Александр Островский - Том 7. Пьесы 1873-1876 Страница 28

Входит Маланья.

Корпелов, Маланья.

Маланья. Асаф Наумыч, нужны тебе бумаги-то, что ли, так говори!

Корпелов. Ничего мне не нужно. Какие бумаги?

Маланья. А вчера ты хмельненек пришел, так из пальта выронил.

Корпелов. Лжесвидетельствуешь.

Маланья. Толкуй с тобой! Бросил пальто, они и выскочили; я давеча печку растопить хотела, да думаю: может, мол, нужны.

Корпелов. Постой, женщина! Вспоминаю… Старуха каялась мне во грехах…

Маланья. Ну, загородил!

Корпелов. Да, да… и бумаги отдала… Подай сюда!

Маланья. Не трожь, лучше у меня останутся. Право, другой раз ищешь, ищешь растопки-то…

Корпелов. О, Аглая, не возражай!

Маланья. Небось жалко стало? Да на! Не велико сокровище-то. (Отдает пакет и уходит.)

Корпелов, потом Евгения и Маланья.

Корпелов (развертывает верхнюю обертку и вынимает незапечатанный пакет. Читает надпись). «Сей пакет и все, что в нем находится, принадлежит дочери губернского секретаря, Наталье Петровной Сизаковой». Находка, в первый раз в жизни находка! (Вынимает из пакета одно письмо, читает его, руки трясутся, утирает слезы. Кладет письмо и пакет на пяльцы.) Вот оно, вот приданое-то! Наташа! Наташа!

Входит Евгения.

Евгения. Тсс… тише! Что вы, что вы! Уморить ее хотите?

Корпелов. Как? разве?.. Наташа моя, Наташа!..

Евгения. Да тише, говорю вам! Дайте ей успокоиться. Она совсем убита, она умирает.

Корпелов. Разве ей сказали?

Евгения. Хозяин все рассказал.

Корпелов. Нет, не все еще.

Евгения. Ну, будет с нее и этого.

Корпелов. Что ж она? плачет?

Евгения. Нет, лежит в белом платье без движения, как мертвая, и в бреду, все какая-то ей свадьба представляется.

Корпелов. В белом платье?

Евгения. Да, надела.

Корпелов. Словно она тебя кличет… Поди, поди к ней!

Евгения уходит в спальню, Корпелов подходит к двери и прислушивается. Евгения входит.

Корпелов. Ну, что, что?

Евгения. Велела послать к ней Ивана Федулыча и Маланью.

Корпелов. Зачем?

Евгения. Не знаю.

Корпелов. Так позови их скорее!

Евгения (у двери). Иван Федулыч! вас Наташа зовет. Маланья, иди и ты!

Чепурин и Маланья проходят в комнату Наташи. Маланья сейчас же возвращается.

Маланья (в дверях). Хорошо! Я мигом, далеко ль тут, лавочка-то внизу.

Корпелов. Куда ты?

Маланья. Не твое дело. Не до тебя нам. (Уходит.)

Евгения. Должно быть, чайку захотела.

Корпелов. Видно, ей полегче.

Евгения. Не знаю. Встала, сидит. Вот только белое платье меня очень пугает. Зачем это оно?

Корпелов. А что ж белое платье?

Евгения. Есть у нее белое кисейное платье. Никогда она его не надевала; а вот, если болезнь какая ходит по Москве, так она его вынет и гладит. Коли, говорит, умру, так положите меня в нем. Мы хоть бедные девушки, а все ж нужно, чтобы было прилично; чтоб, если кто войдет в церковь, видел бы, что девушку хоронят. А сама гладит да все бантики, все оборочки раздувает, чтоб пышней было. Складки расправит, да и говорит: «Ты вот тогда на мне также складочки расправь».

Корпелов. У меня есть радость для нее; но я боюсь: эта радость может и оживить и убить ее.

Входит Маланья и накрывает стол салфеткой.

Евгения. Что ты делаешь?

Маланья. Приказали, так и делаю. (Выносит сначала на подносе хлеб и закуску, потом вино и рюмки. Корпелову.) Вот попотчуют тебя, так ты пить будешь, небось не откажешься. (В дверях спальни.) Готово; а за батюшкой сейчас схожу. (Уходит.)

Входит Грунцов.

Корпелов, Евгения, Грунцов, потом Наташа и Чепурин.

Грунцов. Что у вас тут такое?

Корпелов. Не знаю, юноша; что-то на похороны похоже.

Выходит Наташа, она едва держится на ногах, ее поддерживает за руку Чепурин.

Наташа (становясь на колени). Дяденька, благословите нас на трудовую жизнь!

Корпелов. Нет, нет, не мне, не этим рукам благословлять тебя, дитя мое! (Поднимает Наташу.) Вот, вот тебе вместо благословения; находка, золотая находка. (Берет с пялец письмо и отдает Наташе.) Прочти, что писала твоя мать одному богатому барину!

Наташа (читает). «Благодарю вас за участие, но вы меня оскорбляете, присылая мне деньги. Посылаю вам их обратно. Пока я жива, я не приму от вас денег. Дочери моей останется немного, но ей и не надо многого; она привыкла жить трудом и должна жить трудом, если захочет исполнить завет умирающей матери. Я умираю, вы меня переживете, прошу вас уважить мою волю, не помогайте Наташе, пусть она даровых денег не знает. Разве уж (простите меня, матери слабы) вы узнаете, что она в своей честной, трудовой жизни мало знает радостей, не видит светлых дней, так пошлите ей какую-нибудь безделицу на обновку, на сладкий кусочек, на дешевенькие удовольствия. Пошлите потихоньку и напишите, что это мать посылает ей вместе с благословением из-за гроба». (Обнимая Корпелова.) Благодарю вас, благодарю вас. Я думала, что мне и не пережить горя; а вот слышу слова матери, и у меня в душе радость и счастье. Вот я и богата.

Корпелов. Вот и деньжонки есть, только немного, как завещано, — сторублевый билетец. (Отдавая пакет Наташе.)

Наташа. Отдайте Ивану Федулычу. (Читает про себя письмо и плачет.)

Чепурин. Что ни есть, все наше будет-с.

Корпелов. Получай, брат! (Отдает пакет.)

Чепурин. Покорнейше благодарю-с. Не велики деньги, а все на черный день годятся. Так мы их и беречь будем. (Заметив плачущую Наташу, берет у нее письмо.) Не читайте, не утруждайте себя! На все время будет. Извольте сесть, успокоиться.

Грунцов. Поздравляю, Иван Федулыч.

Чепурин. Еще погодите поздравлять, вот батюшка благословит, тогда честь честью-с.

Грунцов. Да я тебя с деньгами поздравляю, ты уж их в карман положил. Я сам разбогател. (Вынимая деньги и показывая.) Сроду столько денег не видывал.

Корпелов. Запродался?

Грунцов. Закабалился.

Корпелов. Далеко ли?

Грунцов. В Уфу. Задаток взял, завтра ехать.

Евгения (подбегая). Что вы говорите? Завтра ехать?

Грунцов. Да, барышня, в Уфу. Прощаться пришел с милыми друзьями.

Евгения (с испугом). Да как же это можно? Что вы делаете!

Грунцов. А что ж, барышня, не с кем вам спорить будет?

Евгения. Да нет, нет, что за споры! Разве я серьезно!

Грунцов. Должен-то я вам, так заплачу.

Евгения. Какой долг, что вы!

Грунцов. А два фунта конфет… Первое пари проиграл и второе…

Евгения. А второе выиграли.

Грунцов. Как выиграл?

Евгения. А вот как! (Целует его.) Ну, и квиты.

Корпелов. Ого, барышня! Optime![8]

Евгения. Только это нехорошо… Так не делают. Бог с вами. (Плачет.) Ну, на что похоже, скажите, пожалуйста… завтра… вдруг завтра… (Берет Грунцова за руку.) Я вас не пущу.

Грунцов. Ну, так вот что, барышня! Я поеду в Уфу, там мне обещали место в гимназии; если прочно устроюсь, так приеду в Москву на святки, а из Москвы-то назад, пожалуй, уж вместе поедем. По рукам?

Евгения. Уж теперь не заспорю.

Корпелов. Юноша! ты Крез теперь, — значит, кутим.

Грунцов. Всенепременно. Мне чтоб только на дорогу в обрез осталось. Я фунтов пять конфет принес да три бутылки шампанского, все это у Маланьи находится.

Чепурин. Это оченно кстати-с. Мы сейчас вытребуем. (Корпелову.) Только позвольте спросить… конечно, само собой, я отчета требовать не смею, а все-таки интересно, как насчет тех денег-с?

Корпелов (указывая на Наташу). Молчи, молчи, что ты!

Наташа. Не бойтесь, говорите, я уж теперь покойна.

Корпелов. Ведь какой глупый человек-то! Плутовал, плутовал, да концов-то схоронить и не умел. Зазвал купца обедать, а тут и незваные гости явились. Документики какие-то фальшивые состряпал, его и накрыли. Ну, уж попался, так и терпи. А он, глупый, что же выдумал: побежал в кабинет, дверь на ключ да хлоп из револьвера. Хвать-похвать — денег никаких, одна только записка на конторке: «Без денег, мол, мне жить на свете незачем». Какой глупый-то! Да разве жизнь-то мила только деньгами, разве только и радости, что в деньгах? А птичка-то поет — чему она рада, деньгам, что ли? Нет, тому она рада, что на свете живет. Сама жизнь-то есть радость, всякая жизнь — и бедная, и горькая — все радость. Озяб, да согрелся — вот и радость. Голоден, да накормили — вот и радость. Вот я теперь бедную племянницу замуж отдаю, на бедной свадьбе пировать буду, — разве это не радость! Потом пойду по белу свету бродить, от города до города, по морозцу, по курным избам ночевать… (Поет и пляшет.)