Сергей Носов - Выпуск 3. Новая петербургская драматургия Страница 22

Пауза.

АЛИ…Гамаль раскрыл сундук. В нем лежала домашняя рухлядь: подсвечники, медная посуда. Еще полгода назад он был так богат! И этот сундук, когда Гамаль запускал в него руку, казался бездонным от кипящего в нем жемчуга, жаркого золотого блеска монет, родникового сверкания алмазов! Все ушло между пальцев, как вода — даже следа не осталось, кроме надменной, в забывчивости, усмешки — как по-собачьи бросались, когда эта рука швыряла им золото, с каким раболепием и ненавистью скалились на любую шутку, и как глубоко и полно дышалось от презрения к ним!

А сейчас? Ни один старьевщик не даст за этот сундук больше двух динаров. Не стоило и труда нести все это на базар.

Знакомый коврик лежал на самом дне сундука, скатанный в рулон. Гамаль вспомнил, как играл на нем ребенком, и развернул его. Из коврика выпал серебряный браслет. Гамаль надел его на руку, сел на коврик и заплакал.

Потемнело небо. Песчаная буря ворвалась в Маскат из Аравии. В считанные минуты он оказался погребенным вместе со всеми жителями. Один Гамаль ничего не видел и не слышал. Он плакал.

— Ты не боишься меня, маленький человек? — вдруг услышал он хриплый голос. Как будто тысячу лет голос молчал, а теперь заскрипел, заскрежетал.

— Кто ты? Где? — спросил Гамаль.

— Я — див. И весь Маскат уместился под моей подошвой. Приказывай. Я слушаю и повинуюсь.

— Я хочу… — сказал Гамаль и замолчал.

— Слушаю, — повторил див.

— Я хочу стать таким большим, как ты. И так же быстро и незаметно летать, куда захочу. И жить, где хочу. И все видеть. И все знать.

— Ты хочешь стать дивом?

— Нет. Я хочу остаться свободным.

— Ты — свободен?! Аха-ха-ха-ха!.. — земля содрогнулась от хохота дива.

— Да! Я свободен, потому что ты — мой раб!

— Я — раб браслета, на котором выведено заклинанье. А ты — маленький человек без имени. Ты — прихоть Аллаха. Ты его игрушка. Тобой он наказывает меня…

— Если я игрушка Аллаха, — сказал Гамаль, — то он хочет наказать тебя именно так, как я сказал!

— За что ты вызвал меня через тысячу лет молчания и наказываешь так жестоко? — раздался голос дива, обращенный в небо. От звуков этого голоса пришли океанские волны и смыли песок с Маската. А Гамаль увидел себя сидящим на коврике у ног дива. Див был страшен. Два его глаза были закрыты, а третий сверкал во лбу. Все тело его покрывали каменные утесы, стаи потревоженных птиц носились вокруг, как маленькие мошки.

— Слушаю и повинуюсь, — сказал див.

Гамаль огляделся. Мир стал мал, как холмик у дома его отца.

— Я хочу туда, где живут дивы, — сказал Гамаль.

— Нет! — сказал див и вздрогнул. С груди у него сорвалась скала и упала у Африки.

— Я хочу, — повторил Гамаль.

В тот же миг земля растворилась под ними, крупные горы закрыли горизонт.

— Где мы? — спросил Гамаль.

— Там, — ответил див. — И я покидаю тебя, глупый маленький человек! Я был рабом браслета в стране людей, а ты будешь жить в стране дивов как гость и лазутчик. И не будет тебе покоя!

И див исчез. А Гамаль вошел в город дивов и увидел, что жители его так же заняты поисками пропитания, как люди в его городе Маскате. И сердце его взбунтовалось, и он почернел от горя.

Он стал жить в городе дивов в старой лачуге, и прожил там много лет. И не было у него большего желания, чем вернуться к себе домой, в Маскат, и целыми днями, бормоча заклинания, натирал Гамаль браслет. Но див не появился. Лишь черное облачко иногда сгущалось над домом Гамаля.

А однажды жители города вывели Гамаля на берег моря, посадили в старую лодку и пустили, ибо он так и остался чужим и странным для горожан.

Гамаль не обратил внимания на то, что он уже не в своей лачуге, а в лодке. Он продолжал тереть браслет и твердить слова, которые ему помогали. И вот через несколько дней плавания облачко над ним начало приобретать знакомые формы. То был див! Но он был еще более ужасен, чем тот, давний див из Маската.

Гамаль не заметил, как его подняли на борт корабля, он не понимал вопросов, с которыми к нему обращался купец, хозяин корабля. И когда он сидел на корме корабля, а див медленно поднимался в желтой песчаной буре с дальнего берега моря, чтобы служить ему, то он не заметил, как к нему подкрался торговец и лишь ощутил на миг обжигающее счастье, которое вошло в него под левой лопаткой.

Музыканты начинают тихо играть. Танцовщица поднимается, танцует.

ДИНИ. Я должна танцевать? Али? Должна быть радость в моем животе, в моих бедрах?..

Встает.

Я поняла!.. Поняла!..

Танцует.

Входят Бетси и Мрури. И их фигуры плоскостные.

Они как будто идут по бревну над потоком, боясь оступиться.

БЕТСИ. О! Это Дини! (Мрури.) Посмотри, как здорово! Я обязательно должна этому научиться! Дай мне мой шарф.

Мрури подает ей шарф. Бетси повязывает его на бедра, присоединяется к танцу.

Дини садится рядом с Али.

МРУРИ. Я нашел его.

ДИНИ. Кого?

МРУРИ. Своего брата.

Пауза.

ДИНИ. Ну и что?

МРУРИ. Он дикий. Дикий! Пока я учился в двух университетах в Европе, он бегал за верблюдами. Он за двоих бегал, я за двоих учился. Но оба мы — неполноценные. Он — потому что не стал мной, я — потому что не остался им.

ДИНИ. А виноват во всем…

МРУРИ. Нет! Никто не виноват! Выбрали меня, а не его в баловни судьбы! Кто виноват? Никто!.. Но он почтителен… Вы понимаете, Дини, когда брат — почтителен? Когда старший брат… когда он — раб?.. Ну и молчите… И не говорите об эволюции… о поступи истории… когда брат… раб…

ДИНИ. У меня древняя кровь…

МРУРИ. А она (показывая на Бетси) она — древнее. Древнее! А мой брат — раб…

ДИНИ. Раб?.. Раб…

МРУРИ. Раб… И пока я не стану рабом, пока он не станет господином… Дини, наша страна — страна рабов! Мы — рабы! Нам надо убить в себе рабов, самих себя убить! Не нравственно — физически! (Показывает на Бетси.) У нее уже прошло, ее предки уже страдали… у нее древняя кровь…

ДИНИ. И у меня древняя…

МРУРИ. Мы рабы, ДИНИ… Мы рабы…

ДИНИ. Я жду сына… я жду…

МРУРИ. Тогда я — собака… собака… у порога… Я — собака… раб…

ДИНИ. Ты не собьешь меня… не собьешь! Я жду сына… я жду… жду… жду…

МРУРИ. Что ж… что ж… что ж…

Дини встает, начинает танцевать. Танец неточный, как пение по разному думающих людей. Он иссякает.

Широкая комната в доме Мрури. На окнах жалюзи. Бетси и Мрури. Он читает газету.

МРУРИ. Идиллия. Можно подумать, что остального мира не существует. (Читает.) «Наша страна — самая красивая, самая справедливая страна, — сказал доктор Мрури. Он посетил западные и южные области и везде его встречали тысячи ликующих людей».

БЕТСИ. Мы не понравились Дини.

МРУРИ. Это не так важно. Все будет так, как скажет президент.

БЕТСИ. Он действительно любит тебя?

МРУРИ (пауза). Я его боготворил. Но сегодня мне в голову приходят невеселые мысли. (Пауза, оживленно.) Да, конечно, он любит меня! Восемь лет я жил в его доме, и это были лучшие годы моей жизни. Он научил меня всему. Единственный раз я видел на его глазах слезы — это когда он провожал меня в Европу. (Пауза.) Все будет зависеть от того, захочет ли он признать во мне личность. Пока я для него только инструмент, который он сам создал.

БЕТСИ. Мы летели с такими надеждами…

МРУРИ. Здесь столько работы, что не стоит жалеть ни о чем. (Встает, ходит.) Вначале я добьюсь реорганизации высшего образования, чего бы это ни стоило. Надо пригласить преподавателей из Европы. Надо создать курсы шоферов, бульдозеристов, сварщиков, строителей. Надо собрать группу умных, честных, энергичных людей для управления промышленностью и торговлей. Надо…

БЕТСИ. Но у тебя нет ни власти, ни влияния. Пока ты — принц. Пока ты для разговоров, для бесед…

МРУРИ. Я сумею убедить его! Он умный человек.

Звонок. Бетси уходит. Возвращается с учителем Нагимом.

Он со стареньким, потертым портфелем.

НАГИМ. Добрый день, доктор Мрури.

МРУРИ. Здравствуйте…

НАГИМ. Моя фамилия Нагим. Я учитель. Я очень ждал вашего приезда и поэтому пришел к вам… Я не вовремя?

МРУРИ. Садитесь, учитель Нагим. Хорошо, что вы пришли. У вас какое-то дело ко мне?

Бетси выходит.