Кричит ей Настасья.– Давай, шевелись!У нас тут такое творится!Закончилась легкая жизнь.Двум барыням сразуТеперь нам придется служить —Решила Мария ГригорьевнаСына женить.

Спокойно, как мертвая,Дуня спросила:– Так свадьба назавтра?– Назавтра смотрины!Сдурела ты, что ли, совсем?За работу берись!Ждем завтра к обеду невестуС мамашей-княгиней.. . . . . . . . . . .

– Во-ло-дя! Не вздумай опаздывать!– Я обещаю. Но если со скуки помру,Не дождавшись десерта и чая,Отдашь в пользу бедных мое бланманже.– Ты слышишь, Иван?Он дерзит мне уже!Ты дашь умереть нам спокойно?Покуда мы живы —Тебя мы должны непременно женить!– Вот стимул, моя дорогая, подольше прожить, —Отец замечает.– Ведь мы же тебе не враги,Женитьбу навязывать силой не будем.Но Шуховы – очень достойные люди.И Ксеничку с матерью видел не раз ты.Мы их в Пятигорске встречали и в Ялте.. . . . . . . . . . .

Да что, в самом деле, морочит он папу и маму?Прекрасно он помнитИ эту блестящую даму,И девочку, крошку совсем,И ее золотистые косы.И очень не прочь увидать ее взрослой.. . . . . . . . . . .

– Ну, что ты мне скажешь?По-моему, он в восхищеньи!– Не сглазь и не вздумай давить на него.Пусть сам принимает решенье.

– О Боже, имею я право хоть раз помечтать!Подумай, еще в Пятигорске обманывать матьМалышку училНаш балбес-гимназист!Не знаю, расслышал ли ты?Чтоб ей не давиться лечебным нарзаном,Он с ней потихоньку менялся стаканом,А бедный нарзан отправлялся в кусты.Теперь это кстати необычайно,Теперь они связаны общею тайной.

– Найдется, найдетсяО чем побеседовать им.Девица весьма развитая,Флоренцию видела, Рим…. . . . . . . . . . .

…А на ночь, конечно,Она разбирает шиньон,И в длинную косу тогдаПревращается все это чудо.Не знай он себя хорошо,То решил бы уже, что влюблен…– А может, и вправду влюблен?Все равно торопиться не буду!

…О многом наслышана, что-то читала она(А глазки какие!А шейка под черной бархоткой!),Но главное то,Что она неподдельно скромна —

Он знает: средь барышень светскихСовсем не такая уж редкостьУвидеть гибрид теософкиС парижской кокоткой.

– Пока что могу с дорогою душойВозить их Шаляпина слушать в Большой…А вскоре все взятки с него будут гладки:Полгода уж строится мост через Вятку,Как штык, он там будет в назначенный срок.Дальнейшее знает один только Бог.

…Спешит – а навстречу Дуняша,Которую в церкви он видел.– Как резко она отвернулась!Ничем я тебя не обидел?С прислугою надо подчеркнуто вежливым быть, —Покойница-бабка любила всегда говорить.. . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . .

…А станет работа валиться из рук —Дворецкий прознает и сразу прогонит.О, хоть бы на пару денечков домой —Наплакаться вдосталь,Прижаться к Матроне!А здесь и слезинки нельзя проронить:Увидят – решат, что больна.Прогонят, прогонят немедля —Кому-то больная нужна?

А сердце от боли вот-вот на куски разорвется,Не зря ей сулили, что смертью любовь обернется.Матронушка! Как бы добраться к тебеЗлосчастной, безгласной, бесправной рабе?. . . . . . . . . . .

И тут ей Настасья, смеясь, сообщает:– Нежданные праздники нас ожидают!Как только Владимир Иваныч отбудет,То следомАж на две неделиРодители в Питер уедут.Хозяин за двери —А мыши пускаются в пляс.Как видишь,Не так уж и плохо живется у нас!

Вот чудо так чудо!Но как же теперь-то ей быть?Так трудно, так стыдно кого-то о чем-то просить!А даже отпустят?До дома пешком не дойти —Где денег добуду?Но Бог ее слышит —И чудо сменяется чудом.

Дворецкий зовет ее сам и смущенно,Не глядя в глаза, говорит:– Какая-то, вроде, МатронаЖивет у тебя на селеИ, вроде, больных исцеляет,И даже тяжелых совсем,А сама она, вроде, слепая…Ты знаешь ее хорошо?– Она мне родней, чем сестра!– Вот видишь… А к нам тут приехал вчераИз Тулы снохи моей старшей свояк,И, стало быть, твой он земляк…И всё про Матрону, про Митревну эту…Дуняша, мой внучек…Ты знаешь, болезнь его страшная мучит!Уж ты никому… Я доверюсь тебе…Такой ведь мальчонка… а болен падучей!

И слезы смахнул.– Так чего же мы ждем?Сейчас же к Матроне его отвезем!– Да нет, не решатся они в одночасье.Спросить бы у Митревны этой согласья!Неплохо тебе бы поехать самой.Я дам тебе денег, Дуняша, я знаю —Ты дочиста все отсылаешь домой.. . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . .

…Неужто она разучилась ходить далеко?Ведь станция дальше не стала! А так нелегкоИдти… И чем ближе село —Тем труднее шагать,Как будто весь воздух куда-то девался —Так трудно дышать.

…Как странно – еще ведь светло,А на улицах нет ни души…Но вот их изба,К ней невестка навстречу спешит,За ней – ребятишки,И мама стоит у ворот…Матрона, небось, угадала,Что Дуня сегодня придет.

Ее обнимают, целуют, сажают за стол.– А вы почему не едите?Случилось ли что?– Мы только с поминок.Ты ешь, ты с дороги, родная!– Легко говорить! Кто же помер?– Да ешь ты, сейчас все узнаешь.

– А помер, пусть будет земля ему пухом,Гаврилин…– Гаврилиных – семеро братьев!Кого схоронили?Молчат, словно русскую речь позабыли.

Дуняша вскочила – да что же случилось?Ведь это ж не первая смерть на селе,Не первый покойник на грешной земле.Так что же они языки проглотили?Неужто убили? Который Гаврилин?

– Сестры их двоюродной свадьбу играли…И, стало быть, всех их на свадьбу позвали.Хотела Андрея жена не пустить,Ведь знала – не может родня им простить,Что стали с торговли так скоро богаты,Что въехали в каменные палаты.…А братья на свадьбе, видать, перепили,Про все, кроме злобы своей, позабыли…Они ведь и раньше хотели Андрея убить,Матрона твоя говорила,Что долго ему не прожить.

Пригнулась Дуняша —Стоит и не дышит,А стены избы, и стропила, и крышаВокруг нее вдругХодуном заходилиИ тысячью голосов завопили:– Андрея Гаврилина братья родныеУбили! Убили! Убили!

Не рухнула наземь небесная высь,И все по делам по своим разбрелись.Но жить, как мы жили,Мы больше не сможем,И с нас эта кровьБудет взыскана тоже.Мы все тут виновны, что братья родныеУбили Андрея! Убили! Убили!. . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . .

– Ну что ты ревешь? —Увещает Матрона Дуняшу. —На братней крови и стоитЗемное страдание наше.Вот август настанет – и грянет война,Какой не бывало вовеки,Натешится злоба людская сполна,Аж кровью окрасятся реки.И все, что казалось нам вечным, – падет!И больше не будет ни слуг, ни господ!..Что, кончила плакать? Очнулась?Сильнее всего тебя это коснулось!

Но Дуня в ответ зарыдала опять:– Такую невесту нашла ему мать!Княжна и красавица!Господи Боже!Бежать мне оттуда, бежать!

Матрона вздохнула, слегка помолчала,Да как расхохочется звонко:– Так вот с чем к нам Дуня Носкова примчалась —На свадьбу господскую звать!А я-то решила —Заради больного мальчонки.

Ну вот что – скажи,Чтоб мальчонку везли поскорей,А свадьбу Матрона играть не велела!– Ну что ты смеешься над бедною Дуней своей?Ведь я умираю,Хоть ты бы меня пожалела.

– Слепая Матрона жалеет слепых!Ты зрячая.Посланный Богом женихТвой Жданов.Так дай ему времяТебя разглядеть за преградами всеми,Которые злоба людская меж вамиОдну за другой громоздила веками.. . . . . . . . . . .

Старуха Наталья ее провожаетДо самых ворот.– Ну совсем городская!И ручка-то мягкая стала какая!А мать говорила – кастрюли ты чистишь…– Меня теперь учат господскую пищуГотовить, – Дуняша, смутясь, отвечает. —И руки приходится строго блюсти.

…Недолгую гостью перекрестив,Наталья, как будто во сне, посмотрелаНа черные, в трещинах руки свои……Из персти земной было создано тело,И станет землею – мы все ей сродни…

И снова проплыло в сознании сонном —Вот, плод ее чрева, дочурка МатронаЖивет, не касаясь земли,Живет, словно в царстве Субботы,И нежные ручки не знаютНи черной, ни белой работы…

О труд завершенный!Что может сравниться с тобой!По жилам разносится хмель,Пьянящий и сладкий…Над нами бездонное небо,Внизу – изумленная Вятка…Куда ни посмотришь – налево, направо, —Заходится сердце от шири!А завтра над этой водой понесутся составыВ объятья Сибири.

О как же прекрасен Твой храм,Единственный Зодчий!И как просветлелиГлаза бородатых рабочих!В чертеж мирозданья ложатся штрихамиМосты, возводимые нами!Нам столько построить еще суждено,Мы встретимся снова на Каме!. . . . . . . . . . .

…Он счастлив.Он едет домой.

В нем разом все чувства проснулись…(– Наверное, Шуховы из-за границы вернулись.)Он так опьянен своей первой победой!Пора уж и прочие радости жизни отведать.И с Ксенией надо как можно скорей объясниться.Не стыдно ли за нос водить молодую девицу?Ведь ясно, что лучше нееНикого он не встретит.Пускай уж одним бобылемСтанет меньше на свете.

Колеса стучат,И, как в детстве, становится странно —Манит его город родной,Как манят чужедальние страны.Ему проплывавшие мимо вокзалы,Ночные звонки, световые сигналыВсегда предвещанием чуда казались,Когда они летом в Москву возвращалисьИз Крыма, с Кавказа…(Отец не любил заграницы,Плебеями вслух называлОтдыхающих в Ницце.)

Какую же тайну, о город,Скрывают упрямоТвои переулки, сады,Бессчетные храмы?

А в храм он давно не входил,Ни во сне, ни средь белого дня…А может быть, тамНе хотят больше видеть меня?. . . . . . . . . . .

…Дорога петляет,Ее бы получше запомнить…Как много здесь храмов старинных,Заброшенных, темных…А с этого только что сняли леса.Красуется он белоснежной волшебной горойИ славит российский «модерн»!И нет ему дела,Что всюду кричат о войнеИ с горьким надрывом поют,Что отнынеНе нужен ни Бог, ни герой…

Он входит,Здесь все ему очень знакомо,Как будто он в маленьком храмеУ самого дома…И те же иконы,И так же взирает из нишиБиблейский Амос,От огненной гибели мир отмоливший…

А где же святой СерафимИ его нарисованный скит?Художник, наверно, зачем-то унес,Не зря тут стремянка стоит…Но это же снится ему…Наплывают пространства иные…Он в церкви,Которую видит впервые.Беленые стены,Икон очень малоИ росписей нет…И все наполняет молочный,Почти осязаемый свет.

Остаться бы здесь навсегда!Сиянием этим упиться…В нем слиты в одноТоржество и покой!О если бы в нем раствориться!

Но кто это в правом приделе стоит?И смотрит любовно, и взглядом ласкает!До самого сердца тот взгляд проникает,Безмолвно о стольком ему говорит!

Согбенный священник,В изношенной рясе,Истертой едва не до дыр…

– Конечно, я сразу узнал тебя,Мой поводырь!В надзвездную высь я с тобой поднимался,Тобою хранимый,Ты рядом со мною с тех порВсегда пребываешь незримо.

О как же я счастлив!И старец ему отвечает улыбкой…Но это же сон!..И пространство становится зыбким.Он снова в приделе,Который он видел вначале,Вот образ Амоса,Стремянку, должно быть, убрали…Он взгляд поднимает и видит —Склонился над нимПечальный горбатенький Ангел,Святой Серафим.. . . . . . . . . . .

…Проснувшись, глаза открывать он не хочет.Так жаль расставаться с увиденным ночью.Душа еще там,А в уме уже мысли о Ксении.Да сколько же можно тянуть с предложеньем?

Но птичий трезвонУже вытесняется уличным шумом,Надвинулась явьС ее распорядком угрюмым.А вот и квартальныйВовсю распекает кого-то,И надо вставатьИ готовить бумаги с отчетом.

– Мой свет несказанный!Опять я с тобою в разлуке…

Линейку и циркуль сжимаютПривычные руки.Сознанье послушно выводит свои уравненья…Но то, что руками не схватишь,Не вычислишь,То, чему нет и сравненьяВо всей этой жизни вокруг,Шумящей, кипящей,Уверенной твердо,Что только она – настоящая!..То,Что всегда остается в душе,Пускай даже слабым свеченьем,Таинственной силой опять побеждаетИ разума голос, и плоти влеченье.

Княжна ведь не первая женщина в мире,Которая в нем пробудила желанья.Приученный к формулам четким,Он сам не впервыеВопросы, которые быстро и просто решают другие,Упрямо пред собственным ставит сознаньем.

Над телом смиренным и бреннымВысокий божественный дух,По правде сказать, наделенВесьма относительной властью.И каждому ясно,Который из двухУсловия ставит душе,Диктует желанья и страсти.

Бессмертного света частицаНе в рабстве, конечно,Но в цепком плену.Ей только во сне удаетсяК истокам родным прикоснуться.Так что же с ней будет,Когда воедино два тела сольются,А души, чужие друг другу,Не смогут составить одну?... . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . .

Сирень распускается.В царство сирениАрбат превращается каждой весной…Но воздух пропитан тревогой,Всё явственней пахнет войной,Всё громче царей проклинают,И с каждой минутою таетНадежда избегнуть крушенья.